– Вот сейчас восстанавливаем, что осталось, так новая проблема возникла. Матушка наша, игуменья, в искус впала: скрылась с доходом от гуманитарной помощи. Верни веру братии. Монастырь нужно восстановить, прежде всего, как духовный центр Кольского края. Здесь должна сформироваться утраченная школа русского монашеского старчества. Дело это очень важное, и мы видим, что оно угодно Трифону. Но восстанавливать нужно не колхоз, населенный монахами, а обитель, способную помочь русскому народу обрести полноценное духовное будущее. Вот для чего все создается! И все здесь должно быть хорошо устроено, должно ложиться на душу. Восстановление монастыря – это, прежде всего, наша решимость. Она усиливается старанием, верностью, преданностью пути, на который мы встали. Восстановление обители – шаг к разговору с Богом.
Архиепископ замолчал. Отец Владимир понял, что время его истекло, и подошел для благословления.
– Тут Господь должен сказать свое слово. Надо, чтобы он заговорил с нами. Это нам в первую очередь нужно. И мы должны быть готовы к разговору с ним, – прощаясь, сказал архиепископ.
Обычно разговорчивый водитель, чувствуя настроение молодого священника, молчал. Данилка оцепенел, глядя на дорогу. А отец Владимир, словно киносерию, прокручивал свою жизнь. Еще каких-то лет десять назад он и представить себе не мог, что поедет в самый северный монастырь настоятелем. Да что там настоятелем! Он вообще не думал, что станет священником. Рабочий поселок на Волге, средняя школа. Неудача при поступлении в институт. Армия. И началось. Затрещала по швам страна, разгул демократии и, как следствие, войны. Войны, страшные своей братоубийственностью. Еще недавно дружные республики превратились в кровных врагов и стояли на меже с оружием. Это потом их назвали «Горячими точками», а по сути это была резня, резня братоубийственная, средневековая, поощряемая «Всенародно избранными президентами». Он, простодушный лопушок, стоял в строю и ничего не понимал. Почему дяди в уродливых фуражках с двумя просветами на погонах показывают, в какую сторону ему направить автомат и, главное, приказывают стрелять в ту сторону. А там аул, дети, женщины. В чем они виноваты? Мятежники, боевики, федералы – все смешалось в его голове. Еще пацаненком он понимал, что ему необыкновенно свезло: он родился и живет в великой стране: Союзе Советских Социалистических Республик. В стране, которая несла добро всему миру и выступала защитником бедных и угнетенных. Он искренне завидовал парням в голубых беретах, которые возвращались, исполнив «Интернациональный долг». Теперь он, в камуфляжной, новой форме солдата демократической России, стоит в строю и слушает разглагольствования заместителя командира роты по воспитательной части. Эти офицеры пришли на смену традиционным замполитам. Их объединяло одно: неискренность. Как те монотонно декларировали установившиеся догматы, так и эти штампованно вещали о новой роли Российской Федерации. Глядя на их опухшие от пьянства морды и вороватые глазки как-то не особенно верилось в чистоту помыслов новых идеологов. Но они имели над ним абсолютную власть: армия служила по законам военного времени. Редел их солдатский строй. Чернобородые дядьки умели воевать. Их крики «Аллах акбар» вызывали нервную дрожь и холод в лопатках. Очень скоро мальчишки в форме поняли, что их убивают, и пощады от них ждать не приходится.
– Господи, спаси, сохрани, – вспомнились ему молитвы своего деда, старого неразговорчивого человека.
– Без бога не до порога, – любил он говорить, наблюдая за еще несмышленым внуком. Слова молитвы неожиданно выплыли из глубин его памяти.
«Господи! Спаси, сохрани…» – било в висках, когда он входил в затихший аул, и каждая клеточка его тела была в ожидании автоматной очереди.
– Слава тебе, Господи, – неожиданно прошептал он, когда отвратительно свистящие пули прошли над его каской.
Новое явление в войсках Российской Федерации: армейские священники. Они были не похожи на того добродушного священника, которого он привык видеть в их городской церкви. У этих не было длинных волос, бород веником. Это были подтянутые парни, в таком же камуфляже, как и у бойцов. Только в кармане у них был крест, и они не расставались с евангелием. Они не лезли в душу, не напоминали о долге, не требовали верой и правдой служить новой России. Они просто были рядом. Вроде как случайно, но в две лопаты окоп был выкопан гораздо быстрее. И «цинкач» (ящик с патронами), подхваченный дюжим дядей оказывался гораздо легче. Незаметно пришло общение. Хотя их «батя», командир роты, недовольно бурчал, видя как вокруг батюшки, словно ища защиты, собирались солдаты. В этом было что-то трогательное, беззащитное. Бросалось в глаза, что воюют дети. Но он был командир и выполнял приказ. Приказ, отданный безответственными политиками. Приказ, который он должен выполнить любой ценой, даже ценой жизни этих пацанов. Их уже не пробирали слова командиров и новоявленных воспитателей о служении президенту, портрет которого развесили во всех палатках. У них давно наступил идеологический вакуум в сознании. Они получали письма из поселков и деревень, в которых родители сообщали о своих плачевных делах после демократических реформ. Получали письма от демобилизованных товарищей, которых, оказывается, никто не ждал. Они никому были не нужны! Без специальности они пополняли армию безработных или шли в криминал. Их охотно брали в уголовные структуры новоявленные хозяева.
Выжить! Дожить до дембеля – вот основная цель каждого солдата. Слова «Бог», «раб Божий» тоже не звучали в коротких беседах с батюшкой, когда прикуривали от одной спички в слегка подрагивающих руках. Зазвучало: «долг», «служить Отечеству» и уж совсем непривычное – «Вера».
Пришло время ухода в запас. Стоял на распутье: куда идти после дембеля. В разоренный приватизаторами поселок? Но там встала последняя прядильно-ткацкая фабрика. Возникла мысль: а что если рвануть в иностранный легион. Среди дембелей гулял адрес телефона мобилизационного пункта. Там парней, не боявшихся крови, брали охотно. А что? Отслужить за интересы Франции положенное контрактом время и затеряться на просторах благополучной Европы.
Батюшка давно присматривался к парню с емким волжским говором. Он отличался от сослуживцев. Не смаковал выдуманные похабные истории, которыми вчерашние пацаны развлекали друг друга. Ни с кем не делился «подвигами» на гражданке. Чаще чем другие слушал священника, затем вставал и уходил. Часто был один. Незаметно налаживался контакт. Общались, разговаривали. И вот вознаграждение за долготерпение. Парень поделился с батюшкой своими проблемами. Куда идти? Бежать из страны?
– Убежать ты, конечно, можешь. Только убежишь ли от себя самого – задумчиво оборонил батюшка.
– А что делать? Куда, куда идти. Нет той страны, в которой я жил, к которой привык, – в запальчивости бросил парень.
– Слово божие нужно нести в народ, – добавил святой отец.
– Какое слово! Раб божий! Покорись, служи… – съязвил Владимир.
– Зачем? – спокойно среагировал батюшка; он словно не заметил мальчишеской колкости. – Слово о добре, справедливости.
– Где они, эти слова? В России! Кругом вранье, – горько скривился парень.
– Именно в ней, России. В поруганной, поставленной на колени, – сказал святой отец. – Ее нужно возрождать. Сейчас деньги правят Россией, но это пройдет.
– Когда! – усмехнулся Владимир.
– Это зависит от нас: тебя, меня, – ответствовал священник.
– А как? – совсем по-школьному спросил парень.
– Вот это другой вопрос, – ответил святой отец.
Они помолчали. Каждый думал о своем.
– Ты вот что, Владимир. Не торопись с решением поступить в легион. Что если тебе поступить в семинарию?
– Куда? – не поверил своим ушам Владимир.
– В семинарию, – спокойно отреагировал батюшка. – Я, что, по-твоему, родился священником? Нет, к этому прийти нужно, – задумчиво говорил священник.
Они наслаждались передышкой. Лежали на сухой жухлой траве и смотрели на небо. На чужое южное небо.
Владимир любил свое небо, русское, северное, вечно хмурое с неярким Млечным Путем. Тянется через небо дорожка и сыплет звездами, мелким-мелкими. Кажется, пыль клубится звездная. А там жизнь, другая, непохожая на нашу. А еще он любил Полярную звезду. Эту скромную едва мерцающую звезду. Она гипнотизировала его, влекла за собой. И разговоры, разговоры мальчишек, сидящих у яркого костра вечером. Откуда взялся мир? Что там, за горизонтом?! Озноб пробегает от догадок, предположений. Высказываешь их вслух. И вдруг:
– Ерунда все это, – раздается голос, – это солнечная система. Вокруг солнца – звезды – все мертвое.
– Неправда! Они все живые. Их Боженька сотворил, – противоречит детский голос.
Под общий хохот раздаются крепкие щелчки по чьей-то нестриженой голове.
– Молчи, – покровительственно басит кто-то из старших. – Поменьше с бабкой в церковь ходи.
Снова тишина. Слипаются глаза.
Здесь же, на юге, небо раскинулось вольным шатром, черным, непроницаемым. Через его прорехи светили звезды. Их было много, ярких, нахальных, как девицы на дискотеке. Были и библиотечные скромницы, с прической «конский хвост», стянутой аптекарской резинкой.
«Разные они, звезды, совсем как люди», – думал Владимир, грызя травинку.
– Ну, ты скажешь, батя, в семинарию. Я и лба-то перекрестить не умею, – Помолчав, сказал Владимир. Он облокотился на локоть и повернулся к священнику.
– Лба перекрестить не могу, – передразнил парня батюшка. – Разве во лбе дело. Вон, наши теперешние правители как лихо крестятся. – Насобачились! – вдруг резко произнес священник.
– Осенить себя крестным знамением – это не сразу дается, – добавил он, глядя на небо.
– В тебе, Володя, стержень есть. На нем в человеке Вера зиждется. Сейчас в стране времена похуже чем Смута. Старая идеология ушла, а новой – не сформировали. Батюшка вытянулся во весь рост и закинул руки за голову: – Священник службу в миру нести должен. Он, мир, разный, добрый и враждебный.