олело, вот и высказался.
– Ничего, все правильно, – неожиданно для себя произнес отец Владимир. И уж совсем неожиданно добавил: – Заходите в храм.
Мужчина остановился, подумал и с раздумьем ответил:
– Нет, не приду. – Потом добавил: – Не готов я, отец Владимир, не готов. Ты уж вон этих обслуживай. Они рвутся свою принадлежность церкви доказать.
В это время из администрации вальяжно вышла чиновничья братия. Мужчина совсем уже по-свойски добавил:
– Ну, прощевай, покуда. А со зданиями в Баркино посмотри. Ведь раскатают военные все по бревнышку.
Отец Владимир долго смотрел ему вслед и с грустью понимал, что этот еще крепкий мужчина не придет в храм. Он ничего не станет просить у Бога. Он все сделает сам.
Мысли роились. Перед ним мелькали лица административных чиновников. Чванливые, самодовольные, «ухватившие бога за бороду». В церковь приходили другие: подавленные, с опущенными плечами, ищущими забвения. Этим было без разницы, где размещены церкви, даже если храм размещен в бывшем вино-водочном магазине. Неумело крестились и шли дальше, кто куда: кто копаться в мусорных баках, кто воровать еще не украденное, чтобы вечером поперхнуться стаканом паленой водки и закусить куском дрянной колбасы.
«Этот не придет, – с необъяснимой тоской думал о своем отец Владимир вечером, когда утих монастырь, ушли дневные хлопоты, и можно было посидеть в своей келье, собраться с мыслями. – Ему не нужна церковь. Такой человек быстрее вспомнит, что булыжник – оружие пролетариата, но не покорится. Не покорится бритоголовым браткам, правящим бал в стране, не покорится паханам, занявшим места в администрациях. Не покорится никому, но, что самое обидное, не пойдет с церковью».
«Каким путем должен сегодня идти человек, каким путем должна сегодня идти Россия? Есть только один путь – путь с Богом. Если мы пойдем по этому пути, то никакие опасности ни в общественной, ни в государственной жизни не поколеблют нашего духа. Никакие скорби не надломят нас и не омрачат нашу жизнь. Потому что с нами Бог. Нет никакой силы, которая могла бы преодолеть силу Божию и которая могла бы разрушить нашу жизнь. Это, может быть, самый важный вывод, который следует сделать из всей истории Церкви, из истории рода человеческого, но, может быть, особенным образом из истории нашего Отечества», – думал настоятель Трифонова Печенгского монастыря. Но какой путь должна выбрать Россия, он не знал. Много, много еще в России таких Александров Семеновичей, которые до сих пор носят партийный билет несуществующей КПСС и упрямо верят, что закончится беспредел, устроенный новоявленными демократами. Но вести этих «старообрядцев» некому. Перевелись на Руси попы Аввакумы.
Отец Владимир сел за стол, обхватил голову. Александр Семенович не выходил из головы. Его потряс этот человек. Вот именно в таких людях нуждается церковь. Тут же иронично усмехнулся, вспомнив, как он ему ответил: «Ты, святой отец, вон, этих окормляй», – показывая на вышедших из администрации чиновников. И, словно в издевку над ними, блеснул купол маленькой церквушки, переделанной из магазина «Культтовары».
– Светские здания занимаем, а свои, исконные, намоленные – бросаем, – вспомнил он просьбу никельчанина позаботиться о брошенных церквях на побережье.
Перед ним, словно в калейдоскопе, возникла череда картин поездки в Норвегию. Он был приглашен местной общиной скольт-саамов, которые упорно называли себя православными. Там он мог поклониться часовне святого Георгия в небольшом городке Нейден. Посетил церковь Бориса и Глеба, что оказалась в анклаве на территории северной соседки.
– Другая вера, а поди ж ты, как норвежцы бережно относятся к историческому наследию, – горько усмехнулся он.
Он вспомнил как на берегу реки Пасвик увидел нечто такое, отчего его сердце захолонуло. Избушка, но не лопарская вежа. На коньке крест, не католический, православный. Видение дрожало в мареве брызг, но было уже ясно, что это часовня. Отец Владимир быстро сбежал с моста и припустил рысцой, не подобающей его чину. Мало этого, он прихватил полу рясы, чтобы не мешала. Слегка запыхавшись, он встал напротив часовенки. Сколько раз представлял ее в своем воображении. Часовня святого Георгия. Подобно русскому богатырю стояла она на форпосте православной веры. Как русский Ванька-встанька подвергалась гонениям, но выстояла. Завтра он будет вести здесь службу. Кто придет? Сколько православных осталось в районе Нейдена? Часовня оказалась отрезанной от основных сил православия. Трифонов Печенгский монастырь в России, церковь Бориса и Глеба хоть и рядом, но отделена границей. Вот и теплится огонек православия в этой часовенке, а мимо несется чужая, непонятная русскому сердцу жизнь.
Утром местный чиновник администрации Финмарка открыл замок, и отец Владимир зашел в часовню. Трудно сказать, построил ли нейденскую часовню сам преподобный Трифон, «лопарский апостол», или кто-то из его сподвижников. Возможно, она была сооружена много позже, а народная молва связала ее появление с окруженной легендами личностью. Но как бы то ни было, часовня, освященная когда-то во имя Георгия-Победоносца, сохранилась. Похожая на сказочную избушку с православным крестом над входом. Часовня, в которую отец Владимир зашел, пригнувшись через низкую дверь, поразила своими маленькими размерами: в ней едва можно было стоять во весь рост. Одна из внутренних стен – алтарная – покрыта грубоватыми и потемневшими от времени росписями. Повсюду по стенам развешаны маленькие иконки. При слабом свете, проникающем через единственное окно, трудно теперь определить, что на них изображено. Когда-то здесь, над многочисленными свечами, стоящими перед алтарем, размахивал кадилом священник, а прихожане опускались на колени на крошечном полу и на траве перед открытой дверью. Часовня, даже если все истории, связанные с ней, всего лишь легенды – памятник уникальный. Это ценят норвежцы, некогда рьяные лютеране, а сегодня, похоже, безразличные к любому Богу.
Отец Владимир стоял на мосту, соединяющем Россию и небольшой ее плацдарм на левом норвежском берегу реки Паз. Территория была совсем невелика – в квадратную версту. Это, собственно, была вся территория России, которая осталась после проведения границы 1826 года. Его взору открылся крутой склон фьорда, где все открыто и видно, как на макете: там из перелеска поднимается маковка церкви, над ней – желто-черное здание норвежской заставы. По другую сторону от храма – чистенький домик, тоже норвежский. Церковь вдвинута наподобие редута в норвежскую территорию. Она стояла здесь, когда граница еще вовсе не была обозначена, но играла именно роль форпоста – зримого знака православного присутствия. По-саамски река называется Бассай, что означает «святой». В Лапландии она стала чем-то вроде Днепра для древних русичей. Именно здесь произошло одновременное крещение лопарей с женами и детьми.
Перед глазами священника мелькали картины прошлого, ушедшего навечно и безвозвратно, как впрочем, и территории Невдемского погоста, оставшегося на территории Норвегии. Он хорошо запомнил описание старой церкви, срубленной еще Преподобным Трифоном в далеком 1565 году, когда он крестил пазрецких лопарей: «В нескольких шагах от новой церкви Бориса и Глеба прячется в зелени новый домик. Это чехол на старинной дорогой вещи; внутри этого домика заключается церковь, построенная преподобным Трифоном, первым просветителем лопарей, пришедшим на Мурман во времена Ивана Грозного. Притвор церкви напоминает избу: по стенам лавки, в окне тусклая слюда, и только ряд икон, висящих над другою, влево от входа, дверью, как будто указывает еще на истинный характер здания… Сама церковь маленькая и узкая. Старинный иконостас, деревянные подсвечники. И висящие (в таком же тесном алтаре) кадило и облачения Трифона представляют дорогую находку для археолога». Так писал в 1880 году коллежский секретарь Д. Островский. Но нет сейчас ни шкатулки, ни ее содержимого: древнего строения церкви Преподобного Трифона. Здание старинной Борисоглебской церкви сгорело в ходе боевых действий в октябре 1944 года, когда дивизия генерала Худалова штурмовала укрепления 20-й лапландской армии вермахта в районе Киркенеса. Война опалила и новую, построенную по инициативе Великого князя Алексея Александровича в 1871 году, но пощадила, оставив обугленный остов. Внешний антураж церкви придали после войны, когда сделали из нее ресторан. Реставрация 1992 года вернула церкви ее первоначальный облик. Намоленность никуда не пропала, она только затаилась в храме, который был превращен в вертеп. Все в прошлом. Теперь этот уникальный памятник старины принадлежит его приходу. Но кто может придти в храм, если чиновники в зеленых фуражках разрешают службу два раза в год? Он оглянулся на российский берег, безлюдный угрюмый. Только огоньки поселка энергетиков Борисоглебска излучали тепло. Он поднялся и заходил по маленькой келье. По стенам металась его огромная тень, а из угла на него с укоризной смотрел изможденный лик Спаса.
Возвращение
Пролетели декабрь и январь с хлопотами в монастырской жизни. Религиозные праздники шли один за другим, и работы хватало. Незаметно пролетели школьные каникулы. Началась третья четверть, самая длинная и тяжелая. В школе постоянно горел свет. В окна через стекло мерцала тусклая, неуходящая с небосклона луна. Робко проявлялся нарождающийся день. Словно нищий у порога он долго топтался, прежде чем зайти. Свет был серым как оберточная бумага.
Зима не торопилась сдавать свои позиции, да и весна была еще слишком слаба, чтобы заявить о себе. Не могла она еще спорить с хозяйкой тундры, которая носилась на своем помеле и давала по ушам каждому зазевавшемуся. Ей вторило небо, затягивалось серой марью, не желая никого видеть. Затем, чисто из вредности, пригорошнями раскидывало жесткую снежную крупу, похожую на горох. А сама полярная вьюга прижималась к окнам морщинистым лицом с крючковатым носом и в бессильной ярости царапала стекла.
В один из таких пасмурных неприглядных дней у монастырских ворот остановился желтый милицейский уазик. Из него резво выкатилась энергичная дама. Она потопталась, словно ожидая кого-то. Этот «Кто-то» был поселковый милиционер. Он спешил, скользя на колдобинах. Они явно договорились о встрече. Увидев стража порядка, дамочка приободрилась. Она вытащила из машины портфельчик и сразу почувствовала себя уютнее. С портфельчиком чиновница была при исполнении. Она в сопровождении стража порядка зашла в церковь и заявила о себе.