«Аня, я не отказываюсь тебе помочь, я просто не знаю, что еще я могу тебе сказать. Ты, видимо, хочешь услышать от меня какой-то другой ответ, кроме того, что я уже написала. Но его нет, другого ответа. Либо я его не знаю… Психотерапия – это то, что помогает мне. Конечно, не факт, что поможет тебе. Люди такие разные. Я правда не знаю другого способа. Верю только в то, через что прохожу сама. Верующий человек скажет тебе: иди в церковь, врач тебе пропишет таблетки, фитнес-тренер посоветует чаще ходить в спортзал и обязательно попробовать йогу. Ты ведь не должна меня слушать и мне верить, ты можешь попробовать все вышеперечисленное. Если что-то из этого тебе поможет, я буду только рада. Вера».
Сообщение Хилого вызвало такую тишину, которая обычно сопровождает ужас и шок. К Петеру, побелевшему как полотно, первому вернулась речь:
– Это не я! Я не убивал его. Я бы не смог. Драться – это одно, но сбрасывать со скалы… Я ж не зверь какой-то!
– Ну что ты, братец, про тебя никто и не думает. Может, несчастье какое, выпил лишнего, полез не туда. Бывает же, – как можно убедительнее произнес Стефан и положил ему руку на плечо.
– На моей памяти еще никто со скал сам не падал, а я уже больше двадцати лет на свете живу, так говорят, во всяком случае. – Ганс побледнел не меньше, чем Петер.
– Ты же не думаешь, что кто-то мог его… того, убить? И сбросить? – Клаус перешел на шепот.
Странное молчание повисло над их столом. Любое слово теперь могло стать еще одним шагом к правде, с которой никто из четверых не хотел встречаться. Они недолго смогли выносить это напряжение, не сговариваясь, встали из-за стола и вышли на воздух. Постояв немного в гнетущем молчании под козырьком кабака, надвинули дождевики, прячась от весеннего дождя, и пошли каждый в свою сторону, попрощавшись друг с другом только кивком головы.
Наутро, еще не рассвело, когда в мастерскую Ганса вошел человек. На нем вместо дождевика простых жителей Города был добротный плащ с большим капюшоном, практически полностью закрывающим лицо. С трудом продрав заспанные глаза, Ганс поднялся с кровати, зажег свечи и предложил странному гостю стул. Таинственный человек какое-то время молчал, отчего даже воздух в мастерской как будто сгустился.
– Тебя зовут Ганс, верно?.. Тебе оказана большая честь… Ты будешь работать на строительстве Правления. – Голос выдавал в нем человека немолодого, к тому же дыхание его никак не могло восстановиться после непростого подъема в Верхний Город.
– Но я не умею строить. Я же не строитель и не плотник, я же сапоги шью, зачем понадобился Правлению сапожник? – Ганс все никак не мог сообразить, для чего этот странный человек появился в его жилище, чем грозит ему подобная благосклонность.
– Мы знаем, что ты изобрел специальный состав, который хорошо защищает от дождя. Мы строим из дерева, и нам нужно защитить нашу постройку от влаги. То, что создает Правление, должно простоять века. Тебе ясно?
– Вполне. А если… я… откажусь? – У Ганса все похолодело в груди от собственной дерзости.
– Ты не откажешься.
– Почему вы так уверены?
– Потому что мы знаем, чей ты сын, и ты сам не захочешь, чтобы об этом узнал весь город. За тобой придут через час, тебе дадут помощников, и вы пойдете собирать смолу, которая нужна для твоего состава. – Странный человек грузно поднялся со стула и направился к двери.
– Раз уж вы нанимаете меня, могу я задать еще один вопрос? – Ганс поразился собственной дерзости.
– Во-первых, тебя никто не нанимает. Тебе оказана честь. А во-вторых, я знаю, о чем ты хочешь спросить. Мы всегда знали, откуда ты, и не трогали тебя, потому что твои сапоги носит все Правление, к тому же ты безобиден.
– Я не про это. Я хотел спросить: а для чего вы строите эту вышку? Для чего она?
– …Будем считать, что этого вопроса я не расслышал, но если ты задашь его кому-нибудь еще… – Вопрос Ганса явно поверг человека в плаще в замешательство. – У тебя не так много времени, будь готов через час.
Странный гость, поглубже натянув капюшон, вышел на улицу, где его ждали несколько людей с фонарями.
Ганс стал ходить по комнате кругами. Работать на Правление? Кто этот человек? Смотритель? Кто-то из шести? Не может быть. Не могут они сами ходить и набирать людей на свое строительство. Рыбак был прав? И Эрик тоже? Ему угрожает опасность? Нужно соглашаться или бежать? Сердце бешено билось, как будто подсказывая ногам: «Бежать!». Но куда? И от чего? Если он будет работать на Правление, то они ничего ему не сделают. Раз он им нужен, то не сделают. Надо только держать язык за зубами и делать вид, что он – прежний, совсем «безобидный» Ганс. Только сможет ли? Они ведь знают о том, что он видел солнце, они будут за ним следить, и, если он допустит хоть один промах, они убьют его, как Эрика: просто сбросят со скалы или закопают, как отца, в никому не известном месте.
Ганс прислушался. На улице было тихо. Шаги давно смолкли. Ему совершенно необходимо обсудить это все со старым рыбаком. Но имеет ли он право подвергать теперь и рыбака такой опасности?
А вдруг за ним уже следят? Впервые Ганс отчетливо понял, как изменился мир, в котором ему теперь предстояло жить. Мир, в котором нельзя быть самим собой, нельзя говорить то, что думаешь, и встречаться с тем, с кем хочется.
Впервые даже туман показался ему зловещим, непредсказуемым и опасным. Он еще раз прислушался. Обмотал свои ботинки мягкими тряпками и осторожно вышел на улицу. Дом рыбака в нескольких шагах, но пройти их страшно, как будто идешь над пропастью.
Себастьян еще спал, старик уже проснулся и пытался разжечь очаг. Ганс еле слышным шепотом рассказал ему все, начиная с того, что узнал вчера в «Тугом пузе».
– Что мне делать? Они придут за мной через час, даже уже меньше. Как поступить?
– Как выглядел этот человек, ты рассмотрел его лицо?
– Да нет, у него был совсем тусклый фонарь. К тому же капюшон был надвинут глубоко на лицо. Я понял только, что он пожилой, в возрасте. Я еще удивился: такого знатного и пожилого человека за мной послали, это на нашу-то верхотуру. Неужели не могли прислать кого-то помоложе? Но видимо, либо дело важное, либо кому-то очень надо было на меня посмотреть. Я его никогда не видел, хотя сапоги на нем мои, но мерки я с него никогда не снимал, я бы запомнил…
– Хорошо. Пока, видимо, тебе ничего не угрожает. Но ты прав: если ты хоть как-то выдашь себя, то они тебя не пощадят, будут шить свои сапоги у Мартина. Он хоть и никудышный сапожник, а все же мастерству обучен. Как же не вовремя я тебе все рассказал. Ведь если бы ты не знал ничего, то тебе и прикидываться не надо бы было.
– А я рад, что знаю. Я ведь уже с самого начала зимы понял, что у меня какая-то своя особенная история. Вот только не знал – какая. Теперь знаю. У меня глаза открылись. Мне раньше даже трудно было представить, что за чудовище – этот остров.
– Странно, что ты остров называешь чудовищем, это же просто кусок суши. А вот то, что люди сделали с этим островом… Правление… Да и мы все. Эрик прав – «как овцы».
– Как мне жить теперь здесь, я не знаю. Как вы живете, зная все? Как Эрик жил, зная?
– Не знал он, я думаю, догадывался только. А как я живу? После смерти Агнесс, наверное, не живу вовсе. Пока она была рядом, мне было все равно, что вокруг, какие порядки, на чьей стороне справедливость. Меня интересовало только одно – чтобы она была счастлива и не страдала. Но даже этого я не смог сделать для нее. Разве я имею право жить после всего этого? Тем более пока ее убийца – прыщавый Якоб продолжает заводить на этом острове свои порядки. Меня только и держат на этой земле Себастьян да ноющее, как мои старые колени, чувство мести.
– Так что же мне делать? – Рассвет, потихоньку прокрадывающийся в комнату рыбака, все сильнее освещал два напряженных лица: молодое и старое. – Мне кажется, что если я сейчас соглашусь, то не вырвусь потом. Ощущение, что это – ловушка, хитро расставленная специально для меня. Все внутри вопит: беги! Беги, прячься, уноси ноги! Но куда бежать? Куда здесь можно убежать? Ведь если Смотрители следят за всеми жителями Города, то от них не скрыться…
– Если? Ты еще сомневаешься?.. Боюсь, сынок, у тебя пока нет другого выбора. Чтобы убежать с этого острова, нужен план, и, видимо, значительно более продуманный, чем был у нас с Агнесс и твоим отцом. Но тогда у нас не было времени. А у тебя оно есть. Немного, но есть. Мой тебе совет: поработай, присмотрись. Наблюдай и запоминай. Ничего не решай и тем более не действуй, пока не поймешь, что пора, что готов и знаешь, как попасть туда, куда ведет тебя твоя мечта. Ведь я вижу, что теперь у тебя есть мечта. – Старик со вздохом погладил Ганса по голове.
– Да, я хочу видеть солнце. Еще я хочу не бояться думать и говорить. Я хочу выбирать, где мне жить и куда плыть, если на то возникнет охота. И вообще, хочу знать, кто же такой бывший сапожник Ганс, на что он еще способен.
– Как много всего и сразу! – Рыбак улыбнулся, отчего морщинки на его лице пришли в движение, и лицо ожило, превращая его из угасшего и старого рыбака в мудрого художника. – Ну что ж, дерзость – удел молодых. Когда еще не хотеть всего и сразу, как в молодости. Ну, иди. Возьми инструменты, которые тебе могут понадобиться, два дождевика возьми, до лета вас еще не раз дождями помоет, вещи нужные. Не думаю, что они тебя скоро отпустят, ведь от рощи до Верхнего Города путь не близкий. И еще возьми из дома талисман какой-нибудь, вещицу памятную, чтобы не забыть там о своей мечте, пусть с тобой всегда будет. Береги ее. Ну, иди, сынок… и возвращайся.
Ганс вернулся в мастерскую и стал быстро собирать вещи. Он с удивлением отметил, что еще никогда не собирался в дорогу. Он не появлялся в мастерской самое большее два дня – однажды, когда на сборе смолы его застала сильная гроза и он не мог вернуться домой, заночевал в каком-то полуразва-лившемся сарае.
Сейчас ему необходимо было решить два важных вопроса: во что сложить вещи и что взять с собой как талисман. Вещи вместились в старый-престарый саквояж, оставшийся от умершего еще до рождения Ганса мужа Жильберты, которого она часто вспоминала и оплакивала. Талисман… Взгляд Ганса метался по комнате, не находя в ней чего-то хоть мало-мальски значимого для него, годного для этой цели. В это время в комнату ввалились люди и сказали только одно слово: