Блайт слушала его, раскрыв глаза.
— Шелли умерла на месте, — он отвернулся от нее, его лицо застыло маской скорби: — Донна умерла через несколько дней у меня на руках. — Он глубоко вздохнул, взгляд его остановился где-то на горизонте. — Некоторые люди тогда говорили мне, что все случившееся к лучшему.
— Из-за того, что она сильно пострадала? — тихо воскликнула Блайт.
— Нет. — Он надолго замолчал, прежде чем продолжить: — Донна родилась с синдромом Дауна. Конечно, мы были потрясены. Но когда я первый раз взял ее на руки… мое дитя, мою плоть и кровь… такую крошечную и хрупкую… то с того самого момента полюбил ее.
Лютый холод, сковавший за несколько последних дней сердце Блайт, понемногу начал таять. Она едва осмеливалась дышать.
Джас закрыл лицо руками. Его голос стал ровным и почти спокойным:
— Шелли поначалу не могла себя заставить даже смотреть на ребенка. Она не хотела кормить ее. Считала, что мы должны отдать ее в приют и попытаться родить нормального ребенка. Тем более что доктора не видели причин, препятствующих этому. Но я… просто не мог отдать нашу девочку.
— Шелли, наверное, потом передумала, — предположила Блайт, когда молчание затянулось.
— С нами многие разговаривали об этом, убеждали, что это большая обуза, но я настоял на своем. И мы забрали ребенка домой.
Блайт спросила:
— И твоя жена?..
— Сначала я думал, что она будет злиться, что наш ребенок не совсем здоров. Злиться на меня за то, что я не хочу забыть, что он у нас вообще был. — Джас оторвал взгляд от горизонта и взглянул на Блайт. — Я никогда не думал, что буду рассказывать тебе об этом.
«Он никогда не чувствовал, что я достаточно близкий ему человек», — подумала она уныло. Она была для него просто средством отвлечься, яркой игрушкой, кем-то, кто отвлекал бы его от проблем и позволял хоть на некоторое время забыть трагедию прошлого. Она не была тем человеком, кому он мог бы открыть свое сердце, с кем способен был разделить боль своих потерь.
— Продолжай, — попросила она мягко.
— Ты уверена, что хочешь это слушать?
— Продолжай.
— Наконец Шелли преодолела первоначальную неприязнь, — резко сказал он. — Шелли творила с Донной просто чудеса. Иногда она слишком многого требовала, но ей всегда удавалось получить от людей то, что ей было надо, — и Донна была очень терпелива. Когда ей исполнилось шесть лет, она уже могла сама одеваться и лишь на пару лет отставала от нормальных детей. Она была, — он остановился и прочистил горло, — она была счастливым ребенком с великолепной улыбкой и очень общительной. Мы оба любили нашу дочь.
«Должно быть, это их очень сближало», — подумала Блайт.
— Полагаю, для Шелли добиться успеха в воспитании… трудного ребенка было чем-то вроде компенсации.
— Компенсации чего?
— Компенсации того, что она разочаровалась в своем муже.
У Блайт перехватило дыхание.
— Разочаровалась? У нее был ты, и она разочаровалась?
Он слегка улыбнулся ей.
— Возможно, если бы ты прожила со мной несколько лет, то была бы сыта по горло мною и моими цифрами.
Блайт удивилась:
— Это она так сказала?
— Она часто говорила это. Мои способности к общению очень ограниченны, сама знаешь. В доме, где я вырос, детей не поощряли иметь собственное мнение. Я полностью ушел в мир чисел, а это вряд ли кого-то заинтересует.
— Неправда. — Ее семья проявляла живой интерес и понимание ко всему новому и необычному. Никто не останется равнодушным к идеям Джаса. — Ты же любил ее.
«Как могла быть Шелли такой жестокой?»
Джас сидел без движения в течение нескольких секунд, как будто не слышал ее.
— Я восхищался Шелли. Ею нельзя было не восхищаться. Когда мы встретились, я еще не знал, что такое любовь. Она была первым человеком, сказавшим, что любит меня.
А он так нуждался в любви и тянулся к любому человеку, который предлагал ее или хотя бы что-то близкое. Джас склонил голову, приглаживая рукой волосы.
— Некоторые мои сокурсники получили хорошую работу в большой корпорации сразу после окончания университета. Шелли ожидала, что и мне это удастся. Но я ушел в науку, лекции, статьи, научные труды. Она стала откровенно скучать в моем обществе.
Блайт открыла было рот, чтобы возмутиться, но он уже продолжал:
— Она общалась со своими более удачливыми друзьями, людьми, вращающимися в мире бизнеса. Приемы, бесконечные презентации. Видит Бог, она нуждалась в активной жизни, которая отвлекала бы ее от тягот и забот о Донне.
— А ты?
— Обычно я оставался дома, чтобы присматривать за дочерью. Шелли не возражала. Когда мы ходили куда-нибудь вместе или она приглашала гостей, то всегда предупреждала меня, чтобы я не утомлял людей своими скучными теориями.
— Но это совсем не скучно. Ты никогда не заставлял меня скучать.
— Прошлой ночью?.. — Он изучающе посмотрел на нее, криво усмехнувшись.
— Прошлой ночью?
Когда он так страстно занимался с ней любовью.
— В постели?
— Нет, не тогда. Раньше… когда я рассказывал тебе о своем прорыве в теории чисел. Тебе пришлось потрудиться, чтобы заставить себя выглядеть заинтересованной. После этого мы целовались, и ты была такой нежной и любящей. Я подумал, что это мне только кажется. А этим утром ты ушла.
— Джас…
Он не слушал ее.
— Шелли всегда говорила, что работа для меня важнее ее. И… она была по-своему права. В работе я находил удовлетворение. Но я хотел заботиться и любить. Годами я наблюдал за парами, семьями, чтобы понять, что же такое любовь на самом деле. Я прочитал гору книг. Вот только, возможно, из-за моего воспитания, так я думал, я не способен к настоящей любви. Только к сексуальным увлечениям. А это так непрочно. Думаю, Шелли нашла счастье с другим человеком. Может быть, это была любовь. Я не виню ее. Я пытался полюбить ее, но у меня не вышло.
— Но ты любил Донну.
Джас снова посмотрел на нее. Его лицо осветилось новым выражением.
— Я бы все за нее отдал.
— Даже отказался бы от своей работы?
— Да, если бы это помогло, — он ответил не задумываясь, — сию же минуту. Я предлагал Шелли, что, если она захочет делать карьеру, я буду сидеть дома, чтобы ухаживать за Донной. Но она…
— Что?
— Она подумала, что я пытаюсь отказаться от обязанности содержать ее и Донну, предлагая ей работать.
Блайт смотрела на него, не в силах поверить. Его глаза застыли, глядя в пустоту.
— И она посвятила все свое время и энергию тому, чтобы сделать своего ребенка настолько нормальным, насколько это возможно. Думаю, она боялась, что я лишу ее и этого, если захочу сам заниматься с Донной. Она так мне и не простила.
— Не простила чего? Того, что ты взял Донну домой? Но…
— Шелли чувствовала себя в ловушке, и этой ловушкой была ее любовь к Донне. Наш брак оказался неудачным, но ни один из нас не мог оставить нашу девочку. А потом… Потом произошла авария.
Блайт почувствовала, как слезы жгут ей глаза.
— Я хотела бы чем-нибудь помочь тебе. — Ей так хотелось заботиться о нем, хотя она знала — ничто не смягчит ему потери дочери, не восполнит лет, проведенных в браке, не оправдавшем его надежд на любовь и счастье. Ей было жаль его за все неудачи, преследовавшие его, как злой рок.
— Ты уже помогла, — Джас повернулся к ней, — ты научила меня настоящей любви. Не просто страсти и желанию, а такой, как в песне.
— В какой песне?
— Верь мне, когда младости юные чары,
Что вижу, любуясь твоей красотой,
Иссякнут, песком утекут между пальцев,
Как сказочный дар, что расстался с тобой.
Ты будешь любима не меньше, чем прежде
В момент сотворенья любима была
Не плачь о прошедшем, все в мире проходит —
Руины остались, где прелесть цвела.
Но ты, окруженная милыми сердцу,
Живи без печали и думай о них —
О новых побегах, зеленых и свежих,
Пока для тебя трепет жизни не стих, —
нараспев произнес он и замолчал.
Она улыбнулась.
— Старомодные сантименты, — смущенно признался он. — Но песня говорит об этом лучше, чем я смогу когда-либо.
— Джас, это признание в любви? — Блайт с затаенной болью взглянула в его лицо.
Он колебался.
— Солнце всходит и заходит вместе с тобой, — тихо произнес он. — Поэтическая гипербола.
Но слова звучали как чистая правда. Он говорил их от всего сердца.
Блайт задержала дыхание, внутри ее распускалось что-то теплое и чудесное, словно новый нежный бутон чувствовал приход весны.
Джас сказал:
— Я поклялся себе, что не буду пытаться удержать тебя. — Он замолчал, не в силах продолжать.
— Почему?
— Потому что привязать тебя к себе будет гораздо хуже, чем закрыть подсолнух в темной холодной комнате.
— Джас, что за чепуха? Почему ты так говоришь?
— У меня достаточно плохих воспоминаний. Я думаю, что никогда не знал, как любить женщину, и вряд ли теперь научусь. Я не хочу, чтобы твой свет померк.
— Ох, Джас.
— Я никогда не был таким открытым с людьми, как ты. Ты едва знала меня, а уже беспокоилась из-за того, что я не поддерживаю отношений со своими сводными братьями. Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Я знаю, что ты все еще горюешь о своих бабушке и дедушке, хотя уже прошло немало времени с тех пор, как они покинули этот мир. Но ты всегда остаешься собой — солнечной, теплой и любящей. И я не имею права взваливать на тебя свое горе, боль и злость.
— Злость?
— Во мне еще много злости. Даже на невиновных. Я часто смотрел на детей и думал, почему это случилось с моим ребенком. Почему Донна, а не один из них?
Она посмотрела на него в ужасе. Он горько произнес:
— Я не горжусь этим.
— Все в порядке, я понимаю. — Она быстро вздохнула. — Так вот почему… ты не хотел видеть моих племянниц и племянника!
Его взгляд стал угрюмым, и он сказал: