Данилка, покачиваясь на первом сидении, весь был во власти грез и фантазий. В эту сторону он еще не ездил. Ее называли заполярной Швейцарией. Здесь рукой подать до Норвегии и Финляндии.
Зима сковала болота, выровняла неровности тундры. Лес превратился в сказку. Иней искрился под лунным светом и, казалось, что он, Данилка, и его спутники одни-одинешеньки на земле. Вот выйдет сейчас из-за валежины нечто огромное и лохматое и проревет: «Кто нарушил покой в моем царстве!»
Путников благословил кто-то сверху. Окропил острым звенящим инеем. Природа за какие-то несколько десятков километров резко изменилась. Слева и справа тянулся рослый здоровый лес, так разительно отличающийся от никельских окраин. Он неожиданно прерывался пустошами, которые летом разольются озерами небесной синевы.
Солнце вставало из-за зубчатой лесистой щетины, опускало первые лучи в свинцовую гладь озера. Между озерами и петлями извилистой бурливой речки Колосйоки стояла плотная темно-зеленая щетка густого хвойного леса. Лес стоял здесь нетронутый, с гладкими голыми стволами. Своими суковатыми руками, поднятыми высоко вверх, они обнимали облака. На пилигримов сверху смотрели чьи-то глубокие синие глаза, прикрытые белой повязкой облаков. Они пристально вглядывались вниз в просветы крон. Братия физически чувствовала на себе этот небесный взгляд и спешила осенить себя крестным знаменем. Не хотелось думать, что скоро приедут. Появятся скучные пятиэтажки поселка, и закончится сказка. Будет новоявленный храм из очередного переделанного здания. Проведут службу, окропляя привычную паству: старушечек, немногочисленных мужчин с опущенными, словно от тяжелой ноши, плечами.
Его стало занимать: почему люди идут в церковь, когда им плохо. Он насмотрелся еще на улице Зеленой, когда шли службы, церковь была переполнена старыми людьми, женщинами в старушечьих платках, небритыми мужчинами в заношенных одеждах. Они молились, но внутренне не становились чище, свободнее. Попробуй их задень! Сразу нарвешься на злой тычок. «Где же у них благость и любовь к ближнему», – как любит говорить монастырский духовник. Словно вторя его мыслям, двое, монах и послушник, тихо беседовали на заднем сидении. Данилка уловил, что они говорили о подвижничестве. От их разговора повеяло историей. Данилка обратился в слух. Говорил послушник, тот самый, который спорил с Андреем. Данилка побаивался его. Очень уж он был категоричен. Но старец к нему относился уважительно: говорил, что в нем есть стержень
Пожилой монах согласно кивал головой. Он прибыл совсем недавно в монастырь откуда-то с Беломорья, и Данилка плохо знал его. Он уловил продолжение разговора.
– Где ты видишь привольную Русь, брат? – невесело отозвался собеседник. – Ты посмотри, куда мы едем. В поселке еще недавно кипела жизнь. Да, люди не ходили в церковь, но они были людьми, они уважали себя. А сейчас что. Сердце рвется видеть такую паству. Разве голодному нищему человеку можно достучаться до сердца.
– Вот в этом и есть наша миссия, брат. Именно в этом, как ты верно заметил, – загорячился молодой послушник. – Если раньше православными были страна, власть, народ, образование и культура, то миссионерство было этакой экзотикой. А сегодня это основной хлеб для миссионера. Не надо ползти в горы, плыть за моря и океаны. Сегодня миссия должна осуществляться здесь, в своем доме, семье, самом себе.
Послушник замолчал, собираясь с мыслями, и готовый возразить собеседнику. Но тот молчал, задумчиво покачивая головой. Послушник продолжил:
– Идет духовная война. Страшная война. А на войне как на войне – воюют, а не уговаривают противника сложить оружие. Тем более если никакого желания к перемирию он не проявляет. Да еще, пользуясь нашим миролюбием, продолжает глумиться над Божьими заповедями и духовно уничтожать людей.
Данилка замер. Он всегда помнил как старец, когда ему было плохо, поминал Сергия Радонежского, Пересвета. Бранил Батыя. Сравнивал с ним, кто ему не нравился. «Хуже татарвы», – говорил он с болью.
– Я когда учился, верил в силу красивой проповеди, говорил с миром на его языке. Но такая миссия почти никого не приводит в храм. А вот когда идет обличение – это пробивает стену равнодушия современного человека. Но это будет жесткая, даже фанатичная проповедь. Тогда люди начинают задумываться, и многие из них, не сразу, но через какое-то время приходят в Церковь, – разволновался молодой человек.
Щеки его раскраснелись, глаза сияли внутренним светом. Чувствовалось, то, о чем он сейчас говорил, идет у него от души. Он много думал над этим.
– Все ты говоришь правильно, брат, – заговорил пожилой монах. – Но ты забываешь, что монахи-колонисты выступали в роли не только вестников Евангелия, но они были и носителями цивилизации. Их скиты увеличивались до размеров монастырей, вокруг вырастали города. Да возьми хоть соседа нашего норвежского, город Киркенес. Вокруг церкви вырос город. Они учили людей не только Евангелию, но и основам гражданского права, тому, что значит быть гражданином. А кто мы сейчас? Едем святить очередной магазин, – невесело усмехнулся он и замолчал.
– Согласен с тобой, согласен! – воскликнул послушник. – Но и методы церкви тоже не стоят на месте. Признано необходимым модернизировать методы миссионерской деятельности. Малоэффективно, оказывается, использование литературы, например, по методике преподавания «Закона Божия», созданного в дореволюционную эпоху. По своему характеру эта литература и программы были рассчитаны на уже воцерковленных взрослых и детей, ходящих с детства в храм. Сама социально-общественная жизнь дореволюционной России способствовала этому.
– Нам нужно помнить, что наша миссия сейчас обращена не к туземцам, не к язычникам, ничего не знающим о Христе, а к христианам, забывшим о своей клятве при Крещении – соединяться с Богом в православной вере. Вхождение в Церковь не только сообщает человеку дар Божественной благодати, но и накладывает на него определенные обязанности. Неисполнение этих обязанностей равносильно духовному самоубийству. Об этом непреложной истине, мы и должны свидетельствовать людям.
«Вот что значит такое миссия, – думал Данилка. – Нести в массы, не только слово Божье. Нужны знания, чтобы убедить прихожанина. Убедить, чтобы он стал добрее. Кого убедить? Вот этих жлобов, которые стали хозяевами жизни? Чтобы они делились с ближним? Что-то не то». Кто же тогда эта братия, с которой он делит хлеб и живет под одной крышей? Какое их предназначение, если говорят и переживают об одном, а сами делают другое. Он беспокойно заерзал на сидении.
Вскоре под монотонный разговор своих спутников задумался о событиях осени. Андрей брал Данилку с собой на исследование местности вокруг военных поселков Корзуново и Луостари. Эти поселки танкистов и морских летчиков выросли после войны на территории монастыря. Ему очень хотелось найти следы монастыря. Но все было тщетно. Ничего не напоминало о том, что здесь была монастырская пустынь. Да что там пустынь. Не было лопарских селений. Ушли из этих мест лопари сразу же после Зимней войны, а которые остались, то успели уйти в Финляндию или в Норвегию в 1944 году. Только гора Спасительная, где находил свое убежище от разгневанных лопарских шаманов-кебунов преподобный Трифон, угрюмо нависала над Печенгским шоссе.
Друзья не унывали. Следующим объектом их исследования было западное побережье реки Печенга. Андрей хотел убедиться в целостности старых церквей, на описания которых он наткнулся в материалах, которыми снабдил его перед отъездом духовник.
Одной из них была старая Свято-Трифоновская церковь. Эта небольшая церковь была построена в 1808 году местными рыбаками на месте древнего Свято-Троицкого монастыря у могилы 116 мучеников. Она получила название «Старая рыбацкая церковь».
Еще в 1900 году ее перенесли в рыбацкую колонию Баркино и освятили в честь Архангела Михаила. Она дожила до нынешних дней, но как… Андрей и Данилка стояли перед ветхим заброшенным зданием, меньше всего напоминавшим храм. Они не знали, что остатки церкви будут уничтожены в 1998 году решением командования Печенгского гарнизона. Разобранную на бревна церковь сожгут. Сожгут при возмущении местного населения и полном молчании наместника монастыря. Чем не шаманство лопарских кебунов! И это все произойдет не во времена коммунистической идеологии, когда церковь даже заикнуться не могла о возврате зданий. Нет. Это произошло, когда бурными темпами развивался Трифонов Печенгский монастырь, и местные власти вкупе с командованием всячески старались показать свою лояльность к возрождению церквей.
Затем друзья наткнулись на старое пожарное депо. Трудно было догадаться, что это бывшее культовое учреждение, построенное в 1912 году. Андрей не смог сразу понять, что это церковь апостола Андрея Первозванного и святителя Николая Чудотворца. Они стояли у старого обветшавшего здания, и в свисте ветра ему слышался стон колоколов, которые некогда собирали рыбаков на благовест. Он явно ощущал, как рыбаки, занятые тяжелой работой по постановке яруса, поднимали головы, вслушивались и осеняли себя крестным знамением.
Андрей с горечью ходил вокруг церкви, превращенной в пожарную часть, и не мог понять действий епархии, которая терпела подобное святотатство. Он вспоминал, что важное место в деятельности монастыря занимало восстановление, поддержание имеющихся церквей, часовен и строительство новых, необходимых для осуществления главной цели монастырской жизни – спасения братии, молитве за весь род человеческий. Казалось бы, что в годы перестройки, когда возрождалось духовное начало, когда создалась Мурманская и Мончегорская епархия, ни одно бывшее церковное здание не должно быть брошено или угнетено не присущими ей функциями. Верующие Кольского полуострова, не избалованные православными святынями, поклонялись любым намоленным местам, связанным с воскрешением духовности. А наяву на глазах у епархии и местных органов власти доживали свой век в забвении не только церкви, исчезали с лица земли исторические здания.