– Ох, простите, – сказал он, ухватившись за низкий забор и восстановив равновесие, – я не заметил вас.
Человек встал. Его огромное черное пальто и грубые рабочие башмаки на толстой подошве дополняла знакомая футболка с эмблемой манчестерской джазовой группы. Черные, выбритые на висках волосы, однако, скрывали большую часть лица; а проглядывающие через них голубые глаза до странности поражали сходством с пламенем газовой горелки.
Тодд испытал приступ подозрительности, даже страха. Не собирался этот парень врезать ему? Есть ли шанс проскочить мимо него и первым добежать до двери? Существовал ли хоть какой-то мыслимый план действий, в котором он, Тодд, смог бы перегнать, обмануть, перехитрить этого здоровяка?
Но вот черноволосый парень улыбнулся и, вроде бы дружелюбно хлопнув его по плечу, заговорил:
– Привет! Ты, должно быть, Тодд. Ты ведь Тодд? Тот самый неуловимый Тодд. Я видел твою фамилию над дверным звонком, инициалы и тому подобное. Ваши со Сьюки. Кстати, просвети меня, как именно ее зовут: Сьюки или Саки? Как ты произносишь его? Сьюки? Ладно. Принято. Слушай, ты понимаешь что-нибудь в велосипедных цепях? Я бьюсь с этой штуковиной уже полчаса, и мне не хочется признавать поражение. Меня кинул один отморозок, обещал помочь, а сам слинял. Они тут у вас вечно так поступают? Я не катался на велосипеде с шестого класса, но меня уверили, что в этих местах это обязательно. Вроде как обязательное требование для приема в университет. Кстати, ты не голоден? Я приготовил целую кастрюлю чили. Позже ко мне обещала зайти девушка, но получилось так много…
– Кассандра? – умудрившись втиснуть слово в этот монолог, спросил Тодд.
– Ох, – лицо Дэниела Салливана под густой черной челкой выразительно скривилось, – нет. Кассандра оказалась чересчур… Ладно, не важно. С этой девушкой я познакомился вчера в библиотеке. Во многом она совсем не похожа на Кассандру. Крупная особа и вроде как щедрая, понимаешь? Короче, я приготовил чили и… Ты идешь домой? Я тоже. Пошли вместе.
Придя на кухню, Тодд и Дэниел поели чили. Тодд посвятил Дэниела в тезисы своей диссертации. Дэниел послушал кое-какие пластинки Тодда. Тодд спросил его про карточки на стенах, и Дэниел пояснил, что изучает потенциальные модели в семантической мелиорации и пейорации. Этих пояснений Тодд абсолютно не понял и попытался выяснить хотя бы, как Дэниел относится к языковым изменениям: как к упадку или как к развитию?
Вышеупомянутая девушка, появившись, поразилась, обнаружив разговорчивого американского аспиранта, так очаровавшего ее вчера в библиотеке, в компании с каким-то типом. Этот бледный и нахальный приятель возился с проигрывателем, включал его на полную громкость, а когда она что-то говорила, в обескураживающей манере бормотал что-то невнятное Дэниелу, вызывая у последнего улыбки и даже смех. В общем, результат получился крайне безнадежным, не говоря уже о том, что оба настаивали на зачитывании приколотых к стенам слов со средневековым английским произношением. В общем, как она призналась позже подругам, вечер ее совершенно разочаровал. И она заявила, что больше никогда не примет в библиотеке приглашений на ужин от иностранцев.
Как-то раз, на первых неделях их второго семестра соседства с Дэниелом, Сьюки проследовала в комнату Тодда, даже не постучав, и потрясла его, ухватив за плечо, накрытое одеялами.
– Ты ни за что не догадаешься, кто побывал в гостях в нашем «пентхаусе» прошлой ночью, – прошипела она на ухо Тодду.
– Да плевать, – невнятно пробурчал Тодд, даже не пытаясь разлепить веки.
Выждав драматическую паузу, Сьюки провозгласила:
– Николь Джэнкс.
Глаза Тодда открылись.
Николь Джэнкс была – вопиющий факт – старше их на несколько лет. Тодд и Сьюки знали ее только в лицо… но много слышали о ее репутации. Она успела обзавестись собственным домом, машиной и читала какие-то лекции, присоединив к визитке загадочный триумвират букв и побочную пышно расцветающую карьеру в качестве специалиста на поприще средств массовой информации. Обогнала каким-то образом гораздо более консервативных коллег, в чьих сердцах вызвала в равной мере смятение, страх и зависть. Писала книги по гендерной и социальной психологии, которые публиковались ведущими издателями и продавались в реальных, а не только академических книжных магазинах. Строчила сенсационные статьи в газеты. Появляясь на радиостанциях и, время от времени, на телевидении, она рассуждала на темы типа: «Токсичность общепринятой фразеологии», «Невозможность нейтралитета под взглядом фотокамеры» и «Нарушение питания, как вопль независимости для повторной поверки гендерной роли». Она гордо шествовала по университетским коридорам и дворам в разлетающемся черном плаще, оставляя за собой хвост зачарованных и благоговеющих студентов. Тодду всегда казалось, что она выглядела как ворона, хотя и весьма гламурного оперения.
То, что она спустилась с высот, присущих зрелости с ипотеками и страховками, недвижимостью и телевизионной славой, до их скромной квартирки – и Дэниела, – казалось ошеломительным. И еще более ошеломительным стало то, что она здесь задержалась. Она помогала Дэниелу готовить ужин. Они ходили вместе в кино. Разъезжали по городку в ее маленькой красной машине. Она переименовала его в Дэна: могла позвонить в эту квартиру и спросить: «Дэн на месте?» Поток других женщин через мансарду Дэниела иссяк полностью. Дэниел исполнился озабоченностью и самообладанием человека, вступившего на путь долговременных зрелых отношений. Теперь его отличали благоразумная трезвость и основательная невозмутимость; вдобавок он усердно работал. К тому же отсутствовал по нескольку ночей в неделю, оставаясь в доме Николь.
В такие вечера Тодд иногда стоял в задумчивости перед покинутой комнатой Дэниела, то распахивая дверь, то позволяя ей опять захлопнуться. Подобного развития событий он никак не ожидал.
Но вот однажды вечером Тодд и Сьюки вернулись из кинотеатра и обнаружили Дэниела за кухонным столом с опустевшей на две трети бутылкой виски.
– Бывали когда-нибудь в абортарии? – спросил он вместо приветствия. Он прищурился, словно с трудом видел их, предлагая им виски. – Так скажу я вам, – добавил он, сделав глоток, – это злосчастное заведение.
Все заинтересованные лица сочли, что это стало разрывом, антрактом, если хотите, в драме отношений Дэниела и Николь. Но оказалось, что одна финальная сцена еще не сыграна.
На следующий день, как было замечено, еще не протрезвевший Дэниел, очевидно, возобновил старые привычки. Его видели в прихожей у телефона, где, осунувшийся и бледный, он усиленно названивал кому-то. Тодд и Сьюки предположили, что он звонил Николь, на несколько дней уехавшей в Лондон, чтобы встретиться с каким-то другом. Он поджидал днем Сьюки на кухне и спросил, не считает ли она, что противники абортов говорят дело. Сьюки, естественно, ответила отрицательно, абсолютно отрицательно. И Дэниел опять удалился отсыпаться с похмелья. Ближе к ужину Дэниел вдруг исчез из дома прежде, чем Тодд успел остановить его. Выбежав на дорогу, чтобы окрикнуть его, спросить, куда он собрался, и вернуть домой, Тодд, к сожалению, опоздал. Дэниел уже с трудом катил по дороге, вихляя из стороны в сторону, на велосипеде, который всегда казался слишком маленьким для него.
Именно Тодд тем же вечером встретил его на лестнице. Тодд вышел взглянуть на афишу с репертуаром кинотеатра, а Дэниел как раз поднимался по лестнице в компании особы с волнистой шевелюрой с педагогического курса. Оба они были пьяны, а женщина приоделась в пальто Дэниела.
Тодду хотелось сказать: «Дэниел, опомнись, подумай, что ты делаешь». Но кто вообще способен думать в подобных ситуациях? И Тодду ничего не оставалось, как только посторониться и пропустить шатающуюся парочку наверх.
На следующее утро разыгралась потрясающая заключительная сцена похмельного и дурного фарса – или, может, трагедии. Николь Джэнкс подъехала к дому в своей красной машинке на день или даже два раньше ожидаемого. Сьюки, случайно выглянувшая из верхнего окна, позже сказала, что она вылезала с водительского сиденья медленно и осторожно, словно этот процесс причинял ей боль. Она уже поднималась к дому по садовой дорожке, когда Сьюки подумала, что надо бы предупредить Дэниела, но к тому моменту Дэниел уже вышел из комнаты. И с ним кудрявая стажирующаяся учительница.
Сьюки выскочила из спальни, надеясь предотвратить несчастье, успеть вовремя предостеречь Дэниела, чтобы он сумел отделаться от Николь, пока не выпроводит кудрявую особу – чье имя впоследствии никто не смог вспомнить. Но в этой суматохе все забыли, что Дэниел снабдил Николь ключом.
Вся компания встретилась на лестничной клетке: Николь вышла из коридора, Тодд и Сьюки прибыли из своих комнат, а Дэниел и «кудряшка» спустились из мансарды.
Позднее возникнут разногласия по поводу того, что именно принесла Николь. Несомненным фактом будет увесистая сумка из черной кожи, однако Сьюки заявит, что, кроме того, видела ветку цветущих лилий. Тодд будет настаивать, что видел пакет с бакалеей к завтраку – круассаны, багет, банку конфитюра. Обычные покупки для взрослых людей. В любом случае, все, что она держала в руках – будь то цветы, бакалея или и то и другое, – оказалось на полу.
Николь растерянно взирала на свои опустевшие руки. Пристальный взгляд переходил с Дэниела на его спутницу и обратно. Она смертельно побледнела. Привалилась к стене. Дэниел начал что-то тараторить, размахивая руками и ероша свою шевелюру. Тодд и Сьюки тихо удалились по своим комнатам. Кудрявая особа разразилась слезами. И быстро ушла. Никто не пытался остановить ее. Дэниел принес стул. Николь опустилась на него. Но тут же встала. Направилась к выходу. Дэниел преградил ей путь. К этому моменту он уже перешел на крик. Николь все еще молчала, что было, с чем все позже согласились, совершенно не в ее характере. Дэниел попытался помешать ей спуститься по лестнице. И только когда он коснулся ее, коснулся ее плеча, она позволила себе выплеснуть чувства. Она ударила его. Залепила пощечину, только и всего. Звонкая оплеуха пришлась как раз чуть ниже левого глаза. Молниеносный и результативный удар. После чего Николь Джэнкс удалилась.