— Если я вам скажу, что он связан с покойной Джиной, вы сильно удивитесь?
— Он умер давно, вы что?
— Кто вам сказал?
— Доктор Тати-Анна Эйгельман сообщила об этом в своей книге. Пациент свел счеты с жизнью. Он повесился.
Как все запутанно! И запущенно…
Поди разберись в этом клубке из чужих тайн, психических болезней, игр в доверие и недоверие.
— Что доктор Эйгельман говорила о той, что пленила его пациента?
— По ней она тоже написала труд. Но он остался незамеченным. Женская месть описана многократно. И в художественной литературе, и в документальной, и в учебной. А вот позиция жертвы-мужчины плохо изучена.
— Очень может быть, что Джина та самая мстительница. А тот, кого она держала в плену, нашел ее спустя много лет. Он прибыл в город. И вот она погибла, а он исчез.
— Хорошая идея для романа, — пробормотала Амалия. — Подкинуть бы ее одной моей пациентке, она писатель…
— Пациент Эйгельман не умер, — продолжил настаивать Фил. — Она обманула всех, только не знаю зачем.
— Я тем более. Но мне, честно признаться, все равно, жив он или здравствует. Просто я не верю в то, что вы рассказываете. — Судя по тону, она действительно не верила, и это удивляло. — Джина и мстительница? Хладнокровная похитительница? Мучительница? Нет-нет!
— Неужели не об этом вы разговаривали с Женей на еженедельных сеансах?
— Я знала ее как Джину Костелло, модельера, который, создав шедевральную коллекцию, ушел из профессии и переехал в провинцию.
— Но вы же психиатр, могли бы достать из нее всех демонов.
— Такой задачи не стояло. Джина сразу обозначила границы.
— Разве так можно?
— Можно по-разному, главное, чтоб пошло во благо. А Джина быстро стабилизировалась и до последнего держалась без срывов. Мы иногда целый час обсуждали рецепт лазаньи. Каждый слой, ингредиент, способ подачи. Пациенты с обсессивно-компульсивным расстройством, как правило, раскладывают вещи по полочкам, все пересчитывают, перемывают, но можно все это делать и в воображении. Это тоже успокаивает, дает уверенность в том, что все под контролем, поэтому мы с Джиной то что-то готовили, то смешивали коктейли, то танцевали сложные танцы.
— Я математические задачи в уме решаю. У меня тоже обсессивно-компульсивное расстройство?
— По-моему, у вас горе от ума. Но психических отклонений не исключаю. Чтобы поставить диагноз, часа мало, а у нас осталось всего пятнадцать минут.
За этим разговором они покинули здание и дошли до кафе Люцио.
Самого его видно не было. Заказ принял уже знакомый Филу паренек с залитым гелем хохолком. Амалия спросила у него, где хозяин. Тот ответил, что сейчас подойдет.
— Вы сказали, Джину убили. Как?
— Зарезали.
— Просто ткнули ножом?
— А непросто, это как?
— Множественные раны. Беспорядочные или точечные. С автографами или посланиями под ними.
— Последним только маньяки грешат, мне кажется.
— Необязательно. Но если Джину убил тот, кто, по вашему уверению, был у нее плену, он оставил бы что-то. Не факт, что на коже. На волосах, одежде…
— К сожалению, я не знаю подробностей.
Фил пытался выяснить их. Для этого взломал полицейскую базу пизанской провинции, но там ничего. Даже номера дела. Его, конечно, завели, но пока еще не внесли данные в компьютер. В этом не было ничего удивительного: не только Италия, вся Европа, за исключением, пожалуй, Германии, застряла если не в каменном веке, то в прошлом точно.
— Давайте я расскажу вам, как мы познакомились с Джиной? Это может быть важным.
Фил кивнул и стал искать глазами хохлатого. Хотелось пить и оливок. Оливок в специях, пузатых, сочных, провяленных. В Турции они хороши. А тут, интересно? Почему-то Фил не пробовал их в Италии, только маслины.
— Джина появилась в нашем городе пять лет назад, — начала Амалия. — Это выглядело эпично. Она сидела в голубом ретрокабриолете в белом платье, облегающем ее фигуру, как вторая кожа. На голове шелковый шарф. Сине-золотой. Он развевался на ветру и был в длину метра четыре. Мундштук, алая помада, очки в пол-лица — образ настоящей дивы шестидесятых. Она проехалась по всему городу, с музыкой, приветственными криками, разбрасыванием воздушных поцелуев, но остановилась тут. Вышла из машины, закурила новую папироску и повелела принести ей бутылку шампанского. Люцио побежал исполнять.
— Вы видели все это из окна своего кабинета?
— На месте него тогда был покерный клуб. Я работала в нем администратором. А как начинающий психиатр вела в социальном центре группу помощи людям, страдающим от зависимостей. Получала гроши и бесценный опыт.
— Люцио тут же сделал стойку на такую даму, да? Он тот еще Казанова.
— Тогда он был глубоко женат и даже на работе не флиртовал. Но Джина его заинтересовала. Они болтали, смеялись, однако в кафе она не задержалась. Выпила полтора фужера и ушла. Сев в машину, лихо отъехала, завернула за угол и… начала задыхаться. Шарф, что был намотан на шею, будто душил ее. Она срывала его с себя, раздирая шею. Я выбежала, чтобы ей помочь. Вдвоем мы справились.
— Она тогда только-только покинула стены психиатрической клиники?
— Нет, вышла в люди. Джина долго находилась в добровольном заточении, но решила, что хватит. В образе выйти из зоны комфорта было легче, вот она и вырядилась. Я сказала ей, что готова помогать. Она согласилась, но поставила условие: обсуждать мы будем определенный этап ее жизни. Я согласилась, предполагая, что она сама захочет расширить границы, но нет.
— Вы говорили, в последнее время срывов у Джины не было, а до этого?
— На первых парах много. Но с каждым годом она все реже срывалась. Перестала использовать защитный образ дивы, позволила себе стать собой.
К столику наконец подошел бармен-официант с заказом. Перед Амалией он поставил латте, а Фил получил наконец воду и оливки.
— Розе не хотите? — обратился он к даме. — У них есть отличное пино-гриджо.
— Я не пью.
— Что вы говорите? А как же рижский бальзам?
— Вино не пью. А крепкое — да, но не больше стопки.
Пришлось и Филу отказаться от розе. Хотелось хорошего, выдержанного, того самого, из Венеции, а не разливного.
— Вернемся к группе, которую я вела, — вновь заговорила Амалия. — В ней были в основном игроманы, завсегдатаи покерного клуба, два алкаша и один озабоченный. Но однажды в ней появился новенький. Синьор Коломбо. Он назвал себя джинниголиком.
— Это что еще за зависимость?
— От Джинни. Здесь ее знали как Джинни Россини.
— А не жил ли он по соседству с ней? — Фил попробовал оливку. Так себе: недостаточно острая.
— Вы отлично осведомлены, — подивилась Амалия. — Да, старичок обитал в квартире через стенку и был по уши влюблен в Джинни.
— Разве это причина для беспокойства? Втрескаться в таком возрасте — это же прекрасно. Тем более она с ним мило общалась, пила шампанское и выходила в свет.
— Да, но Коломбо стал желать большего. Находиться с Джинни постоянно, вот о чем он мечтал. Он предлагал ей и замужество, и сожительство, готов был все отдать за это, но получал отказ. Раз за разом.
— Это еще больше распаляло деда?
— Любовь превратилась в манию. Коломбо стал не просто навязчивым — невыносимым. Он перелезал через балкон (в его-то преклонном возрасте!), чтобы смотреть, как Джинни спит. Она узнала об этом, когда он свалился. — Фил, представив эту картину, не удержался от смешка. Просто сценка из итальянской комедии. — Тут нет ничего веселого, — одернула его Амалия. — Человек сломал шейку бедра.
— Но это его хотя бы отрезвило?
— Нет. Поэтому Джинни пришлось написать на соседа жалобу в полицию. Его обязали заплатить штраф и пройти курс психологической помощи.
— Помог он ему?
— Коломбо — да. Он продал квартиру и уехал из города. Но психоз оказался заразным. Джинниманией заболели еще двое, один из которых владеет этим заведением.
Фил присвистнул. Не ожидал он такого от усатого пижона.
— Люцио не был так навязчив, — продолжила Амалия. — Вел себя с Джинни более чем достойно. Но ни от кого не скрывал своих чувств. В том числе от жены. И она ушла.
— А кто третий бедолага?
— Береговой матрос, который ходил на групповую терапию, когда пытался бросить пить.
— Не смог?
— Увы.
— Матроса, случайно, зовут не Марио?
— Всех-то вы знаете! Поразительно.
— И как проявлялась мания у матроса?
— Оригинально. Он все судна, стоящие на приколе, назвал в ее честь. На бортах яхт и катеров намалевал «Джинни».
— Вот это я понимаю, креативный подход! И как, оценила фам фаталь сей поступок?
— Он стал последней каплей. У Джинни произошел очередной срыв, и она уехала на месяц на термы Монтекатини. Вернулась перезагруженной. И внутренне, и внешне: она навсегда отказалась от образа, как вы выразились, фам фаталь. Сменила гардероб, постриглась, кабриолет продала. И образ жизни поменяла, стала домоседкой, сладкоежкой, впоследствии толстушкой. Марио разочаровался в ней и снова запил.
— А Люцио?
— Насчет него не уверена. Говорил, что наваждение само прошло (он перестал ходить на группу, и я спросила почему). Но он по-прежнему носит эти дурацкие усы.
— Что с ними не так? — полюбопытствовал Фил, отодвинув пустую тарелку из-под оливок. Вроде и не особо вкусно, а не оторваться, как от семечек. — Сейчас модно.
— Дело в том, что это Джина ему их кверху закрутила. Сказала, с детства обожаю мушкетеров, а с такими он вылитый д’Артаньян.
А ведь Люцио на самом деле похож на Боярского в этой роли, а Женя школьницей была в него влюблена.
— Он идет сюда, — торопливо прошептала Амалия. — Молчите, как договорились.
Фил обернулся и увидел Люцио. Он был с ног до головы мокрым, как будто попал под поливальную машину. На щеке рана, и кровь из нее беспрепятственно стекает под рубашку — усач и не пытается ее вытереть.
— Что случилось? — спросил хохлатый бармен, бросившийся к нему навстречу.