– Как это, странный?
– Гм… – Тодд попытался привести в порядок собственные мысли. – Она выглядит какой-то… тощей.
– Тощей? – повторил Дэниел, его рука безвольно упала. Он улыбнулся кривоватой ухмылкой и тряхнул головой. Он тряс головой так энергично и долго, что Тодд уже встревожился, как бы приятель опять не упал.
– Нет, ерунда, – произнес он смазанным от тряски голосом. – У тебя что-то с памятью. Она всегда была тощей.
– Нет, – Тодд беспомощно развел руками. – Это другая худоба, нездоровая худоба…
Дэниел все еще потряхивал головой.
– Ты что-то не так понял. Она покончила с этим, завязала, она…
– Дэниел, она действительно выглядит больной. Сьюки тоже так подумала. Как давно ты ее не видел?
На самом деле Тодд не надеялся на вразумительный ответ, поэтому удивился, когда Дэниел торжественно произнес:
– Пять недель и три дня.
Тодд склонился к нему и накрыл рукой пластиковую упаковку.
– Мы со Сьюки хотели найти тебя, чтобы…
Дэниел опять перехватил капсулы.
– Через несколько часов ты должен сесть на самолет, – увещевал Тодд, удерживая его руку. – Дэниел, не дури. Ты не можешь лететь домой в таком состоянии. Тебе нужно еще поговорить с Николь. И вообще, подумай о маме. Что она…
Лицо Дэниела мгновенно лишилось всякой выразительности, точно закрылась книга. Он бросил одну капсулу на язык и закрыл рот. Сунув оставшееся в руку Тодда, он молча развернулся и устремился к озеру.
Услышав, что какого-то прибывшего по обмену парня из Америки распределили в свободную комнату в мансарде их аспирантской квартиры, Тодд и Сьюки совсем не обрадовались. Они вообразили сверкающего белозубой улыбкой типа в джемпере с треугольным вырезом и кроссовках с белыми носками. Они представили, еще того не легче, зануду, который будет пунктуально посещать церковь. Ведь американцы вроде бы чертовски религиозны? Скорее всего, от этого любителя софт-рока будет вечно пахнуть хот-догами, а его рюкзак будет набит университетскими толстовками. И он, естественно, захочет вступить в студенческое братство.
– Типичный, – мрачно проворчала Сьюки, встряхивая газ в коленцах зажигалки. – Неужели его не могли поселить на нижнем этаже?
Тодд, сидевший напротив нее на их кухне, просто кивнул. Нижнюю квартиру заполняли иностранные выпускники, в основном занимавшиеся точными науками, эти трудоголики носили галстуки и к началу октября вечно выглядели простуженными и дрожащими.
– Или в одной из общаг на территории университета, – продолжила Сьюки, раскрашивая ногти флуоресцентным желтым маркером. – В конце концов, только это глупым янки и нужно. Горгульи, прямоугольные дворы, окруженные готическими зданиями колледжей, и прочие дурацкие атрибуты древности. – Она закрыла маркер и бросила на стол, где царил живописный беспорядок: кружки с использованными чайными пакетиками, сохнущими на краях, тарелки с остатками соуса от тушеной фасоли, корки хлеба, возможно из муки грубого помола, соседствовали с библиотечной книгой по постструктурализму, за которую ни Тодд, ни Сьюки не желали нести ответственность, двумя пепельницами, листком с каким-то расписанием и электронным будильником с погасшим цифровым дисплеем.
Тодд и Сьюки жили вместе уже два года после выпуска. По мнению Тодда, их успешное соседство основывалось на двух обстоятельствах: во-первых, до заселения в эту квартиру они мало общались, поэтому не имели никаких надежд или устоявшихся представлений о чудесном и комфортном сожительстве, и во-вторых, они никогда не спали вместе.
Сьюки была не в его вкусе, что в той же мере, несомненно, относилось и к ее чувствам к нему. Однажды он сравнил ее с горькими шоколадками с мятной начинкой, присланными матерью на Рождество, – тонкими, темными, с кислинкой, в общем, на любителя, – и она так поразилась, что сломала его карандаш. Но с удовольствием доела остатки этих мятных сладостей, заявив, что они по праву принадлежат ей. Ключи от велосипедов они хранили в пустой коробке, стоявшей рядом с чайником.
Два года гармоничной жизни или того рода согласия, которого можно ожидать между драгоценным поздним и единственным ребенком психоаналитиков из Хайгейта[73] и нервной, жутко усердной, ограниченной в средствах выпускницей, первой в семейной истории получившей высшее образование. И вот теперь в их двухсторонний альянс готово катапультироваться третье лицо.
– Надеюсь, он не собирается навязываться со своим дружелюбием, – проворчала Сьюки, захлопнув книгу по постньютоновским моделям познания.
Как оказалось, они зря беспокоились на сей счет. Но тогда они еще не видели нового соседа. Единственными признаками того, что он действительно заселился, стали пакет с ароматным итальянским кофе на кухне, красная зубная щетка в ванной и однажды утром бледный и растянутый презерватив, плававший в унитазе, как прозрачная и чужеродная морская медуза.
– Я так понимаю, это не ты утопил в сортире медузу? – спросила Сьюки, не отрывая взгляда от конспекта, когда Тодд появился на кухне.
– Э-э, нет, – Тодд встряхнул упаковку с овсянкой и обнаружил, что она пуста. Потом он обернулся, внезапно обидевшись. – Но мог бы быть и я.
Сьюки фыркнула и пролистнула пару страниц.
Тодд вздохнул. Он щелкнул выключателем чайника. Последнее время состояние его романтической жизни начинало раздражать. Он не представлял, как кому-то здесь удавалось заниматься сексом. Он решил, что во всей вселенной нет места, менее подходящего для эротики. Студентки находились под запретом – начальство осуждало такого рода связи, – а выпускниц интересовали исключительно учебники. Как же тогда удалось этому американцу так быстро преуспеть на любовном поприще?
Через несколько дней в их кухню вошла особа женского пола. В середине дня. Волны ее мелированных волос рассыпались по плечу, слегка закрывая эмблему футболки с названием какой-то манчестерской джазовой группы. Футболка доходила почти до колен, и несмотря на это, было очевидно, что только она и прикрывала наготу. Тодд и Сьюки лицезрели ее впервые.
Она открыла холодильник. Достала батон, кусок масла, потом нашла тарелку. И занялась приготовлением двух сандвичей.
– Привет, – произнесла Сьюки тоном, который мог бы показаться дружелюбным незнакомым с ней людям.
Девушка обернулась.
– Ах, – сказала она, отбрасывая с глаз челку. – Простите. Жуткие манеры. Привет. Меня зовут Кассандра.
– Привет, Кассандра, – добавила Сьюки и ткнула в бок Тодда: – Тодд, поздоровайся с Кассандрой.
– Привет, Кассандра.
Кассандра разрезала сделанные сандвичи на четвертинки и, положив их на тарелку, удалилась. Они слышали, как она поднялась по лестнице в мансарду. Буквально спустя пару минут, казалось, до них донеслись приглушенный скрип кровати и тихие удары спинки изголовья об стену.
– Что ж, полагаю, – глубокомысленно произнес Тодд, включая радио, – теперь нам известно, что он любит сандвичи.
Однажды вечером, подкрепившись разогретой упаковкой макарон с сыром из магазина на углу и взбодрившись отличной травкой из Марракеша, Сьюки и Тодд решили тайно наведаться в комнату американца. На цыпочках, шикая и подталкивая друг друга, они поднялись в мансарду. Сьюки захватила одну из своих кредитных карточек, чтобы вставить в замок, но этого не понадобилось. Дверь была приоткрыта. Заметив в щелку кожаную куртку, наброшенную на стул возле письменного стола, Тодд потерял интерес к их шпионской затее.
– Может, не стоит… – начал он, отступая на край узкой лестничной площадки, но Сьюки решительно толкнула дверь и вошла.
Тишина затягивалась. Тодд напряженно прислушивался, ожидая какого-то восклицания, комментария, любого звука, но Сьюки, в несвойственной ей манере, хранила молчание.
– Ну что? – не выдержал Тодд. – Что там?
В голове промелькнули разные варианты – неведомые сексуальные причиндалы, эротические снимки, труп. Его? Американца? Неужели он повесился или перебрал с наркотой и гнил там уже много дней?
– Дерьмо, – проворчала Сьюки, и тогда терпение Тодда лопнуло.
Он проскочил в дверь и, споткнувшись об ногу Сьюки, налетел на угол письменного стола.
Комната выглядела в основном такой же, какой Тодд видел ее раньше, – низкий скошенный потолок, незанавешенное окно, за которым темнели оголенные древесные ветви. Письменный стол в углу и втиснутая между ним и стеной кровать. Но стены заполняли слова. Сотни слов. Написанные курсивными черными большими буквами на каталожных карточках и прикнопленные к выцветшим обоям с цветочным рисунком.
«Злодей» – первое, что увидел Тодд, а рядом с ним – «Злоба». Он оглянулся. В глаза бросились «Глупость» и «Иерархия». Около двери: «Ошеломленный, языческий, богохульный, фатум, фатальный».
Сьюки тихо приблизилась к стене и коснулась одной из карточек ногтем большого пальца. Потом издала долгий выразительные свист и прошептала:
– Безумный.
– Что? – прошептал в ответ Тодд.
– Безумный как шляпник.
– Ты так думаешь?
– Наверняка. Полнейший псих.
– Не факт, – прошептал Тодд, – может, во всем этом есть… ну, не знаю… какая-то система. То есть…
– Система? – прошипела Сьюки, натягивая на руки рукава кардигана. – Неужели ты заметил какой-то признак систематичного мышления в этой словесной бессмыслице? – Она так порывисто махнула рукой, что карточка со словами «Сдержанный, осмотрительный» спланировала на ковер.
Тодд наклонился, чтобы поднять ее, но передумал.
– Возможно, нам следовало бы…
В этот момент они услышали, как захлопнулась входная дверь. Они бросились на лестницу и, скатившись по ступеням, разбежались по своим комнатам и плотно закрыли двери.
На другой же день, возвращаясь с тупого семинара с первогодками, даже не подумавшими выполнить задание, выданное на прошлой неделе, Тодд вошел в дворовые ворота и едва не навернулся, наткнувшись на человека, скорчившегося над перевернутым велосипедом.