, оторвавшись от земли, уткнулась лицом в материнскую шею, в густую связку ее волос.
– Что случилось? – спросила ее мама. – Тебе больно, ты упала, покажи мне, покажи, где болит?
– Я гадкая… ужасно, – рыдая, призналась Марита, уткнувшись в свитер матери.
– Что тебя так ужаснуло?
– Я ужасно обидела Сс… – она едва могла выговорить это прозвище: ох, как же ужасно тогда шлепнулась бедная птица. – Ссс… Сне… Снежинку.
– Кого?
– Снежинку.
Мать опустилась на низкую стену, пристроив Мариту на колени, крепко держа ее в кольце рук. Марита уткнулась лицом в шерсть материнского рукава.
– Что же ты сделала? – спросила мать.
– Я… я… – даже произнести страшно эти слова, – я не позволила ей поесть. А потом заперла ее обратно в курятнике.
Мать обняла ладонями ее лицо и повернула к себе. Она пристально посмотрела на Мариту, и девочка, отвечая на взгляд, догадалась, что мать пыталась прочесть ее мысли, проникнуть в ее чувства, что она сейчас увидит и поймет все, и тогда все будет хорошо.
– Когда он вернется? – спросила Марита.
Мать продолжала смотреть ей в глаза.
– Кто вернется?
Марита отвела взгляд, опустив взор на гравий дорожки, на инструменты, вставленные в прорези на кожаном ремне матери. Она смущенно потеребила зацепку на манжете матери.
– Ари, – прошептала она.
– Каникулы, – ответила мать, – через три недели. Осталось проспать двадцать ночей и еще одну. Не так уж долго ждать.
Она встала и спустила Мариту с колен.
– Может, пойдешь и покормишь Снежинку?
Марита кивнула. Она сделала несколько шагов в сторону курятника, потом обернулась.
Мать все еще стояла на месте, держа руки на поясе с инструментами и провожая ее взглядом. Она улыбнулась Марите и, склонив голову, ободряюще и одобряюще кивнула.
– Что такое склонность к самоуничтожению и что плохого сделала другая женщина? – спросила Марита.
Лицо матери приняло озадаченное выражение.
– Не пойму, о чем ты говоришь?
– Другая женщина. Что плохого с другой женщиной? – Видя, что ее мать по-прежнему ничего не поняла, она добавила по-французски: – Une autre femme.
– Почему вдруг ты решила спросить об этом?
– Так говорила Паскалин. Лукасу.
Не сказав ни слова, ее мать развернулась и стремительно направилась к дому.
– Maman? – крикнула она. – Maman! Qu’est-ce que tu racontes?[69]
И тогда начался громкий и искрометный, быстрый диалог, понять который Марите было пока не под силу: слишком увертливые, скользкие как угорь слова сливались в непостижимую скороговорку. Лукас вышел из задней двери следом за матерью, и они втроем стояли на лужайке, Паскалин и Клодетт, друг перед другом, а Лукас пытался пролезть между женщинами.
Марита отвернулась от них и медленно пошла к курятнику, где сидела в ожидании Снежинка, склонив голову набок, и смотрела на девочку влажными черными глазками, полными доверия, несомненной веры.
Обрезанные головы и химически обработанные куропатки
Тодд, Скоттиш-Бордерс, 1986
Свадьба.
Молодые жених и невеста, новоиспеченные выпускники университета, обладали той расцветшей внешней привлекательностью, которой хватит еще на несколько десятилетий. Им будет сопутствовать успех; у них родятся симпатичные дети; в их доме будут чистые полы, серванты, полные стеклянной посуды, и яркие игрушки в корзинах. Стены их комнат украсят памятные фотографии этого знаменательного дня: ранние снимки, сделанные на берегу озера, в искусной череде родни, среди дружеской компании. В грядущие годы невеста будет жалеть, что послушалась совета сестры относительно выбора цвета теней для век. Неужели та намеренно сорвала ее эффектное появление в этот, важнейший день ее жизни, посоветовав использовать тени болотного цвета, который приглушил все прочие оттенки на лице? Или это вышло случайно? Жених будет редко смотреть на фотографии, а когда будет, то в основном будет поражаться множеству гостей – считавшихся в то время столь важными в жизни, – с которыми он давно потерял связь.
Но ни один из них не мог знать, глядя на фотографии с дружными компаниями нарядных людей, улыбающихся перед камерой, как много приступов панического страха породила в их сверстниках эта свадьба, сыгранная вскоре после окончания университета, в самом начале третьего десятка жизни.
Неужели начинается другая жизнь, думали гости на фотографии, улыбаясь и принимая осанистые позы, торжественно поднимая бокалы с шампанским. Неужели пора обзаводиться семьями? Действительно ли они уже достаточно зрелые? Не придется ли теперь проводить на свадьбах каждые выходные? Неужели это начало нового степенного существования? Странных парадных торжеств, обедов после репетиций церемоний бракосочетаний, череды групповых построений, вечеринок с друзьями, неузнаваемо изменившимися в жестких вечерних нарядах и залитых лаком прическах. Загадочные списки нужной для семейной жизни утвари. Какие-то вилки для рыбы, ножи для масла, разного рода вазы, и зачем все это хозяйство понадобилось их друзьям и почему надо покупать эти подарки? Ради присутствия на столь необычном событии?
Отец невесты провел какую-то важную сделку в банке (никому решительно не ясную в тот момент), и свадьбу устроили в пограничной области Шотландии, где большинство гостей никогда не бывали. В этом самом загородном особняке с башенками, окруженном рвом и густыми и зелеными лесами, навевавшими смутные мысли об атмосфере страшных сказок и угрожающе темневшими прямо за аккуратно подстриженными, примыкавшими к дому газонами. Пожалуй, разумнее будет не заходить в эти дебри, не сворачивать с дорожек, не бежать напролом на звуки музыки, доносящейся откуда-то из-за деревьев.
По гравиевым подъездным аллеям расхаживали павлины и орали дурными голосами, видя свои отражения в окнах припаркованных машин. Погода оказалась значительно холоднее, чем могло ожидать от июня большинство не знакомых с климатом Шотландии гостей – то есть юной толпой друзей новоявленной четы. Женщины, совсем еще девчонки, ежились от холодного тумана, целый день клубившегося над озером и расползавшегося по лесу, кожа под их короткими платьями покрылась мурашками, лодыжки под тонкими ремешками нарядных туфель на высоких каблучках приобрели лиловатый оттенок. Те, кто додумался захватить шали и жакеты, счастливо закутались в них. Парни, казалось, грелись, держа в руках зажженные сигареты, и сутулились под слишком тонкими тканями взятых напрокат костюмов.
Гости приехали группами вчера вечером из Лондона, с юга, некоторые, более организованные, добрались поездом, а остальные – на разномастных автомобилях, позаимствованных у друзей или родственников. По пути из Лондона автомобильные компании устраивали шумные вылазки в разных местах: сначала в Йорке, потом в каком-то доверчивом городке Нортумберленда, недалеко от Холи-Айленда, где они выгрузились из своих тачек и прогулялись по дамбе, любуясь на приливные волны Северного моря. Заезжая на автозаправки, они закупали чипсы и шоколад, журналы и дезодоранты, сигареты и контрацептивы. Повсюду все вместе и каждый в отдельности вели себя шумно и буйно, на грани назойливости, столь раскованной, что это наводило на мысль о склонности к истерическим припадкам. Кто-то, схватив баллончик с пеной для бритья, щедро покрыл ею соседнюю машину. Парни, подсадив девушек на закорки, устроили забег до туалетов. В ход пошли и фломастеры, с их помощью всех спящих украсили черными усами.
Все, без исключения, волновались по поводу предстоящей, непривычной для них церемонии. Все горели желанием показать – остальным, самим себе и миру в целом – пренебрежение, отвращение и наплевательское отношение к данному проявлению общественного долга. Всем хотелось заявить: «Мы еще слишком молоды и не хотим обременять себя такой обузой никогда, семья не для нас». И тем не менее большинство из них обзаведутся семьями.
Тодд Денхам, который бодрствовал почти целую ночь, крутя баранку позаимствованного допотопного «Ниссана», поглубже вдавил каблуки в ковер из медвежьей шкуры и сделал глоток живительного напитка. Отвратительная клоунада фотографа с гостями закончилась, и им разрешили вернуться в дом, где усиленно потчевали выпивкой и закусками, чтобы скрасить время отсутствия жениха и невесты, которых умыкнул вышеупомянутый фотограф для памятных съемок возле каменного льва, или живописного озерца, или на каком-то другом равно дурацком фоне.
Все потолки в доме изобиловали затейливой лепниной, каменные коридоры вели к уборным с поражающе глубокими раковинами, к залам с полированными стойками баров, над которыми витали резкие торфяные ароматы шотландского виски, к подносам с крошечными пирамидами закусок, отважно старавшимися не развалиться: веточка укропа венчала лососину на ложе из crème fraîche[70] и еще какой-то замазки, обложенной икрой, на основе из овсяной лепешки. Угощения подавались персонами, одетыми в шотландском стиле: мужчины в килтах, а женщин отличали перекинутые через плечо клетчатые перевязи, которые для Тодда, подрабатывавшего в изрядном количестве отелей, выглядели неуместными помехами для нормального обслуживания. Он начал подсчитывать, сколько раз официантки резко возвращали спадающие перевязи на должное место на плечах. «Да просто снимите эту дурацкую штуку», – хотелось ему прошептать оказавшейся поблизости симпатичной барышне лет пятнадцати с низким лобиком и овальным личиком, еще школьнице, несомненно, подрабатывавшей по выходным за приличные деньги. Никого здесь совершенно не волновали шотландские тонкости.
Словно почувствовав пристальный взгляд, девушка вспыхнула, красная волна залила шею от воротничка блузки и поднялась с подбородка до самых корней волос на лбу с «вдовьим пиком». Он видел, что она добросовестно старалась не смотреть на него. Поднос в ее руках начал подрагивать. Тодд слегка задумался о том, что она делает с заработанными деньгами. Ездит по пятницам после школы в Глазго, чтобы купить… что? Лак для ногтей, дешевые духи, прикид, который явно не одобрит ее благопристойная провинциальная матушка, журналы, подвергнутые осуждению учителями, вероятно, частной школы, модные туфли, цветное нейлоновое нижнее белье. На что вообще юные девушки тратят деньги?