Сейчас он подумал о Мейв. В эту детскую ее пускать нельзя. Ни в коем случае. Он повернулся к двери с таким решительным видом, словно хотел забаррикадировать ее.
Снизу из гостиной доносились женские голоса – вернее, из бывшей гостиной с высоким потолком, где от всей обстановки остались массивный мраморный камин да остов дивана с валявшейся на полу набивкой из конского волоса. Голос сестры сообщил его жене, что это старый охотничий домик, построенный поблизости от деревни в качестве дополнительного места отдыха владельцами большого дома. Большой дом разрушился, пояснила она, сгорел много лет назад в Тревожные годы[77]. Это все, что осталось, заключила она.
Он слышал тихий голос жены, звуки шагов и повизгивание другого тонкого голоска – Ари. Он слышал и тихое, успокаивающее воркование Клодетт.
Лукас еще раз окинул взглядом детскую. Охотничий домик, где одновременно спали семеро детей, под картинами барабанов и плюшевых мишек.
– Так вот ты где, – произнес голос за его спиной.
Лукас резко развернулся с таким видом, словно его застали за какой-то шалостью. В дверях стояла Клодетт. Шлемовая маскировка сброшена; волосы золотым капюшоном обрамляли голову, волнами ниспадая на плечи. Она опять стала самой собой.
– Мейв, – встревоженно произнес он, обведя рукой комнату, – ее нельзя сюда допускать…
– Все в порядке, – ответила Клодетт, – она вышла прогуляться. Захотела взглянуть на остатки садовой роскоши.
Клодетт вошла в детскую. Коснулась одной из кроватей, провела пальцами по стене. На ее груди в переноске тихо посапывал малыш.
– Я купила это имение, – сдержанно сообщила она, не глядя на него. – Ничего, что я оформила документы на него на твое имя?
Они стояли в детской все трое: Клодетт, Лукас и Ари.
– По закону, – продолжила она, – дом будет принадлежать тебе. Вернее, все должны думать, что он принадлежит тебе. Мне нужна только твоя подпись, ничего больше.
Лукас задумался над ее словами: документы, его имя и подпись. Осознал, что узнал наконец, ради чего затеяно это путешествие, что означало их прибытие в эту долину, в этот окруженный садом дом.
Из сада донесся какой-то шум, похоже, Мейв принялась что-то откапывать или скоблить. Он слышал также журчание вокруг дома – дождевые ручейки сбегали по черепичной крыше и стекали по желобам водостоков.
Он смущенно прочистил горло. Пребывая в растерянности, он лишь смутно осознавал, что надо бы что-то спросить, что-то выяснить у сестры.
– Но, – начал он, – как же ты будешь здесь…
Она едва заметно склонила голову, словно вспоминая о чем-то давно забытом.
– Это же настоящая глушь, Клод, – прошептал он. – Вряд ли тебе удалось бы найти более безлюдное местечко. Не хочешь же ты вообще… я имею в виду… не собираешься же ты действительно… жить здесь. Верно?
Она подняла голову. Их взгляды встретились.
Он попытался прочесть выражение ее глаз.
– Клод? Что происходит? А как же Тимо? Неужели он…
– Это всего лишь дом, – бросила она и, отведя взгляд в сторону, направилась к окну. – На случай, если мне когда-нибудь понадобится… исчезнуть и отдохнуть. Мне же нужно будет куда-то поехать, где-то пожить. Временное пристанище.
– Долговременное?
Она пожала плечами, не поворачиваясь к нему.
– Это всего лишь дом, – повторила она.
Лукас подошел и встал рядом с ней, и они уже вдвоем лицезрели за окном затененный облачным поясом склон горы.
– Ты должна пообещать мне кое-что, – каждое слово оставляло туманное облачко на оконном стекле.
– Что?
– Что ты не сделаешь ничего, не предупредив меня. Не исчезнешь, оставив меня раздумывать или…
– Разумеется, нет. Я не смогу. Мне понадобится твоя помощь. Только не… – она нерешительно умолкла. – Не волнуйся, если… если тебе сообщат, что я… – она покачала головой, собираясь с мыслями, и добавила: – В общем, не обязательно верить тому, что тебе могут сообщить. Сохраняй спокойствие и жди, когда я свяжусь с тобой. Потому что я хочу… Я знаю, чего я хочу.
– О боже, – он прижал ладони к лицу. Зажмурил глаза, как обычно делал, когда она заставляла его участвовать в своей версии игры в прятки, где она вечно пряталась, а он неизменно искал ее. – Мне даже не хочется толком понимать, о чем ты говоришь сейчас. Все это звучит как жутко опасная затея. Я даже представить не могу, что скажет мама, если узнает…
– Никто ей ничего не собирается говорить, потому что ты, надеюсь, ничего не скажешь, – серьезно и требовательно произнесла Клодетт. – Ты же понимаешь, что она непредсказуема, – она мягко положила руку ему на плечо. – Мне нужен ответ, Лукас. Лучше бы сегодня. Мне необходимо знать, могу ли я записать это владение на твое имя.
Он вздохнул. Мотнул головой из стороны в сторону, словно освобождаясь от каких-то незримых оков. Опять вздохнул и, помолчав немного, проворчал:
– Ладно. Договорились. Записывай.
– Ты согласен?
– Да. Вопреки здравому смыслу, согласен.
– Как удачно, – усмехнувшись, заметила она, – поскольку я уже перевела деньги на твой счет. Во второй половине дня тебе предстоит встреча с адвокатом. Я отвезу тебя в его контору, но сама встречаться с ним не буду. Все должны поверить, что это твой дом.
В этот момент Ари поднял головку и развернулся в переноске. Он поднял ручку и, казалось, показал на что-то за домом, за окном, на что-то невидимое для них.
– Ан, дан-нан-най, ан блу, анай бли, – пролепетал малыш.
На редкость длинное и замысловатое высказывание. Первые детские открытия и заключения. Лукас заинтересованно взглянул на ребенка; племянничек взирал на него напряженным вопросительным взглядом. «Что, малыш?» – уже собрался сказать он, но тут вдруг почувствовал, впервые в жизни, не совсем еще присутствие, но возможность присутствия другого малыша, где-то поблизости и слегка в стороне от него, смутные очертания маленького существа, стоящего возле его ног. Это было не столько данность или навязчивое видение, просто идея того, кто еще может появиться, порадовать их своим визитом.
Лукас положил руку на покоробленный деревянный подоконник; он сосредоточился на этом ощущении, осторожно замерев на месте, чтобы не спугнуть. В зеленоватом стекле возникла дымка его дыхания, потом исчезла и появилась вновь, словно нечто невидимое проявлялось снова и снова, нечто незримое заявляло о себе.
Усталый ум подобен паре едва горящих конфорок
Дэниел, Суссекс, 2010
В непривлекательном с виду центре пригородного района Англии три часа пополудни, время по Гринвичу, и я торчу на автопарковке возле средней школы.
Прежде мне никогда не приходилось сооружать таких странных фраз; никогда я не собирал слов в таком особом порядке.
Бросив дорожную сумку на землю, я прятался в своих помятых одеждах под сенью деревьев, частично скрытый машиной, точно суровый желчный призрак. Сердце в груди самостийно выдавало серии лихорадочных или сбивчивых ударов: вроде сердечных сбоев. Оно надумало буксовать или запинаться после каждого десятого или одиннадцатого удара. К такому результату привела беспрестанная смутная тревога, перемежаемая острыми приступами смятения. Мне приходилось прижимать руку к груди, в надежде убедить свой мотор восстановить нормальную активность. На затылке под волосами скопились капельки пота, уже смочив воротник рубашки. «Я спокоен, – мысленно убеждал я себя, убеждал свое сердце, – мы спокойны». Но что, если я пропустил Тодда? Вдруг я не найду его? Вдруг упаду замертво от сердечного приступа прямо здесь? Сможет ли полиция отыскать Клодетт, воссоединить ее с моим безжизненным телом? Достаточно ли у меня удостоверений личности, чтобы ее могли найти?
Передо мной высились беспорядочные и молчаливые кирпичные здания. Все двери закрыты. Окна пусты. Но близился конец учебного дня и с минуты на минуту вся округа может взорваться бурной жизнью многоголосой школьной толпы, и тогда впервые за двадцать четыре года я встречусь, наверное, лицом к лицу с моим давним другом, Тоддом Денхамом.
Благодаря быстрому интернет-поиску, проведенному в аэропорту Ньюарка, я узнал, что знакомый мне в конце восьмидесятых годов прошлого века Тодд, поклонник грампластинок, кардиганов и почитатель Дерриды[78], теперь трудится учителем в средней школе Суссекса. «Вряд ли это он, – мысленно говорил я себе, сидя в тесноватом кресле зала ожидания аэропорта и глядя на экран моего лэптопа, – должно быть, просто однофамилец».
Но, кликнув по иконке «сотрудники» на сайте школы, я просмотрел его биографию: место рождения Лидс, Англия, окончание курса и аспирантуры в знакомом университете, в настоящее время преподает медиаведение, или теорию массовых коммуникаций в средней школе. Должно быть, все-таки он.
Поглядывая на эту школу, я пару раз глубоко вздохнул, стараясь игнорировать очередной сбой сердцебиения. Я поднял сумку, опять поставил ее на землю. Для начала я слегка постучал виском по облупленной коре эвкалипта. Нет, мне необходимо быть в курсе ситуации, чем бы эта ситуация ни обернулась для меня. Нельзя терять головы.
Автоматические двери школы разъехались, и я тут же, насторожившись, расправил плечи. Под палящий солнечный свет вышел человек, похожий на уборщика или вахтера с инструментным ящиком. Он спустился с крыльца и исчез за углом здания.
Автоматические двери закрылись.
«Да уж, аховое у меня положение, – подумал я, – околачиваюсь тут возле школы, прячусь в засаде, в надежде узнать, не бросил ли я в лесу умершую женщину». А здесь самый обычный учебный день. Смотреть не на что.
Разъезжаются и съезжаются самые обычные двери.
Внезапно что-то всплыло перед моим мысленным взором. Редкое воспоминание, и я подумал, что двери этой школы почему-то напомнили мне вход в отдел лингвистики в том английском университете. Воспоминания не связаны с чередой кактусов, внедренных в гравий, или с женщиной за стойкой администратора, загрунтованной толстым слоем бежевой косметики (хотя она неприятно и мимолетно напомнила мою первую жену), или с аквариумом, где кружили в отфильтрованном пространстве излучающие скуку неоновые рыбки. Нет, их вызвали именно изогнутые формы тех двойных электрических дверей, что открывались и закрывались в замедленном скольжении, создавая мимолетные круглые скобки вокруг тех, кто проходил в них. Воспоминания как-то связаны с издаваемым ими шумом, они открывались и закрывались, с глухим свистом рассекая