– Ни за что не стану так жить – не зная, когда и с какой стороны ждать удара.
В тот же день она вернулась домой, не сворачивая к Скоку, хоть и надо было пополнить запасы. Вдруг Чез ее там караулит? Да и не хотелось с разбитым лицом показываться на людях, и особенно – Скоку.
Перекусив черствым хлебом с копченой рыбой, Киа вышла на веранду, села на кровать и уставилась сквозь проволочную сетку. По ветке медленно скользила самка богомола, суставчатые лапки проворно хватали мотыльков и, трепещущих, отправляли в пасть. А перед самкой замер самец – раздувшийся, блестящий. Самка благосклонно выставила ему навстречу усики-антенны. Богомолы сплелись, и пока самец оплодотворял самку, та выгнула длинную изящную шею и откусила ему голову. В пылу страсти самец словно и не заметил ничего, тело продолжало свое дело, огрызок шеи дергался, а самка уже принялась за лапы самца, за крылья. И вот уже последняя лапка торчит у нее из пасти, а огрызок, без головы, без сердца, знай себе движется, не сбавляя ритма.
Самки светлячков привлекают самцов ложными сигналами и съедают их; самки богомолов пожирают брачных партнеров. У самок насекомых есть чему поучиться, подумала Киа, вот кто знает, как обращаться с любовниками.
Через несколько дней она села в лодку и вышла на болото, поплыла в места, которые Чезу были вряд ли знакомы, но все же дергалась, нервничала, карандаш валился из рук. Подбитый глаз открывался с трудом, синяк только больше налился цветом – отвратительное зрелище. Кости ломило. Киа оборачивалась на каждый писк бурундука, прислушивалась к карканью ворон – языку, что зародился прежде слов, простому и понятному, – и куда бы ни направлялась, прежде продумывала путь отступления.
42В камере1970
Пыльные лучи струились в крохотное окно камеры. Киа, в серой робе с надписью на спине “ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА”, смотрела, как бесшумно пляшут в луче пылинки, на один манер, будто по воле невидимого дирижера. Стоит попасть в тень, и они исчезают. Без солнца они ничто.
От пола до окна было семь футов, и Киа подтащила под окно деревянный ящик, заменявший ей стол, встала на него и устремила взгляд на море, еле видное за мутным стеклом и решеткой. Вдали курчавились волны, над водой, выглядывая рыбу, кружили пеликаны. Если посмотреть направо, вытянув шею, то можно разглядеть темный край болота. Вчера она видела, как орлан спикировал за добычей.
В окружной тюрьме – одноэтажном бетонном здании на окраине города, позади полицейского участка, – было шесть камер, двенадцать на двенадцать футов каждая. Камеры располагались в ряд по одной стороне здания, так что узники друг друга видеть не могли. Три стены бетонные, вечно сырые, четвертая решетчатая, с запиравшейся на замок дверью. В каждой камере – деревянная кровать с бугристым ватным матрасом, свалявшейся перьевой подушкой, простыней и серым шерстяным одеялом, раковина, деревянный ящик вместо стола, унитаз. Зеркало над раковиной заменяла открытка с Иисусом в рамке, подарок дам-баптисток. Для Киа, первой за много лет заключенной-женщины (не считая задержанных на одну ночь), сделали единственную поблажку, отгородили раковину и унитаз серой полиэтиленовой шторкой.
В камере она провела уже два месяца, без права освобождения под залог – за сопротивление при аресте. Интересно, кто первым стал называть клетку камерой? – думала Киа. Видимо, на определенном витке истории потребовалась такая замена. Руки она давно расцарапала в кровь. Сидя на кровати, разглядывала пряди своих волос и дергала их, словно перья. Как чайка.
Отчаянно вытягивая шею, чтобы разглядеть болото, Киа вспоминала стихи Аманды Гамильтон “Раненая чайка с Брэндон-Бич”.
Дитя небес, дитя морей,
Взмывала ты, стрелы смелей,
Отважно в море устремлялась
И вместе с ветром возвращалась.
Но вот крыло сломала ты –
Остались на песке следы.
Летать тебе не суждено,
Но смерть нам выбрать не дано.
Пропала ты, куда – Бог весть.
С разбитым сердцем не взлететь.
Тебе парить не суждено,
Но смерть нам выбрать не дано.
Хоть заключенные и не могли друг друга видеть, два других арестанта, в дальнем конце здания, с утра до вечера болтали. Обоих посадили на месяц за драку в “Конуре”, что окончилась переломами да парой разбитых зеркал – а началось со спора, кто дальше плюнет. Целыми днями валялись они каждый на своей койке и переговаривались через стену. По большей части обсуждали сплетни о деле Киа, слышанные от гостей. Спорили, вынесут ли ей смертный приговор. В округе уже двадцать лет как никого не казнили, а женщин – и вовсе никогда.
Киа слышала все до последнего слова. Смерти она не боялась, ее не пугало, что оборвется эта призрачная жизнь. Но то, что убьет ее чья-то рука, обдуманно, в назначенный час, не укладывалось в голове, и сердце замирало от ужаса.
Сон к ней не шел – подкрадется и тут же ускользает. Стоило провалиться в дремоту, будто в глубокий колодец, на краткий блаженный миг – и тут же, вздрогнув, просыпается.
Киа слезла с ящика, забралась с ногами на кровать, поджав к груди колени. В камеру ее привели из зала суда – значит, время к шести. Всего час прошел, а то и меньше.
43Микроскоп1969
В первых числах сентября, больше недели прошло после нападения Чеза, Киа бродила по пляжу. Ветер рвал у нее из рук письмо, и она прижимала его к груди. Редактор, с которым она работала, приглашал ее в Гринвилл, писал, что хочет с ней увидеться, хотя и понимает, что дом она покидает редко, обещал, что все расходы издательство возьмет на себя.
День стоял безоблачный и жаркий, и Киа отправилась на моторке к болоту. В конце узкой протоки, обогнув травянистый мыс, она увидела Тейта – тот, сидя на корточках у кромки широкой песчаной косы, брал пробы воды. Его экспедиционный катер, пришвартованный к бревну, перегородил протоку. Киа вцепилась в румпель. Опухоль на лице уже спала, но под глазом еще темнел уродливый синяк, лиловый с зеленцой. Киа всполошилась. Еще не хватало, чтобы Тейт увидел ее такой.
Но Тейт уже поднял голову, помахал:
– Причаливай, Киа! У меня новый микроскоп, хочу показать тебе.
Точно так же когда-то школьная инспекторша заманивала ее пирогом с курицей. Киа замедлила ход, но ничего не ответила.
– Давай сюда! Такого увеличения ты еще не видала! Даже псевдоподии у амеб можно разглядеть!
Киа ни разу в жизни не видела амебу. И, как всегда, рядом с Тейтом ей стало спокойно и уютно. Пряча от него разбитое лицо, она вытащила на песок лодку и побрела по мелководью к его катеру. Она была в белой футболке и обрезанных джинсах, с распущенными волосами. Тейт, уже стоя на корме, подал ей руку и помог забраться. Светло-бежевый катер сливался с красками болота; тиковая палуба, бронзовый штурвал – никогда еще Киа не видала такой роскоши.
– Пойдем, – сказал Тейт, спускаясь в рубку.
Киа окинула взглядом рабочий стол, камбуз, обставленный лучше, чем кухня у нее дома, и кают-компанию, превращенную в бортовую лабораторию, с микроскопами и пробирками в подставках. Все приборы блестели на солнце.
Тейт настроил самый большой микроскоп.
– Сейчас. – Он капнул на стекло болотной воды, прикрыл другим стеклышком, подкрутил окуляр. – Смотри.
Киа склонилась над микроскопом осторожно, будто над колыбелью. Блики от зеркальца отразились в глубине ее зрачков, и она затаила дыхание, увидев настоящий карнавал мелких созданий – немыслимых, причудливо украшенных, жаждущих жизни, словно не в капле воды, а под куполом цирка.
– Не знала, что их так много и что они такие прекрасные, – прошептала она, прижав руку к сердцу.
Тейт назвал несколько видов и отступил, глядя на Киа. “Она чувствует самую суть жизни, – подумал он, – ведь между нею и планетой нет преград”.
Он показал Киа другие препараты.
Киа сказала:
– Это все равно что впервые в жизни увидеть звезды.
– Кофе хочешь? – мягко спросил Тейт.
Киа подняла голову:
– Нет-нет, спасибо. – И попятилась в сторону камбуза, неуклюже, пряча за волосами подбитый глаз.
Тейт давно привык к настороженности Киа, но на этот раз держалась она особенно замкнуто и отчужденно, на него ни разу не взглянула.
– Не стесняйся, Киа, выпей кофе.
Тейт уже перебрался на камбуз, налил в кофеварку воды, и через минуту потекла ароматная струйка. Киа стояла у лестницы на палубу, и Тейт, протянув ей кружку, жестом предложил подняться. Он указал на мягкую скамью, но Киа осталась на корме. Подобно кошке, она всегда заботилась о пути для бегства. Сбоку от катера изгибалась белоснежная песчаная коса, затененная дубами.
– Киа… – начал Тейт и тут увидел синяк. – Что у тебя с лицом? – Тейт шагнул к ней, Киа отпрянула.
– Ерунда, в темноте наскочила на дверь.
По тому, как рука ее взлетела к щеке, Тейт понял: неправда. Ее ударили. Чез? Она по-прежнему с ним встречается, хоть он и женат? Тейт стиснул зубы. Киа поставила кружку на скамейку, явно намереваясь уйти.
Тейт подавил смятение.
– Ты уже начала новую книгу?
– Заканчиваю о грибах. Мой редактор в конце октября собирается в Гринвилл, хочет со мной встретиться там. Но я не знаю…
– Поезжай обязательно, тебе надо с ним познакомиться. Из Баркли туда каждый день ходят автобусы, дневной и ночной. Ехать недолго, час двадцать или около того.
– Я не знаю, где купить билет.
– Водитель подскажет. Просто приходи на остановку на Главной улице, он тебе поможет. Кажется, в лавке у Скока висит на стене расписание. – Тейт едва не проговорился, что много раз ездил тем самым автобусом из Чапел-Хилл, но вовремя одумался, решил не напоминать о тех днях, когда она ждала его на берегу.
Некоторое время они молча прихлебывали кофе, слушали, как попискивает в вышине пара ястребов.
Тейт хотел предложить Киа еще кофе, но побоялся спугнуть. Расспрашивал про книгу о грибах, рассказывал о простейших, которых изучал. Говорил и говорил, неважно о чем, лишь бы удержать ее подольше.