— Даже так? — хохотнула она. — Очень интересно.
— Но мне нужен карт-бланш.
Прима согласилась и на это. Забрав отрез и деньги (все сразу, а не частями, как платили ей те, кого Валера называл селянками, колхозницами, курами), Женя отбыла домой.
От полученного платья балерина пришла в восторг. А когда в нем ее сфотографировали для журнала «Стиль», завалила Женю заказами. Пришлось отсеять почти всех землячек, в том числе Аннет. Но первую леди оставила. И, когда принимала ее, с усмешкой думала: «Знала бы ты, как близко твой сыночек находится!»
Да, она не жалела мать Валеры. А отца тем более. Это они виноваты в том, что их сын вырос уродом. Глядя на папашу, парень становился циничным, высокомерным, жестоким и считал себя выше других. А озабоченность, это у Валеры от мамаши. Та вроде и страдает искренне по сыну, а пить вино, наряжаться, тусоваться и трахаться не прекращает. И последний ее любовник чуть старше Валерки. Родной сын пропал, так она чужого «усыновила», чтобы использовать для сексуальных утех.
…Женя не спускалась в подпол два дня. Дала Валерке время на восстановление. Чтобы оно прошло быстрее, Женя соорудила что-то вроде кормушки: повесила перед ним полку с двумя мисками. В одной еда, в другой вода. Полка поднималась и опускалась. На данном этапе она находилась на уровне его подбородка, но скоро опустится ниже!
Когда она спустилась, пленник дремал. Женя проверила миски — пустые. Все сожрал и выпил, теперь почивает.
В подполе было холодно. Но не так, как в первые дни. Что неудивительно: весна пришла, на улице плюсовая температура, снег сошел, почки набухли. Женя разожгла огонь — ей нужны угли.
Валера открыл глаза, в них неприкрытая ненависть.
— Когда я трахал тебя в лесу, ничего не чувствовал, — проговорил он. — Похоть, да. Немного обиду, как так, мне отказали? Но я тебя не ненавидел.
— Страшно представить, что ты сделал бы со мной, если бы испытывал это чувство.
— Узнаешь, — криво усмехнулся Валера. — И будешь молить о пощаде, но я слабины не дам.
— Это хорошо, — задумчиво проговорила она. Она вспоминала, куда мама засунула старый утюг. Она его набивала камнями и использовала в качестве пресса, когда солила в ведре капусту. Вроде бы он где-то тут, в подполе.
— Хорошо? Значит, тебе все-таки понравилось, грязная сучка? Я так и думал! Давай повторим?
— Есть идея получше. — Она нашла-таки утюг, взяла в руки. Тяжелый, ржавый, но все еще открывающийся. Такой, какой нужен. — Я новое кино тебе поставлю. Порнуху пожестче.
— Плевать, ставь. Я и без рук кайфану.
Женя сменила кассету. Эту она из Москвы привезла. Судя по описанию, на ней натуралистическое садомазо порно. Мерзость, в общем.
После она подошла к полке и опустила ее.
— Широка, — вздохнула она. — Надо развернуть на сорок пять градусов и зафиксировать.
Валера напрягся. Его глаза забегали. А обветренные губы задрожали.
— Ты чего задумала?
— Очередное для тебя развлечение, сказала же.
— Зачем это? — Он указал подбородком на доску, которая теперь упиралась в его стул. Чтобы она не качалась, Женя подперла ее флягой. В те далекие времена, когда семья Костиных была более-менее нормальной, они держали корову, а молоко продавали на разлив.
— Что б было погорячее!
Она взяла утюг, открыла его и закинула в отверстие раскаленные угли. Плюнула на подошву — не шипит.
— Еще нужно погреть, — вскользь бросила она и поставила утюг на недавно подкинутые поленья.
— Ты что, жечь меня собралась? — взревел он.
— Не тебя… Его, — и брезгливо ткнула пальцем в область промежности.
— Ты с ума сошла? Это же часть меня!
— Не лучшая. А лицо твое не трону, оно очень милое. Как у Есенина.
— Женя, умоляю, не надо!
Это слово он произнес впервые…
Но было много других, которые, по сути, ничего не значили. Ни добрые, ни злые. Ни заискивающие, ни угрожающие. Как и слово УМОЛЯЮ.
Она достала утюг, подцепив его за ручку кочергой. Теперь на него не нужно было плевать, чтобы понять, горяч ли.
— Фильм идет сорок минут. Обещаю вернуться через полчаса. Сможешь обуздать своих демонов — не пострадаешь.
С этими словами Женя поставила раскаленный утюг перед Валерой и, уходя, нажала на кнопку play.
Она спустилась раньше, чем планировала. Не смогла выдержать полчаса. Дала слабину, пожалела.
Валера был без сознания, когда она подошла к нему. В помещении воняло паленым. Жене было страшно смотреть на ожоги. Не омерзительно, а именно страшно. Но она смогла себя заставить…
К ее удивлению, раны оказались не такими жуткими, какими представлялись. То ли Валера смог себя хотя бы частично контролировать, то ли Женя недостаточно близко поставила утюг. Швырнув его в бочку, она побежала за уколом.
Сначала она ввела снотворное и обработала ожоги (надела перчатки, взяла пинцет, чтобы не касаться его тела ТАМ). Потом отвязала Валеру от кресла и пнула то в угол, чтобы позже выбросить. Женя удлинила цепь, на пол постелила матрас и уложила Валеру. Перед тем, как уйти, поставила у новой лежанки воду, хлеб, подсолнечное масло, его и в пищу можно, и раны мазать, детскую присыпку и пачку анальгина.
В тот же день она уехала в Москву на четыре дня.
Вернулась вымотанная, но удовлетворенная. Все идет по плану!
Женя долго оттягивала момент и все же заставила себя спуститься.
Валера сидел, привалившись спиной к стене, и болтал ногами. Эта привычка у него появилась недавно. Когда он сидел, привязанный к креслу, и ступни его оставались подвижными, он крутил ими, покачивал, взрывал носками утрамбованную землю, постукивал по ней пятками. И вот сейчас, уже освобожденный от пут, Валера продолжал сидеть и шевелить одними лишь ногами.
Воду он выпил, как и таблетки, а хлеб почти не тронул.
— Болит? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Дай посмотрю.
Валера крепко схватился за полотенце, которым прикрывал пах, и мотнул головой. Вначале она не говорила с ним, теперь он с ней.
— Я принесла воды и таблеток. — Женя кинула на лежанку пластиковую бутылку с минералкой и упаковку анальгетика. — Сейчас суп сварю, поешь горячего.
Женя, схватив горшок, удалилась.
Вернулась с чистым. Еще принесла бумаги туалетной, полотенец, мыла. И вернула Валере костюм на завязках. Она думала, пока суп варится, он помоется, оденется, но он только попил и остался сидеть на матрасе, болтая ножками.
— Суп готов, — сказала Женя. И поставила его перед Валерой. Не бог весть какой, пакетный, но он вкусно пах и выглядел веселенько из-за макарон-звездочек. — Поешь.
Валера не шелохнулся. Усыпляет бдительность? Хочет, чтоб она подошла и тогда он ее схватит? Сейчас, когда свободны и руки, и ноги, это можно проделать. Но Женя все равно сделала шаг вперед. Она всегда была готова к атаке и спускалась в подпол только с газовым баллончиком. Точнее, она с ним нигде не расставалась!
С осторожностью Женя подошла на расстояние столь близкое, что если б Валера захотел, то дотянулся бы пяткой до ее носа и с размаху пнул по нему. Раньше он предпринимал подобные попытки, когда она перевязывала путы. Без надежды на успех, с одним лишь желанием причинить боль.
— Вкусный суп, ешь! — Женя взяла тарелку, чтобы дать ее в руки Валеры. Если что, выльет суп ему в лицо.
Но этого делать не потребовалось. Пленник начал послушно есть. Он хлебал суп до тех пор, пока тарелка не опустела.
— Хочешь еще или наелся?
— Спать хочу, — ответил он. Это были первые слова, которые он произнес за сегодня.
— Подушку дать?
Он поднял на нее глаза. До этого смотрел на свои ступни. Они и сейчас ходили туда-сюда, как будто бултыхали воду, в которой сидел Валера. Ему представлялось, что он на море? Или так он разрабатывает ноги, чтобы они обрели силу для рывка?
Ответ пришел, когда Женя увидела его глаза — совершенно пустые! — и ответ был «нет». Ничего Валера не замышлял. Он бултыхал ногами в воображаемом море.
Женя сломала ЕГО!
Отомстила.
Так почему ей не легче? А плакать хочется еще сильнее, чем в те дни, когда у нее ничего не получалось.
Женя занималась сборами. Она получила студенческую визу в Италию и готова была переехать. Ее взяли в Миланскую школу искусств на подготовительный факультет. Естественно, за деньги. Но лучшим студентам там дают стипендии. Зарекомендует себя, станет полноправной студенткой, и визу продлят, нет — останется в Италии нелегально. Главное, попасть туда!
Женя понимала, что возвращаться в Россию — не вариант. Она преступница, пусть и не пойманная. По ней тюрьма плачет.
— Что ты хочешь? — спросила она у Валеры, когда спустилась к нему.
Делала она это нечасто в последнее время, но он всегда ее ждал. Радовался, увидев, и хныкал, когда Женя уходила.
Сейчас же он, сжавшись в клубок, раскачивался из стороны в сторону.
— Я накормила тебя и напоила. В туалет ты ходил. Что тебе еще надо?
— Не закрывай люк.
— Если тебе страшно в темноте, я оставлю свечу. Или, хочешь, включу кино?
— Хочу. Но люк все равно не закрывай.
— Жирно будет, — рявкала она и уходила. Потом возвращалась и ставила ему «Крепкий орешек». Этот фильм Валера знал наизусть и все равно любил его сильнее остальных блокбастеров.
Но больше этого Валеру радовало другое: когда Женя занималась вышивкой, сидя в кухне, слушала музыку на кассетном магнитофоне и позволяла ему за этим наблюдать. Пленник спокойно сидел на своем матрасике, жмурился на льющийся в подпол дневной свет и беззвучно подпевал исполнителям. Всем, кроме одной певицы, чьего имени он не знал. Она пела про своего мальчика, который должен ее вспоминать. От этой композиции Валере становилось тоскливо.
Клиенток Женя больше не принимала. Обшивала только приму, у нее же останавливалась, когда приезжала в Москву. Врала женщине, говоря, что собирается перебираться в столицу, чтобы посвятить себя ей. И на открытие театрального сезона обещала сшить несколько нарядов. Таких роскошных, что королевы обзавидуются. Деньги вперед попросила, как обычно. И прима, как обычно, дала, хоть сумма даже для нее была большущей. Всю ее Женя потратила на оплату обучения. За это ей было стыдно, но не очень. Не последние отобрала у голодающего.