— Что? Ты обшиваешь мою…
— Да-да. Не только простых деревенских кур, но и самую главную. Считай, первую леди. Кстати, она сегодня придет для примерки, но уже пеньюара. Нового любовника себе завела, хочет перед ним покрасоваться…
— Я буду кричать, и она услышит!
— Нет, это вряд ли.
— Не надейся снова накачать меня снотворным, я не буду пить.
— И не надо. Дело решается проще. — Она подошла и достала из кармана широкий серебристый скотч. Оторвав кусок, наклеила его на рот Валере. — Даже если каким-то чудом от него избавишься, твой крик никто не услышит, я принимаю клиенток в дальнем помещении.
Он мычал, а она уходила. Перед тем, как взобраться по лестнице, бросила через плечо:
— Но ты надейся на материнское сердце. Оно, говорят, все чувствует!
Она стала реже заходить к Валере. Но в этом был плюс, путы стали свободнее. Теперь пленник мог шевелить перекинутыми вперед руками, а на ноги легко вставать. Послабление далось для того, чтобы он смог сам брать питьевую воду, подбрасывать поленья в печку-бочку, придвигать к себе таз для испражнений (он появился, когда Женя впервые уехала из города на три дня). Еще Валере выдали подушку! Большую, мягкую, пусть и не перьевую, а травяную. Но, подсунув ее под шею, можно вполне удобно спать…
Кто бы сказал Валере Кондратьеву раньше, что он будет радоваться такому пустяку и существовать в скотских условиях, не поверил бы. Его содержали хуже, чем животных в самых захудалых зоопарках. Те просто находились в клетке, а он еще и на цепи. Даже сторожевых собак с привязи снимают, чтоб побегали, а его так и держат. И это не только, чтобы унизить — в ошейнике надежнее.
В один из дней Женя спустилась к пленнику в таком хорошем расположении духа, что впервые за все время его нахождения в плену спросила:
— Чего бы ты хотел?
— Свободы, — тут же ответил он.
— Выбирай из того, что я могу тебе дать.
— Например?
— Хочешь торт? С кофе? Пиво с рыбой? Сигарету?
— Водки и картошки, жаренной с грибами.
— Принесу. Еще что-то? Заказывай, пока добрая.
— Развяжи меня. Я хочу потанцевать под музыку. Раньше пьяный не танцевал, дурак, а сейчас так хочется.
— Музыку организуем, но танцевать тебе придется сидя. — Голос стал строже. — Я и так тебе жизнь облегчила, радуйся. Больше никаких послаблений!
— Ладно, ладно, больше не буду, — торопливо забормотал Валера. — Можно вместо музыки кино? «Терминатора»? Или у тебя нет видеомагнитофона?
— Представь себе, есть. И камера. Все это нужно мне как модельеру. Снимать показы, просматривать их. И свои, и чужие. Я добьюсь славы, несмотря ни на что!
— Включишь мне «Терминатора»?
— Этой кассеты у меня нет. Будешь смотреть «Крепкий орешек»?
— Буду, — не стал капризничать Валера.
Через час-полтора он получил долгожданную картошку с пылу с жару, полстакана водки и резанный кольцами соленый огурчик. Чтобы пленник смог спокойно поесть, его рукам дали пусть не полную, но свободу. Валера мог орудовать обеими: одной подносить ко рту стакан, другой ложку с картошкой.
Он делал глоток, выдыхал, только потом закусывал огурчиком, и, когда на языке оставался лишь привкус хрена, укропа и перца горошком, Валера зачерпывал картошку. Чуть подмороженную, сладковатую, поджаренную с вымоченными маринованными опятами и некогда ненавистным репчатым луком, такую вкусную и ароматную, что хотелось плакать от счастья.
Когда стакан и тарелки опустели, он искренне поблагодарил Женю. Оказывается, для счастья нужно так мало. Для мгновенного — точно. Желая растянуть его, Валера откинулся, закрыл глаза. Он представил себя качающимся на волнах, и опьянение помогало ему в этом. Но волшебство не продлилось долго. Отвыкший от алкоголя и жирной пищи (картошка жарилась на сале) желудок запротестовал. Сначала появилась отрыжка, потом позывы к тошноте. Но ситуацию спасла таблетка от несварения. Женя, видя его состояние, дала ее со словами:
— Чтоб тут все не заблевал и не загадил.
Потом она спустила в подпол телевизор и видак. Поставила их на ступеньки, включила кассету.
Валера подался вперед, чтобы ничего не пропустить. Хорошо, что он «Крепкого орешка» смотрел одним глазом, и некоторые сцены ему были в новинку. Полтора часа пролетело, как миг.
— Помыться бы еще, и день можно считать прожитым не зря, — мечтательно проговорил Валера.
— Будет тебе мытье, — удивила Женя. С чего это она так раздобрилась? — И не с хозяйственным, а с земляничным мылом.
Валера начал быстро раздеваться. Женя сшила ему штаны на завязках и рубаху. Теплые, байковые, удобные. И их можно было стирать, а не разрезать и выкидывать.
Она включила воду, направила струю на пленника и отвернулась. Никогда не смотрела, как Валера моется. Ей было это отвратительно. Особенно мерзко представлять его пах.
И вот сегодня… Почему именно сегодня? Она услышала грохот (это Валера уронил мыло в таз с теплой водой) и обернулась…
Обернулась, чтобы увидеть ЭТО!
И снова все вспомнить!
— Ты все тот же грязный извращенец, — зашептала она сипло. — Сколько ни мойся! Женя пнула таз, швырнула под ноги чистое полотенце, а струю направила на живот.
— Я не виноват, это физиология! — закричал он, прикрываясь.
— Ни о чем не можешь думать, только о трахе! — все больше распалялась она. — Голодный, обгаженный, избитый, сидящий на цепи… Ты все равно озабочен! Я бы кастрировала тебя, но мне мерзко прикасаться к тебе.
Водяная струя била, пока Валера не согнулся от боли. Женя выключила воду, подошла к пленнику и толкнула его на кресло. Затем она туго затянула веревки на ногах и снова завела его руки за спину, чтобы обездвижить их.
Полотенца не дала, воду не подтерла, одеялом не укрыла, дров не подкинула.
— Сиди, замерзай. Авось сам отвалится! — процедила она и покинула погреб.
Она вернулась не сказать, что скоро, но времени много не прошло. День от силы.
За видеодвойкой, подумал Валера, ведь именно возле нее Женя присела. Но только на минуту. Вынув кассету с «Крепким орешком», она вставила в приемник другую. После этого приблизилась к Валере, взяла шланг. Он весь внутренне сжался.
— Не ссы. Сейчас обмою тебя немного и дам кино посмотреть.
— Какое?
— Тебе понравится.
Она обдала его водой, как извалявшегося в собственном навозе поросенка, и напоила из того же шланга.
— Дай вытереться.
— Так высохнешь, я подбавлю жарку.
Она нажала на кнопку «плей». Экран ожил, и первое, что увидел Валера, это огромную женскую попу. Когда камера отъехала, стала видна вся женщина, а еще мужчина. Такой же темный, как его партнерша, он обнимал еще двух девушек, уже белых, похожих друг на друга…
Женя включила порнуху. Красивую, страстную, такую, какую Валера любил. Она возбуждала его не меньше, чем сцены насилия. Вот и сейчас организм среагировал…
— Наслаждайся, — брезгливо глянув на него, проговорила Женя. — Фильм идет два часа.
— Не надо, выключи… Это мучение, только смотреть!
— А ты не смотри. Тренируй волю.
И ушла. А Валера стонал и рвался, а потом выл от боли. Благо все произошло само собой, это позволило парню немного передохнуть. Но когда в комнату к актерам зашло еще двое парней, Валера понял, что еще не отмучился.
Она так и не сломала его!
Валера как таракан адаптировался ко всему. Он безусловно страдал… От жажды, голода, вони, боли. От унижения и беспомощности. Но он не утратил надежды. Кондратьев по-прежнему был убежден в том, что его мучения скоро кончатся и он забудет их как страшный сон.
Как с гуся вода, это про него. Женя растоптана, изломана, она моральный инвалид на всю оставшуюся жизнь, а Валерка хоть и сидит на цепи, а все тот же: хочет пить водку, жрать и трахаться.
И пытка для него прошла почти безболезненно. Он даже умудрился получить удовольствие!
Думая об этом, Женя морщилась. Раны зажили, но они все равно напоминают о себе. И Женя всякий раз понимает, что не сможет допустить к себе ни одного мужчину. Даже любимого! Да и появится ли он когда-нибудь?
— Вряд ли, — самой себе отвечала Женя. — Любовь — это доверие, а ты теперь всегда будешь держать дистанцию.
Перемены, произошедшие в ней, все списали на звездную болезнь. Женя теперь обшивала только городскую элиту, пермских телезвезд (она смогла загладить свою вину перед ведущей, которую подвела) и одну московскую приму-балерину. Та сидела в жюри конкурса молодых модельеров, в котором Женя участвовала, и обратила внимание на ее работы. Сразу после мероприятия она пригласила финалистку к себе, чтобы та сняла мерки и выбрала из кучи отрезов тот, который понравится.
— Душечка, я поручаю вам сшить мне платье для красной ковровой дорожки. Мне вручат премию за вклад в искусство. Это все равно что проводы на пенсию. Но я должна показать всем, что еще о-го-го!
— Но я завтра уезжаю из Москвы.
— Ничего страшного. Сошьете наряд дома, а мне отправите поездом через знакомую проводницу. Вы ведь из Перми?
— Нет, из области. Но я сошью и передам.
— Конечно, вы сделаете это, душечка, — усмехнулась женщина и без стеснения скинула с себя одежду, чтобы замеры были точнее. — Ведь, став моим модельером, вы сможете переехать не только в областной центр — в столицу!
Она не стала говорить, что не желает переезжать в Москву, только в Милан. И личным модельером стареющей балерины быть не хочет. Но временное сотрудничество даст Жене многое. И в первую очередь деньги. Столичные расценки с провинциальными не сравнить, и она будет драть с балерины нещадно.
— Моя работа стоит пятьсот долларов! — выпалила она и стала ждать возмущения. Но прима быстро согласилась на эту сумму. «Продешевила», поняла Женя. — И сто на расходные материалы: нитки, пуговицы, крючки.
— Я согласна. А теперь послушайте, что я хочу получить.
— То, в чем вы будете о-го-го, так? — Женщина кивнула своей маленькой головой с тугим пучком на затылке. — Я сошью вам такой наряд, в котором вас все будут принимать за девственницу.