– Для вас, – произнес он, нарушая очарование, и протянул ей пакет: в коричневой бумаге, обвязанный бечевкой.
– Что это? – спросила она, взяв пакет.
– Шарф, – усмехнувшись, пояснил он, – новый. Ваш, увы…
– О, право, не стоило беспокоиться. Мне вовсе…
– …весь в пятнах, совсем испорчен, и это меньшее, что мы можем сделать, как сказала моя сестра.
Они оба помолчали, отведя глаза, и опять взглянули друг на друга. Одна пожилая библиотекарша за их спинами многозначительно прочистила горло и с шумом задвинула ящик картотеки.
– Как себя чувствует ваш племянник? – довольно формальным тоном спросила Тереза.
– Джеки? – Он вновь улыбнулся. – Прошел боевое крещение. Наложили шесть швов, и он неимоверно гордится ими.
Коллега за ее спиной вновь кашлянула, и Тереза, не зная, что еще сказать или как поступить, предложила:
– Могу я проводить вас?
Когда вращающаяся дверь выпустила ее из библиотеки на зимнюю улицу, она сразу увидела его; он взял ее за руку и отвел в сторону, обойдя спешащих по делам прохожих и выводя из-под освещенного портика под открытое небо, где его лицо и ресницы сразу заблестели от легких капель дождя.
– Я даже не знаю, как вас зовут, – пылко, с какой-то новой искренностью произнес он.
– Тереза, – ответила она, – Тереза Ханрахан. А вас?
– Джонни Демарко, – он мягко пожал ее пальцы. – Да, – смущенно продолжил он, улыбнувшись, – очень приятно познакомиться.
– Спасибо за шарф.
– Надеюсь, вам понравится. Я сам выбирал. Он немного ярче вашего, но я подумал, что, пожалуй, не помешает чем-то подчеркнуть синеву ее глаз. Вы не представляете, каких трудов мне стоило доставить его. Сегодня я обошел все библиотеки Бруклина, выискивая ту самую девушку, просто чтобы…
– Я обручена, – тихо обронила Тереза.
– Вот как? – не сводя с нее пристального взгляда, произнес он и, отступив в сторону, привалился к стене библиотеки. – Вот как, – повторил он, достал зажигалку и, взяв сигарету, поднял голову к темнеющему небу. – В общем, – затянувшись, добавил он, – полагаю, это логично.
– Я не знала… – начала Тереза. – Я не знаю…
Он издал короткий, невеселый смешок.
– На самом деле, я тоже, – он опять затянулся сигаретой, – я имею в виду, собираюсь обручиться. Вот-вот.
– Ох, – сказала она, пытаясь подавить волну печали и ревности, поднимавшуюся в груди.
Бросив сигарету на землю, Джонни Демарко повернулся к ней:
– Ладно, что вам хотелось бы сделать?
Лишь через четыре года она увидела его снова. Бруклин – большой город, и несмотря на то, что итальянцы и ирландцы отмечали одинаковые праздники и посещали одинаковые мессы, они гуляли в разных парках, ходили по разным улицам и разным магазинам.
Пол сказал, что им следует открыть магазин на второй день Пасхи; его мать поджала губы и с грохотом поставила сковороду на плиту, всем своим видом выражая несогласие. Тереза не имела своего мнения по поводу времени открытия магазина – ее это абсолютно не волновало: ей хотелось только удалиться в соседнюю комнату, положить голову на прохладную подушку, натянуть одеяло и погрузиться в роман, который она одолжила на прошлой неделе, но прочла пока всего пятнадцать страниц, почти все ее время отнимали дети и работа в магазине.
Но ради умиротворения старшей миссис Салливан открылись они только после полудня. Ко времени второго завтрака первого понедельника Пасхи Тереза успела побывать на церковной службе, приготовить ленч, удобно устроить малышку в манеже задней комнаты, а старшую девочку, под периодически бдительным присмотром ее бабушки, занять игрой с подсчетом сушеных бобов, и теперь стояла за деревянным прилавком в магазинной униформе, натянувшейся на ее животе из-за третьей беременности – очередной дочери, как показало будущее.
Она переминалась с ноги на ногу, обслуживая подслеповатую соседку из ближайшего к ним квартала, когда, еще не видя его, услышала:
– …но только на минуту, ладно? – произнес он.
Его спутница выглядела прекрасно, и это открытие доставило Терезе в равной мере боль и удовольствие. Миниатюрная итальянка с завитой по последней моде прической держалась за него своей затянутой в перчатку рукой. Когда они направились в сторону ее отдела, Тереза заметила, что живот этой женщины выдается так же, как ее собственный.
– Что-нибудь прохладительное, Джонни, содовую или фруктовое мороженое, – сказала его супруга. – Что лучше, как ты думаешь?
И вот это случилось: он увидел ее. Радостное потрясение, отразившееся на его лице, явно выдало то, что он узнал ее. Их взгляды сцепились так же, как четыре года назад, и все окружающее – прилавок, голоса, магазин, покупатели, ряды полок с банками, склянками и упаковками с мукой – словно исчезло. «Это вы», – казалось, говорили его глаза, и она отвечала: «Да, я».
Соседка никак не могла выбрать один из двух видов консервированных бобов, а его жена рассуждала о том, какую содовую она любит больше всего, спрашивая Джонни, будет ли она достаточно холодной, ведь нынче выдался жаркий апрельский день, а Тереза вцепилась в прилавок, чтобы не упасть, точно в магазин вдруг ворвался шквальный ветер.
Когда соседка наконец удалилась, шаркая туфлями, Тереза слегка подняла подбородок и глубоко вздохнула. Его жена отвернулась к холодильнику выбрать напиток, и тогда Джонни сказал:
– И вновь привет.
– Привет, – ответила Тереза, мельком глянув в сторону Пола, который стоял на стремянке в другом отделе магазина.
Жена с вопросительным видом поставила содовую на прилавок.
– Это Тереза Ханрахан, – пояснил Джонни, – она… – он, казалось, растерялся, его пояснения затихли на опасной ноте, побудив жену бросить на него пристальный взгляд.
– Салливан, – отстраненно услышала Тереза свою поправку, – однажды я помогла вашему племяннику, когда он попал в беду.
Жена распахнула глаза.
– Вы имеете в виду Джеки? Он вечно попадает в неприятности. А меня зовут Лючия, – сказала она, – почему-то муж забыл представить меня.
Тереза любезно кивнула ей.
Глаза Лючии скользнули по униформе Терезы.
– И вы тоже?
– Да.
– У вас первый?
– Третий.
Брови Лючии удивленно взлетели.
– Третий? Санта Мария, мне никогда не решиться на трех. Одно ожидание первенца уже доставило мне жутко много хлопот. На днях я как раз говорила Джонни: «Милый, мне вполне хватит одного».
Тереза взяла бутылку, открыла крышку и передала напиток женщине.
– Возможно, – сказала она, – у вас еще будет время передумать.
– Никогда, – бросила Лючия, направляясь к выходу.
Джонни задержался у прилавка лишь чуть дольше. «Никто не мог ничего заметить», – позже говорила себе Тереза: в этом она была практически уверена. Он положил ладонь на широкую потертую деревянную поверхность прилавка, точно напротив руки Терезы. Он сложил из своих пальцев своеобразную фигуру: подвернул указательный и средний, а большой и последние пальцы вытянул вперед, словно в жесте одобрения, или приветствия, или, возможно, прощания. И после этого он опять надолго исчез из ее реальной жизни.
Она вела подсчет годам: один, потом второй, третий, четвертый и даже дольше. Родители Пола переехали жить к одной из его сестер. Выдержав пристойное время, Тереза предложила Полу превратить опустевшую комнату в спальню для девочек, и он согласился. Пришел его приятель, столяр, и соорудил двухъярусную кровать.
По ее совету они сделали крупную покупку, приобрели холодильный прилавок, чтобы готовить свежие сандвичи для завсегдатаев к ленчу. Семь лет, восемь лет, девять лет. Девочки начали после школы помогать в магазине, готовя домашние задания там же, за прилавками. Тереза, думавшая, что больше у нее не будет детей, с удивлением обнаружила, что опять забеременела. И она родила мальчика, Дэниела, который, как оказалось, стал ее последним ребенком. По вечерам она ходила с ним по комнате, укачивая – он всегда был беспокойным, всегда плохо спал, – и заметила, что если встать на цыпочки в гостиной, то можно увидеть вдалеке равнинный участок буровато-серой Ист-Ривер.
С самого детства Дэниел полюбил эту реку. Тереза привозила его на берег в коляске, и он мог сидеть там часами, подавшись вперед, словно напряженно вслушивался в шум ветра и проходящих лодок, в плеск волн. Когда он научился ходить, они спускались к реке вдвоем по утрам, когда девочки занимались в школе, а в магазине царило временное затишье, Дэниел в застегнутом на все пуговицы трикотажном полупальто, а Тереза в накинутой на голову шали, удерживающей волосы в порядке. Иногда он тянул ручонку к Манхэттену, детский глазомер обманчиво подсказывал, что он сможет ухватить те высокие стальные башенки за рекой, если только достаточно далеко вытянет руку.
В тот день, на пароме, Дэниел испытал настоящее удовольствие. Вроде бы ему тогда было около четырех лет, и отпала необходимость каждый день водить его в детский сад. Пол неодобрительно покачал головой, но промолчал, когда Терезе вдруг захотелось однажды утром оставить мальчика дома. «А почему бы и нет?» – мысленно спрашивала она себя, обдумывая этот вопрос. Он стал ее последним, поздним ребенком, так почему же она не может побаловать его немного больше?
Поэтому она пообещала сыну, что в первый погожий весенний день они отправятся в Манхэттен на пароме. Всю дорогу от дома до билетной кассы Дэниел шел вприпрыжку, а когда их пропустили на борт, он носился непрерывно из конца в конец, крича чайкам что-то не поддающееся дешифровке.
Каким чудом она узнала, что он тоже будет на этом судне? Что он увидит ее затылок из окна каюты, выйдет на палубу и сядет рядом, положив свою газету на скамью.
Не произнося ни слова, они просто смотрели на приближающиеся очертания Манхэттена. Она почувствовала, как его мизинец коснулся ее руки. Она замерла. Лишь зажмурила глаза, скрытые солнечными очками.
– Я думаю о вас, – наконец произнес он, – каждый день.