– Верно, – признал он и, открыв водительскую дверцу, добавил: – Так почему бы тебе не сообщить мне?
Клодетт устроилась на пассажирском сиденье и захлопнула дверцу, позволив всем испытать огромное облегчение от попадания в уютный, защищенный от ветра салон. Развернув карту, она поведала о наличии более длинной дороги, которая проходит мимо удивительно красивых гор. Она сдвинула назад облегавший голову вязаный шлем, и ее волосы свободно рассыпались по плечам. Последний раз, когда он виделся с ней, шесть или, может, семь месяцев назад, она покрасилась в каштановый цвет, но теперь к шевелюре вернулся натуральный оттенок. В детстве она была светлой блондинкой, и две косы болтались у нее за спиной из стороны в сторону, точно плети; мать заплетала ей косы каждое утро перед школой.
Клодетт глянула на него, держа в руке карту, шлем еще прикрывал нижнюю часть ее лица.
– Что мы делаем здесь? – смиренно произнес он, хотя его чувства были далеки от смирения. – Могу я теперь спросить об этом?
– Я… – начала она приглушенным шлемом голосом, но тут же смущенно умолкла.
Он нахмурился, взглянув на нее более пристально, казалось, не желая упустить ни звука, который может слететь с ее губ. Место съемок какого-то фильма, встреча с таинственным ирландским писателем, странная фотосессия: они с Мейв допускали все эти возможности. Однако, увидев ее в прокатном автомобиле, на этой унылой, терзаемой ветром дороге, в гордом одиночестве, без сопровождения, он осознал, что причина в чем-то совершенно другом.
– Что? – спросил он, охваченный внезапным предчувствием. – Что происходит? Ты в порядке? Дело в Тимо? Что случилось? Что еще он умудрился натворить?
– Ничего, – наконец откликнулась она, – ничего не случилось. Просто мне… мне подумалось… – Она отвернулась от него, мельком глянув в окно. – Мне нужна ваша помощь.
– В чем? – спросил Лукас.
Клодетт повернулась к нему, ее глаза горели каким-то дерзким огнем.
– Это трудно объяснить. Лучше я просто покажу.
Он оглянулся на Мейв, выразительно закатив глаза – по поводу эксцентричных выходок Клодетт между ними царило полное взаимопонимание, – однако шутливое замечание замерло на его губах, потому что на заднем сиденье он узрел неожиданное дополнение. На вытянувшемся лице его жены застыло выражение мольбы. Рядом с ней находилось детское кресло, одно из тех, что обычно устанавливают на задних сиденьях машин. Поверх его черного пластикового борта виднелись очертания маленькой головки, скрытой под темным одеялом.
– Малыш в машине, – охнув, констатировал он.
Клодетт посмотрела на брата, перевела взгляд на Мейв.
– Ну не могла же я теперь оставить его одного?
Дождевые залпы с силой обрушивались на ветровое стекло; дворники, с обреченностью Сизифа, сновали из стороны в сторону, совершая бесполезные движения. Лукасу приходилось наклоняться вперед, чтобы разглядеть бегущую впереди дорогу. Несмотря на дождь, на запотевшие окна, ему все-таки удавалось время от времени различить за боковыми стеклами мрачные громады гор, редкие рощицы и пенные речные потоки.
Клодетт и Мейв уже спокойно болтали, как обычно, со времен их общего школьного детства. О группах, с которыми они поднимались на Хелм Крэг[76], о сценарии, который сейчас читала Клодетт, о ее поисках няни и о непостижимой страсти Паскалин к сломанной мебели.
– Здесь налево, – бросила ему сестра, прервав на секунду монолог о многочисленных стульях в доме матери, на которых запрещено сидеть. Лукас знал этих двух женщин, вероятно, лучше всех в этом мире, и он понимал то, что скрыто под невинными темами их разговора. Клодетт отвлекала их от постоянных мыслей об эмбрионах и вероятности того, что они приживутся, от предстоящих одиннадцати днях неопределенности до выяснения того, прижились ли они или сбились с пути, уплыли по течению, как влекомые ветром перышки, за пределы достижимого и сгинули безвозвратно. Она не упоминала о стоимости этих процедур или о том, что у них с Мейв нет больше эмбрионов в хранилище, что это их последний шанс. Она также понимала, что, хотя Мейв спрашивала о Тимо и следующем фильме, на самом деле все ее невысказанные мысли и слова сводились к следующему: «Если бы только… пожалуйста… я безумно нервничаю, не представляю, как мы переживем, если и этот способ не сработает, не представляю, что мы будем делать»
Перед ними извивалась лента ухабистой дороги, машина упорно карабкалась по склону скалистого серого холма, поросшего мхами и утесником. Клодетт уже раз пять выбиралась из машины, чтобы открывать и закрывать встречные ворота.
– Мы не заблудились? – спросил Лукас, когда она в очередной раз уселась рядом с ним в машине, принеся в салон запахи папоротника, дождя и ветра.
Клодетт кивнула, смахнув капли дождя со лба.
– Ты уверена?
Она вновь кивнула.
Автомобиль слегка занесло, колеса вгрызались в гравий, но вот, после очередного поворота, перед ними внезапно появился небольшой луг, прорезанный потоком, со стайками белых берез по берегам. Лукас ехал дальше, и из тумана начали проступать очертания каких-то угловатых плоскостей далекого строения, поначалу смутного, но постепенно обретающего четкость. Он пристально смотрел вперед, напрягая зрение и размышляя, не обманывают ли его глаза, не исчезнут ли эти загадочные очертания, когда они приблизятся к ним. Но вскоре видимые окрестности определенно приняли материальные формы. Он уже различил окно, стену, крышу.
В излучине реки с подветренной стороны стоял каменный дом.
С оконных переплетов местами облупилась белая краска, над ними темнела черепичная крыша, входная дверь приоткрыта, точно дверь в сказку, словно их соблазняли покинуть реальность ради рискованного путешествия в параллельный мир.
– Вуаля! – воскликнула Клодетт, триумфально взмахнув рукой, словно завершила какой-то магический трюк, словно вызвала это видение из самой земли. – Не желаете ли заглянуть внутрь?
В это мгновение сзади раздался легкий шум, подобный взмаху крыла волшебной птички. Оба, он и Мейв, одновременно повернулись к детскому креслу. Клодетт не сводила глаз с фасада дома.
– Ах, он просыпается, – пробормотала она, распахивая дверцу машины. – Идеально вовремя.
Лукас зашел в дом. Через щели в половицах пробивались зеленые ростки, сквозь оконные рамы также проникли стрелки какого-то вьющегося растения, уже цепляющиеся за штукатурку внутренних стен. В слабом подобии некогда нормальной гостиной виднелись отслоившиеся от стен обои, часть которых, побежденная временем и забвением, уже пылилась на полу. Дом наполняли влажные травяные запахи. Здесь явно давно не жили.
В кухне темнела старая прокопченная печь, на ней гостеприимно стоял чайник, словно надеясь, что в любой момент могут появиться замученные жаждой визитеры. На сушилке стояли затянутые паутиной тарелки, под ней покрытая пятнами плесени раковина, рядом на полке – проржавевшая жестяная банка пищевой соды, а возле плиты скрюченная подметка какого-то башмака. На гвозде возле двери висел поводок давно исчезнувшей собаки, он потрескался и расслоился в ожидании своего владельца.
Лукас прошелся по дому. Осмотрел потолки, стены, загадочную картографию влажных разводов на деревянных панелях. Заглянул в переднюю часть дома, прогулялся по задним помещениям. С трудом открыв дверь черного хода, он постоял на пороге, крыльцо под ногами покрылось скользким налетом; он рассмотрел вдали склон горы, молодой осинник возле ветхой ограды. Дождь прекратился, ветер стих, влажно поблескивала пышная, потяжелевшая от воды зеленая растительность.
Он осторожно поднялся по лестнице, держась за стену. На втором этаже повреждений оказалось меньше, хотя бы не наблюдалось следов древоточца и гнили. На лестничной площадке с одной стороны предстала большая комната с эркерным окном, выходящая на речку, а с другой он разглядел за открытой дверью ванную на когтеобразных ножках с нависающим над ней заплесневелым нагревателем. Продвигаясь дальше по коридору, он попал в помещение с низким скошенным потолком, двумя высокими окнами и туманными очертаниями обстановки. Осторожно ступая по полу, Лукас захотел взглянуть на открывающийся из окон вид, когда осознал вдруг, чем именно заполнена комната: кровати, кроватки, многие из них придвинуты к стенам, с тусклыми латунными шишками на спинках, одна с причудливыми завитушками сбоку, одна с пологом, уже прогнившим, и погнутыми деревянными колесиками под основанием. Вероятно, кроватка для ребенка, чтобы убаюкивать и успокаивать.
«Как же называется такая кроватка?» – думал он, глядя на нее, словно в жизни не видел прежде мебели, так красиво украшенной миниатюрным шатром. Стены, как он теперь увидел, декорированы игровыми картинами. Из-под налета пыли и гнили проступали полосатый барабан, игрушечный солдатик, плюшевый мишка с бантом на шее. Так, детская. Для семьи с – каким количеством? – шестью детьми. Поворачиваясь в центре комнаты, он пересчитал кровати. Шесть. Это число прокрутилось в его голове. Семь, если считать детскую с пологом.
Когда его душа смирилась со словом «ребенок», то следом за ним всплыли и слова «люлька» и «колыбель». Он вновь пригляделся к кроватке под пологом на изогнутых коромыслами основаниях. Колыбель. Ребенка укладывали под этот навес, когда-то красиво задрапированный кружевной тканью, – он видел подобные экземпляры в музеях, спектаклях или костюмированных фильмах, – там чадо и засыпало, убаюканное мерным покачиванием.
Потрясенный, он вдруг задумался о крошечных размерах малышей. Окинул оценивающим взглядом колыбельку. Как же туда мог поместиться целый человек? Он видел мельком Ари, малыша Клодетт, когда она переместила его в нагрудную переноску. Темные локоны, сердито сморщенные губки и глаза, странно напоминавшие его собственные. Стоя за спиной Клодетт, они с Мейв посмотрели, заставили себя посмотреть, как она вытаскивала их племянника из креслица, и сотрясали воздух восторженными восклицаниями о красоте, миловидности и очаровательности ребенка. Он почувствовал, как напряглась Мейв, понял, каких усилий ей стоили комплименты. Не оборачиваясь, Клодетт засунула Ари в переноску. Лукас успел увидеть только ножку в носочке, стиснутый кулачок да примятую от сна щечку. Ему хотелось взять Мейв за руку, но он побоялся. Потом Клодетт обернулась, прикрыв ладонью детскую головку, и ее пристальный взгляд дал понять, что им не удалось никого обмануть своими восторгами. Она ограничилась лишь кратким предложением зайти в дом.