Старик продолжал:
– Нужен ли такой вселенский масштаб духовного наследия? Не напоминает ли он коммунистические призывы «догнать и перегнать»? Большевики тоже хотели даровать человечеству «рай на земле». Все несчастья, как ты знаешь, происходят от благих намерений.
– Сложные задачи стоят перед церковью, архисложные. Это не храм построить. Нужно людей к церкви повернуть. Вот в чем есть сейчас основная задача. Мы имеем дело с неподготовленной паствой. У нее нет тяги к православию. Люди без православного окормления могут попасть под влияние любой церкви. – Духовник замолчал и внимательно посмотрел на Андрея. – Что мы сейчас имеем? Паству, которая хуже чем язычники. Это образованные, воспитанные на циничном безграмотном атеизме люди. Если бы в советских вузах атеизм нормально преподавали! – воскликнул духовник. – Тогда бы хоть вопросы возникли.
Андрей вздохнул, сложил пачку бумаги, исписанной мелким почерком. Ныла спина. Давно уже ночь занавесила окно, спала наработавшаяся за день братия. Он потер уставшие глаза. В который раз он вспомнил укоризненные слова своего духовника: «А ведь ты в Бога не веришь».
– Бог, Бог, если ты есть помоги разобраться в этом хаосе. Наставь нынешнее руководство страны на истинный путь. – С этими словами он распрямился и размашисто перекрестился в сторону темного иконостаса, слабо освещаемого лампадой.
Форпост православия
Настоятеля монастыря отца Владимира Данилка видел редко. Он почти не правил требы в монастыре, перепоручив всю ответственность за духовную жизнь старцу.
– Погряз в миру, – ворчал тот.
Отец Владимир ездил по району, проводил службы. Население района потянулось к религии. Администрация шла навстречу своему населению и отдавала под церкви разные помещения, вплоть до магазинов.
На смену советским органам власти пришли неслыханные ранее названия: «глава администрации», «мэр» города. Им нужно было зарабатывать доверие народа. Они неумело крестились, подходили за благословлением.
Эта тема была предметом богословских споров в монастыре. Не знали святые отцы, как реагировать на просьбу освятить магазины, машины. Отец Владимир понимал искусственность создавшейся ситуации: это было не что иное, как мода. Но форма должна перейти в качество. Он был уверен в этом. Спорили много, но вердикт был один: «Святить».
Данилка с отвращением наблюдал, как новые хозяева жизни приезжали, чтобы освятить своих любимцев: черных хромированных чудовищ с мертвыми тонированными стеклами. Он насмотрелся на это действо еще в Мурманске. Святые отцы скороговоркой читали молитву, брызгали имущество новых русских и торопились уйти. Старушки, присутствующие на таких мероприятиях, осуждающе качали головами и прижимали краешки головных платков к сухим выцветшим губам.
– Отмолим, – говорил отец Владимир. – Деньги пойдут на обитель. Строить нужно, храм возводить. Где деньги взять? – отвечал он на вопросы особенно ретивых.
– Ох, младень, – шептал старец, – увлекаешься ты мирским делом, ох, увлекаешься. Трифон-то Печенгский уж на что устроитель был земель лопских, и то предупреждал: «Не любите мира и яже в мире – окаянен мир сей…» Мирские попечения захватили братию, забыли они слова Господа: «Дома Отца Моего не делайте домом торговли».
Отец Владимир вышел из здания администрации раньше обговоренного срока. Машины, как и следовало ожидать, не оказалось, что его нимало не смутило. Перед ним раскинулся поселок Никель, поселок горняков и металлургов. Некогда жемчужина Кольского Заполярья выглядела как кадр из фильма «Через тернии к звездам». Поселок явно агонизировал. Гвардейский проспект имел вид далеко не гвардейский: облупившиеся фасады домов, побитые шиферные крыши. Вспоминая историю поселка, отец Владимир стал ходить вокруг стелы, стоявшей посередине площади. Затем остановился и, заложив руки за спину, стал ее рассматривать. Это была высокая гранитная стела с выбитым текстом о вечности и незыблимости Печенгской земли.
– Интересуетесь, святой отец? – раздалось за спиной.
Владимир вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним стоял пожилой человек в синем форменном диагоналевом пиджаке. Застиранный воротник зеленой рубашки военного образца стягивал морщинистую шею. Синие брюки заношены, но тщательно выглажены. Все кричало о бедности, но бедности достойной, не доходящей до попрошайничества.
«Вот оно, достояние перестройки, – подумал отец Владимир. – Пенсионер, которого обобрало государство, спалило сбережения в сбербанке и не дало возможности уехать доживать свои дни в среднюю полосу».
Он видел много таких стариков в церкви, но те были другие. Они искали защиты у Бога, у него, священника, как посредника. «Этот ни искать защиты, ни просить не будет», – подумалось отцу Владимиру. Незнакомец тем временем спокойно смотрел на него голубыми выцветшими глазами из-под нависших кустистых бровей.
– Интересный памятник? – переспросил он.
– Да, – ответил священник. – Это откуда же вырезали такую стелу и как привезли?
– Из Германии, – усмехнулся мужчина, – на судне, потом на машине к Генеральской сопке. Слыхали про такую?
– Гора Спасительная? – переспросил отец Владимир.
– Молодец, святой отец, знаешь старинные названия, – одобрительно заметил человек. – У нас она больше как Генеральская сопка зовется.
– Зовите меня отцом Владимиром, так проще, да и правильнее, – попросил священник.
– Да как Вам удобнее, – ответствовал пожилой человек. – Мы ведь вашей церковной практике не обучены. А я – Александр Семенович.
– Вот и познакомились, – улыбнулся отец Владимир.
– Александр Семенович, можно про памятник подробнее? – полюбопытствовал священник.
– Так памятник хотели поставить на сопке, да власти запретили, – откликнулся собеседник.
– Как это? – удивился отец Владимир.
– На этой сопке КП был немецкий, с генералом ихним, – продолжил мужчина. Так вот, генерала там убило, и вдова его хотела ему поставить памятник. Но его ставить запретили. Не везти же его обратно. Вдова уехала, а стелу превратили в монумент. Да ты приезжий, наверное, не местный? – как-то запросто спросил мужчина. – Наш край историей богат. Древний край, российский. Ты, наверное, всех церквей-то и не знаешь? В Луостари церковь была. Звалась… вот ведь запамятовал… Да как же… – мужчина потер лоб.
– Сретения господня, – подсказал Владимир.
– Точно, – обрадовался старик, – именно она. Я ее до войны помнил. Она у финнов была, а потом, когда мы наступали, спалили ее, не уберегли. Да как убережешь. Такие бои здесь шли… – Мужчина задумался. Потом добавил: – В Борисоглебске тоже много попалили, когда наступали. Бывал в Бориглебске? – спросил пытливо.
– Бывал, – подтвердил Владимир. Ему начинал нравиться, этот уверенный в себе человек.
– Наверное, не знаешь, что когда каскад Пазских ГЭС строили, так там кабак сделали для норвежцев. Валюта была нужна. Посему и церковь подремонтировали. А вот в Баркино, посмотри, отче, посмотри. Две церкви на ладан дышат. Войну пережили, а сейчас разваливаются. В одной пожарники прижились, другая едва теплится.
Спокойствие, которым веяло от собеседника, странным образом влияло на отца Владимира. Ему хотелось поговорить с этим человеком. В церкви он его не видел. Вроде из неверующих, а церкви жалеет. Чтобы поддержать разговор, священник поинтересовался, как долго живет он в Никеле.
– В Никеле-то? – переспросил мужчина. – Да почитай с 1937 года, как служить призвали в погранвойска. – Я-то самарский, – добавил он.
Потом, помолчав, задумчиво сказал:
– Только было срочную дослужил, ан – финская, а там и Отечественная подоспела.
– И все здесь живете? – спросил отец Владимир.
– Да, – словоохотливо отозвался мужчина. – Всю войну здесь. Сначала на Рыбачьем стояли, потом немца погнали в Норвегию. Металлургов в 1944 году демобилизовали из армии комбинат восстанавливать, а мы дальше пошли. Да вы бы, отец Владимир, пришли к нам на собрание, когда мы, ветераны, собираемся. Мы бы уж вам всю правду-матку в глаза высказали.
– Что у вас наболело? – спросил, внутренне напрягаясь, отец Владимир.
– Что наболело, спрашиваете? Скажу, коли послушаешь. Только я смотрю, вы не больно народ слушаете. Больше по администрациям ходите, – мужчина заметно заволновался, но продолжил: – Вот сейчас принято коммунистов ругать. На всех углах их хают. А вот это кто построил? – мужчина показал рукой на комбинат. – Он в руинах лежал. Я помню 1944 год. Тогда и коммунисты, и беспартийные все в одной цепочке на развалах работали.
– Ты-то молодой, этого не знаешь. Бедно жили, но радостно. Стариков обездоленных не было, детям слезы утирали. А сейчас что? Кто эту мерзость узаконил? – мужчина показал рукой на вывеску: «Администрация Печенгского района».
– Милицией от народа отгородились. В райком можно было в любое время зайти. Эх, да что говорить! Потеряли страну.
– Эти демократы ворвались в страну, как бандиты врываются в дом. А мы оказались плохими хозяевами: стоим и молчим. И сейчас не лучше. Чиновники обнаглели, ворье кругом, а мы послушной толпой в церковь идем, – мужчина остановился и посмотрел на Владимира. – Простите отец Владимир, ежели что не так сказал.
– Ничего, – кивнул головой отец Владимир.
– Это же как нужно потерять веру в себя, чтобы перестать сопротивляться! – продолжал собеседник. – Мы проходим мимо нищих, которые роются в баках, дети бегают беспризорными, – горячился мужчина. – А вы церкви открываете. И где? В магазине! Вы столовую для бедных откройте. Мы в войну, когда в Киркенес вошли, сами голодными оставались, а детишек норвежских кормили. Я после войны в милиции работал, так у нас ни одного беспризорника не было. Кого в семьи забирали. Нет родных – в детдом. Но обездоленных – не было.
Отец Владимир понял, кого напоминал ему этот мужчина: духовника, монастырского старца. Такой же прямой, бескомпромиссный. Только один служил Богу, а другой – народу.
– Ну ладно, заговорил я вас, отец Владимир, – спохватился собеседник. – Извините, если что не так. Наб