Как, наверное, ей все-таки было страшно в один миг потерять тогда весь этот мир. «Лучше не иметь, чем потерять», – пронеслось в Анниной голове. «Опять за свое, – оборвала сама себя. – Лучше иметь, ценить, жить. Потому что не жить вообще, как я многие годы, – вот что по-настоящему страшно».
Ночь выдалась холодная: казалось, что выпавшая за ночь роса пропитала все изнутри морской влагой. Такая ночь говорила о том, что скоро осень, а за ней и зима, пора думать о надежном жилье либо трогаться дальше.
Они проснулись еще до рассвета. Не хотелось упустить хоть малейшую возможность увидеть восход снова. Себастьяна больше всего завораживало солнце, меняющее цвет всего вокруг, а Ганса влекла манящая линия горизонта.
В этот раз он был почти уверен: там, вдалеке, у самой кромки, разделяющей землю и небо, что-то возвышается над линией моря. И что это еще могло быть, как не другая земля?
– Видишь, вон там, справа, – показывал он Себастьяну, нетерпеливо тыча пальцем в рассвет.
– Не вижу, мне кажется, что это просто тучи, я не уверен.
– Да нет же, это точно какие-то горы вдали. Другие горы. Понимаешь? Я думаю, что нам нужно строить плот. Смотри, сколько вокруг поваленных деревьев. Нам стоит их всего лишь скрепить, связать, и можно отправляться в плавание, пока не наступили осенние шторма.
– Ты уверен, что мы доплывем? А если там нет никакой земли? Мы окажемся на плоту в открытом море и погибнем.
– Мы придумаем управление: у нас будет шест, мы выточим весла, а еще можем сделать что-то вроде паруса, о котором рассказывал твой отец. С ним, правда, надо будет научиться управляться, но попробовать-то можно. Если нам не удастся доплыть до той земли, вернемся назад, не будем терять из виду наш остров. Гора нам поможет, и мы всегда сможем вернуться.
До того момента, пока Ганс не увидел линию горизонта, он мог радоваться тому, что вырвался из каменного плена Города, мог жить в сосновом лесу или на прекрасном, тихом песчаном берегу. Теперь же каждый вечер, когда он ложился спать у медленно затухающего костра, что-то внутри него екало: «Вдруг эти потрясающие рассветы – всего лишь сны, и завтра все снова будет покрыто туманом и никакого бескрайнего горизонта?..» Он как будто боялся, что остров когда-нибудь вновь отнимет у него возможность видеть хотя бы кусочек чистого неба, солнце, а главное – перспективу.
Каждый раз после завершения небесного представления Себастьян становился мрачен: его угнетало, что «пророческие» птицы каждую ночь разоряли их съестные запасы, как бы хорошо тот их ни прятал.
К тому же его влекло солнце, но идея отправиться в плавание его пугала. Возможно, он, родившийся и выросший на острове, где-то в глубине души не очень верил в существование других земель.
Строительство плота продвигалось быстро. Лес предоставлял любой нужный материал для отважных мореплавателей.
Через несколько дней плот был закончен, осталось только дождаться утра. Они сидели у вечернего костра: Ганс – в предвкушении будущего путешествия, а Себастьян – в сомнениях.
– Я не должен плыть с тобой, Ганс, мне нельзя уплывать с острова, я там погибну.
– Брось, ты просто впитал в себя все эти сказки и боишься всего нового. Вспомни, как ты сам уговаривал меня: нельзя останавливаться, пока не достигнешь своей мечты.
На рассвете, погрузив на плот запасы еды, воды и всю оставшуюся одежду, часть которой пошла на символический парус, – управлять им Ганс учился несколько часов, курсируя возле берега, они отплыли от острова. Море было холодным, но спокойным. Ганс рассчитывал, что до земли, видимой на горизонте, они смогут доплыть до наступления темноты. Но через несколько часов он понял: что-то в его расчетах было не так. Их туманный остров постепенно отдалялся, хотя еще хорошо была видна Гора, а то, что он видел на горизонте, почти никак не приближалось. Он боялся делиться своими сомнениями с Себастьяном, не желая вновь возбуждать в нем тревогу, хотя тот был обреченно спокоен.
В какой-то момент Ганс с изумлением заметил, что море, по которому они плывут, совершенно синее! Потрясающий синий цвет! Себастьян, не поверив своим глазам, стал зачерпывать рукой воду, но та была прозрачной, как всегда. Синее! Куда ни посмотри – огромное синее море. Они подняли глаза к небу и увидели, что и небо синее! Над их головами не было никакого тумана, лишь голубизна: непостижимая и необъятная! А еще – солнце, ставшее почти белым и таким ярким, что на него совсем невозможно было смотреть. Невероятно! Себастьян не мог себе представить, что небо и море могут быть такими огромными, такими бесконечными и такими цветными! Он впервые понял своего отца: если бы он видел такое раньше, он бы тоже стал рисовать. Такое небо невозможно не изображать, хотя и нарисовать такую красоту – отобразить ее на холсте во всем великолепии – тоже почти невыполнимая задача.
– Почему возле нашего острова море такое серое, всегда серое, а здесь – такое необыкновенное, как ты думаешь? – Себастьян улыбался так, как могут улыбаться только дети: открыто, изумляясь и радуясь миру, как будто он был сотворен таким прекрасным исключительно для них.
– Море везде одинаковое – прозрачное. Просто в этом море отражается небо, а в нашем – только туман. Невероятно красиво, правда?
– Я даже не мог себе этого представить…
– Себастьян, нам нужно решить, что делать дальше. – Гансу совсем не хотелось омрачать другу радость, тем более что со времен появления «пророческих птиц» он впервые видел его таким счастливым, но пришло время принимать решение. – Мы удаляемся от острова, а то, что за горизонтом, почти не приближается. И хотя теперь я точно уверен, что это другая земля, потому что тучи не могли бы находиться так долго в одном и том же месте, я уверен и в том, что мы не доберемся туда до наступления темноты.
– Конечно мы плывем дальше! – Себастьяном овладела настоящая эйфория от встречи с многоцветьем моря, невообразимым городом из облаков далеко на горизонте – плодом творения гениального небесного архитектора. – Теперь даже умереть не страшно, если видел такое!
– Ты знаешь, я вот что думаю про твоих «пророческих птиц»: это явно не морские птицы, потому что совсем не едят рыбу. С другой стороны, нигде на острове, кроме того берега, я их не видел. Значит, скорее всего, они прилетели сюда с той самой земли, и получается, что она точно есть, и не так уж далеко. Поэтому я не думаю, что они посланники смерти, как ты все время говоришь, я думаю – они знак нашей новой жизни, в которой больше не будет туманов.
Гансу было трудно описать, что творилось в его душе: его переполняли восторг и трепет от того, насколько огромен и непостижим мир на самом деле, но при этом в нем появилась и росла с каждой минутой тревога. В тумане он чувствовал себя стесненно, но защищенно. А здесь бесконечность и величие мира делали его совсем маленьким и таким беспомощным, что ему хотелось куда-то спрятаться, но было некуда. Он был как на ладони, и с ним можно было сделать все что угодно!
Как было бы чудесно оказаться в любимом гроте на берегу и в то же время видеть перед собой такое синее море и такое яркое солнце на удивительном по красоте небе с облаками, которые имеют такую причудливую форму, да еще постоянно меняют свои очертания.
Наступающая ночь принесла им еще одно невероятное переживание.
– Смотри, что это такое? – Себастьян показывал на небо у самого горизонта. Ганс поднял глаза и увидел что-то маленькое, сверкающее, как светлячок, на фоне темно-лилового неба. – Как ты думаешь, что бы это могло быть? Неужели это одна из звезд, про которые мне рассказывал отец? Он говорил, что на их землях, когда небо темнело и наступала ночь, появлялись звезды, много-много таких светлячков. И еще выходила луна, она бывает большая, как головка сыра, а бывает урезанная, как если отрезать от сыра кусок.
Через некоторое время все небо было заполнено светлячками-звездами. Оно было не белесо-черным, каким привык его видеть Ганс, а бездонно-черным, с этими чудо-звездами: где-то разбросанными, как попало, а где-то причудливо соединенными в какие-то неведомые узоры.
– А что это такое – звезды? Что тебе отец рассказывал про них? Они из чего и для чего?
– Их капитан рассказывал, что звезды существуют для того, чтобы моряки могли находить свой путь в темноте. Днем направление показывает солнце, а ночью путь можно было прокладывать по звездам. А какой-то старик на их побережье вообще говорил, что звезды – это другие миры, на которых живут другие люди. Ты можешь себе это представить? Я – нет. Думаю, что их старик был совсем сумасшедший. На таких маленьких светлячках не может быть никаких миров.
– Может. Только если эти звезды очень далеко. То, что очень далеко, может казаться маленьким, а на самом деле быть очень даже большим. Только как туда попасть? Если до новой земли мы сможем доплыть на плоту, а мой отец когда-то доплыл на корабле, то как доплыть до этих звезд – они же не в море? Смотри, а вот, наверное, луна, про которую ты говорил. Она такая большая и кажется такой близкой. На ней точно есть другие миры. Смотри, какая она… И как будто дорога к ней есть, прямо по морю можно было бы дойти, если бы вода могла нас удержать…
Они легли на плот лицом вверх и смотрели, смотрели, не в силах оторвать взгляда от этого сверкающего мрака, пока их не укачало на волнах и они не погрузились каждый в свой сон. Гансу снилось, как он плывет по лунной дороге в какой-то огромной лодке с большим и легким веслом, плывет в полной тишине прямо к луне, а Себастьяну – дьявольские птицы, клюющие его кости.
Они проснулись разом от холодной волны, захлестнувшей их обоих с головой.
– Привязывай вещи к плоту! – крикнул Ганс, сам кинувшись к парусу, который поднявшийся ветер рвал в клочья. Полная темнота: куда-то пропали все звезды и даже луна. Ветер все сильнее поднимал волны, от чего их плот начало качать так, что стоять на нем было совершенно невозможно, – только лежать, крепко вцепившись в бревна. Временами волной – холодной и соленой – их накрывает так, что казалось, будто они идут ко дну и больше никогда не смогут снова вздохнуть. Гансу в какой-то момент перестало быть страшно. Он понимал, что бессилен перед этими разбушевавшимися стихиями – ветром и морем, что ему остается только одно – стать плотом, срастись с ним и не пытаться ничем управлять. Только так, быть может, они смогут выжить, если морю в какой-то момент надоест их терзать.