Там, где раки поют — страница 28 из 52

Чез не спеша подошел к ней, расстегнул блузку, а потом и лифчик, бережно развернув ее спиной. Пробежал пальцами по груди. Жаркая волна покатилась сверху вниз, к бедрам. Сквозь тонкие занавески мерцали красные и зеленые неоновые огни. Чез уложил Киа на кровать, и она закрыла глаза. До сих пор, когда они останавливались на полпути, его нетерпеливые пальцы казались ей волшебными и она отзывалась на ласки, льнула к нему, томилась. А теперь, добившись наконец согласия, он стал небрежен, думал не о ней, а о себе. Киа вскрикнула от внезапной боли.

– Все хорошо. Теперь станет лучше, – сказал Чез.

Но лучше не стало, и вскоре Чез с улыбкой привалился к ней.

Он уснул, а Киа смотрела на мигающий знак “Свободный номер”.

* * *

Спустя несколько дней, позавтракав в хижине яичницей и кукурузной кашей с ветчиной, Киа и Чез сидели за столом, Киа уютно куталась в одеяло после любви. С той первой ночи в мотеле удовольствия лишь чуточку прибавилось, всякий раз ей чего-то не хватало, но Киа и отдаленно не представляла, как завести об этом речь. Да и не знала она, что должна на самом деле чувствовать. Может, все как надо.

Чез встал из-за стола, взял Киа за подбородок, поцеловал.

– Вот что, в ближайшие дни не смогу у тебя часто бывать – Рождество на носу, кутерьма. Дел по горло, и родню в гости ждем.

Киа подняла на него взгляд:

– А я-то надеялась с тобой… что ты меня хоть на пару вечеринок возьмешь. Или хотя бы домой пригласишь на рождественский ужин.

Чез снова сел.

– Киа, я как раз собирался с тобой поговорить. Хотел тебя позвать на танцы в клуб “Элкс” и не только, но я же тебя знаю, ты стесняешься, даже по городу ходить боишься. Ты же там будешь не в своей тарелке. У тебя там ни одной знакомой души, да и идти тебе не в чем. Небось и танцевать не умеешь? Не для тебя это все, понимаешь?

Киа ответила, уставившись в пол:

– Да, все так и есть. Но вот что, пора мне понемногу вписываться в твою жизнь. Расправить крылья, ты же сам говорил. Надо и приодеться, и с кем-то из друзей твоих познакомиться. – Киа вскинула голову. – И танцевать ты меня научишь.

– Научу, конечно. Но у нас с тобой тут целый мир. Мне нравится, когда мы здесь вдвоем, только ты и я. И, между нами говоря, эти танцульки дурацкие у меня уже в печенках сидят. Из года в год одно и то же. Школьный спортзал. Молодежь, старичье, все вместе. Одна и та же музыка тупая. Хочется новизны. Знаешь ведь, когда мы поженимся, то не будем на эти глупости время тратить, так зачем сейчас тебя втягивать? Не вижу смысла, понимаешь?

Киа снова опустила голову, Чез опять взял ее за подбородок, заглянул в глаза. Улыбнулся.

– А что до рождественского ужина у меня дома – приедут мои древние тетушки из Флориды, будут трещать без умолку. То еще удовольствие. Не пожелаю тебе такого. Поверь мне, ты ничего не теряешь.

Киа молчала.

– Ей-богу, Киа, я не хотел тебя расстроить. О таком счастье, как здесь у нас с тобой, можно только мечтать. А все остальное, – он сделал широкий жест, – ерунда.

Он потянул ее к себе на колени, и Киа приникла к его плечу.

– Вот оно, главное, Киа. А не то, другое. – И он поцеловал ее, тепло и нежно. И встал. – Ладно, мне пора.

Рождество Киа встречала в компании чаек – ничего не изменилось с тех пор, как ушла Ма.

* * *

С Рождества прошло два дня, а Чез все не появлялся. Вопреки решению никогда никого не ждать, Киа мерила шагами берег лагуны; волосы она заплела французской косой, а губы накрасила старой маминой помадой.

Вокруг лежало болото в серо-коричневом зимнем уборе. На мили кругом усталые травы, разбросав по ветру семена, обреченно клонились к воде. Шелестели под порывами ветра сухие стебли. Киа расплела волосы, стерла помаду.

Утром четвертого дня она сидела на кухне, едва притронувшись к яичнице и сухому печенью.

– Говорил, вот оно, главное, – ну и где же он теперь? – шептала она сердито.

Чез сейчас, наверное, гоняет с друзьями в футбол, отплясывает на вечеринках.

– А говорил, устал от этой ерунды.

Наконец послышался рокот мотора. Киа выскочила из-за стола и, хлопнув дверью, понеслась к лагуне. Лодка как раз показалась вдали, только лодка была другая и приплыл в ней не Чез, а светловолосый вихрастый парень; стрижка чуть короче, чем раньше, но все равно кудри выбиваются из-под кепки. Знакомая рыбачья плоскодонка приближалась к берегу, а в ней стоял во весь рост Тейт, уже не мальчик, а мужчина. Черты лица определились, обрели зрелую красоту. В глазах – вопрос, на губах – виноватая улыбка.

Первым побуждением Киа было убежать, но следом в голове пронеслось: “НЕТ! Это моя лагуна, хватит с меня, набегалась. На этот раз с места не сойду”. Рука сама потянулась за камнем, и Киа с двадцати футов запустила его Тейту в лицо. Тейт ловко увернулся, камень просвистел у виска.

– Киа! Какого черта? Уймись, – выдохнул он, но Киа уже подобрала новый камень, замахнулась. Тейт закрыл лицо руками. – Киа, ради бога, прекрати! Прошу тебя. Можем поговорить?

Камень больно ударил его в плечо.

– ВОН ИЗ МОЕЙ ЛАГУНЫ! СВОЛОЧЬ! ВОТ И ПОГОВОРИЛИ! – Киа орала, как базарная торговка, высматривая камень поувесистей.

– Киа, выслушай меня. Знаю, ты теперь с Чезом, и я уважаю твой выбор. Просто хочу с тобой поговорить. Киа, пожалуйста!

– А о чем с тобой разговаривать? Видеть тебя больше не хочу, НИКОГДА! – Киа зачерпнула пригоршню гальки и швырнула ему в лицо.

Тейт метнулся в сторону, нырнул за фальшборт лодки, ткнувшейся в песок.

– ГОВОРЮ, УБИРАЙСЯ! – И, чуть понизив голос, Киа добавила: – Да, я теперь не одна.

Тейт сел на нос лодки так, чтобы ее не качало.

– Киа, прошу, послушай, ты должна кое-что знать о нем.

Тейт не был готов к разговору о Чезе. Совсем не так представлял он встречу с Киа.

– Что ты несешь? Это моя жизнь, вот и не суйся! – прошипела Киа, приблизившись на несколько шагов.

Голос Тейта прозвучал твердо:

– Знаю, не мое это дело, но молчать я не буду.

Киа двинулась прочь от берега, но Тейт закричал ей вслед:

– Ты же в городе не живешь, вот и не знаешь, что Чез с другими гуляет. Я видел на днях, как он уезжал с вечеринки на своем пикапе с какой-то блондинкой. Он тебя не стоит.

Киа развернулась:

– Да неужели?! Это ТЫ меня предал – обещал вернуться, а сам исчез! Ни строчки не написал, в чем дело, я не знала, жив ли ты вообще. Струсил, духу не хватило со мной объясниться. Боялся в глаза мне смотреть, слабак! Ты сбежал! ТРУС, ДЕРЬМО ТЫ СОБАЧЬЕ! Столько лет прошло – и на тебе, заявился… Ты еще хуже. Он не ангел, но ты хуже в сто раз! – Киа замолчала, сверля его глазами.

Тейт развел руками и сказал умоляюще:

– Совершенно справедливо, Киа. С каждым словом твоим согласен. Я вел себя как последний трус, и не мне судить Чеза, не мое это дело. Больше я тебя не потревожу, просто хочу объясниться и извиниться. Меня все эти годы совесть изводила, Киа.

Киа поникла, словно парус в штиль. Тейт был для нее не просто первой любовью, он разделял ее интерес к болоту, он научил ее читать, он – единственная ниточка, что связывала ее с исчезнувшими родными. Он – страница жизни, картинка в альбоме на память. Весь гнев вдруг улетучился, сердце билось учащенно.

– Ты стала такой красивой. И совсем взрослой. Как ты живешь? Так и продаешь мидий?

Тейта потрясло, до чего она похорошела: тонкие выразительные черты лица, точеная линия скул, пухлые губы.

– Да. Да.

– Вот, принес тебе кое-что. – Тейт достал из конверта крохотное алое перо со щеки золотого шилоклювого дятла.

Киа хотела швырнуть перо под ноги, но ей ни разу не удалось найти такое, так почему бы не взять? И, не поблагодарив, она сунула перо в карман.

Тейт продолжал скороговоркой:

– Киа, бросить тебя – не просто дурной поступок, а самая большая подлость за всю мою жизнь. Я все эти годы каялся и буду каяться. Я думаю о тебе каждый день. Никогда себе не прощу, что бросил тебя. Я был уверен, что ты не сможешь расстаться с болотом, не сможешь прижиться в большом мире, потому и не видел нас вместе. Но я ошибался, и зря я тогда не пришел, не поговорил с тобой. Знаю, тебя столько раз предавали. Я не хотел думать о том, какую боль тебе причинил. Не по-мужски это, правильно ты сказала. – Тейт умолк, глядя на Киа.

После долгого молчания она спросила:

– Ну и чего ты от меня хочешь, Тейт?

– Чтобы ты меня простила, если сможешь. – Он вздохнул и стал ждать.

Киа не смотрела на него. Почему именно на обиженных, на израненных ложится бремя прощения? Она молчала.

– Я просто должен был тебе сказать, Киа. – Так и не дождавшись ответа, Тейт добавил: – Я сейчас в аспирантуре, стал зоологом, занимаюсь простейшими. Тебе было бы интересно.

Киа силилась представить – и не могла; она оглянулась на лагуну, не плывет ли Чез. От Тейта это не укрылось, он с самого начала знал, кого она поджидает.

Чеза он видел несколько дней назад, на рождественском балу, – в белом смокинге тот отплясывал то с одной, то с другой девушкой. Танцы, как обычно в Баркли-Коув, устроили в школьном спортзале. Под “Вули-були” из хиленького магнитофона Чез кружил у баскетбольного щита брюнетку. А когда заиграл “Мистер с тамбурином”, он бросил брюнетку, вместе с приятелями вывалился из зала, и они пустили по кругу фляжку с бурбоном. Тейт стоял неподалеку, беседовал с двумя учителями, и до него донеслись слова Чеза: “Да уж, в постели кувыркается, как лиса в капкане! Еще бы, сучка болотная! Деньги на бензин отрабатывает сполна”.

Тейт заставил себя уйти.

* * *

Налетел порыв ветра, и лагуна подернулась рябью. Встречать Чеза Киа выбежала в джинсах и тоненьком свитере и теперь сжалась от холода, крепко обхватила себя руками.

– Ты замерзла, пойдем в дом. – Тейт указал на хижину, над ржавой трубой клубился дымок.

– Тейт, лучше уходи. – Киа с тревогой поглядывала в сторону протоки. Вдруг Чез появится и застанет Тейта?