(Хотя, можно ли его, фактически, назвать словом? Сомневаюсь. Точнее сказать, звуком. Ее первый звук, обращенный ко мне.)
– Что вы там разглядываете? – понизив голос, спросил я.
– Двух ястребов и сарыча, – ответила она, не взглянув в мою сторону.
Я уставился в небо. И не смог увидеть ничего, кроме свинцовой опушки кучевых облаков и дождевых капель, колющих мне глаза. Однако я все-таки разглядел малюсенький черный силуэт или два силуэта, неподвижно зависших в этом беспорядочном небесном потопе.
– Сарыч, – оживленно воскликнул Ари и взглянул на меня, опустив бинокль, – сарыч… сарыч… с-с-… сс-а…
На сей раз она тоже опустила бинокль и взглянула на сына, на лице ее проявилось лишь желание помочь ему.
– Сарыч, – подсказала она ему, – поймал мышку, верно, Ари? По крайней мере, мы подумали, что это была мышь. А ведь мог быть и крольчонок.
Она вновь вооружилась биноклем. Я смотрел на Ари; он тоже глядел на меня.
Как ни странно звучит, но почему-то я всегда чувствовал, что Ари в каком-то смысле выбрал меня. Неужели он решил или предчувствовал в тот момент, к какому результату приведет наше знакомство? Я не имею в виду, что Клодетт лишилась права выбора, безусловно, оно у нее имелось, так же как и у меня. Так или иначе, но в следующий момент Ари спрыгнул с машины. Он быстро встал на скользкую от дождя крышу и мгновенно спрыгнул. Прямо мне на руки.
Я поймал его, разумеется. Мои родительские рефлексы еще не заржавели. Ты видишь, что ребенок летит к земле, и бросаешься к нему, чтобы обеспечить мягкое приземление. «По ощущениям, он совсем не похож на Найла, на Фебу», – помню, подумал я, испытав весьма болезненный укол воспоминаний. Более хрупкий и гибкий, с более здоровыми конечностями. Ему не хватало лишь прочности отношений, уверенной фамильярности моих родных детей. А его волосы, прижавшиеся к моей щеке, были более тонкими и кудрявыми.
Так мы и стояли с ним, слившись в объятии на безлюдном, продуваемом всеми ветрами участке ирландской дороги: оставшийся без отца сын и оставшийся без сына отец.
Я подбросил его в воздух, естественно, как обычно поступали мужчины, когда ребенок прыгал к ним в объятия. По этому поводу не существует никаких писаных правил, но всем известно, что таков следующий пункт программы. Я даже не подумал предупредить его перед броском. Он знал, что это случится, так же как и я.
Первый раз, чтобы не испугать мальчика, я лишь слегка подбросил. Он засмеялся, поэтому я повторил трюк, на сей раз подкинул выше, достаточно высоко, чтобы успеть хлопнуть в ладоши, прежде чем поймать его.
Его тонкие взлетающие волосы окружали голову золотистым ореолом, а на лице застыла смесь восторга и страха. «Еще! – кричал он, цепляясь пальцами за мои рукава. – Еще! Еще!» И он взлетал вверх и летел вниз, вверх, вниз, а я каждый раз подхватывал его под мышки.
Под конец мы оба совершенно выдохлись. Я поставил его на дорогу, поддерживая, пока не убедился, что он восстановил равновесие, но он обхватил мои ноги, умоляя продолжить игру, и это тоже было традиционным завершением.
– Скажи-ка лучше мне, – попросил я, положив руку на его влажные кудри и окинув взглядом дорожную перспективу, – где тут поблизости можно выпить чашку приличного кофе?
Ответ обнаружился в термосе, запасенном в ее машине, только в нем оказался не кофе, а горячий шоколад.
– Боже мой! – воскликнул я, сделав первый глоток. Я ожидал какой-то водянистой бурды, сделанной из порошкового какао, но напиток оказался горячим, густым, темным и невероятно вкусным. Он напоминал взбитый бархатистый соус, расплавленное волшебное зелье, и ничего вкуснее я в жизни не пробовал. – Откуда такой потрясающий вкус?..
– Его готовит маман, – поспешно вставил Ари, просунув голову между двумя передними сиденьями, где устроились мы с его матерью, – из особых шоколадных бобов.
– Она выращивает шоколадные бобы? – вопросительно произнес я, но она смотрела в другую сторону, и лицо ее занавешивали пряди волос. – Тогда это впечатляющее искусство.
Ари издал трель восторженного заливистого смеха и ударил меня по плечу, менее ощутимого удара мне еще не доводилось получать.
– Нет же, – пояснил он, – теперь не надо выращивать шоколадных бобов.
– Надо же, правда? А откуда же тогда их берут?
– Покупают.
– По моим понятиям, она наверняка сама выращивает их.
– Да нет же, не выращивает!
– А у меня сложилось впечатление, что твоя мама из тех волшебниц, что способны тайно выращивать шоколадное дерево на заднем дворе.
– Они не растут на дереве! – Он повернулся к матери: – Он думает, что они растут на каком-то дереве!
Она повернулась к нему лицом, распахнув и без того большие глаза.
– Может, и растут, – прошептала она.
– Ничего и не растут, – с легкой долей сомнения возразил он. – Я знаю, что не растут. Их присылает из Парижа Grand-mère[87]. Ты же сама говорила мне, – он толкнул локтем ее кресло, отчего слегка выплеснул шоколад из своей чашки.
– Ах, – в смятении произнесла она, видя, как горячие ручейки шоколада стекают по рукаву ее куртки, скапливаясь в складках и заломах.
– П-прости, маман, – протянул малыш, – п-п-прости, п-п…
– Все в порядке, – ответила она, – успокойся, – и я твердил то же самое, вытирая ее рукав и волосы своим носовым платком. Ари продолжал извиняться, вернее, пытаться произнести извинения, а она говорила, что такие неприятности иногда случаются, и я продолжал вытирать пятна.
– Ари, – наконец сказала она, взяв его за руку, – это же пустяки. Понятно? А теперь, может, ты хочешь выйти на воздух и поиграть?
Через затуманенное ветровое стекло мы видели, как Ари идет к стене и заходит на поле. Я неловко поерзал в кресле. Странность ситуации внезапно открылась мне: я втиснулся в машину к бывшей кинозвезде, которую считали умершей большинство людей. Что я здесь делаю? И что ей нужно от меня? Помню, сделал себе твердое внушение. Я знал, как общаться с женщинами, особенно с привлекательными, и решительно не мог позволить включить гормональный автопилот в общении с этой странной особой. Это же, черт подери, сама Клодетт Уэллс. Мне реально надо сдерживать свои порывы. Вероятно, где-то в кустах засели вооруженные телохранители, для призвания которых ей достаточно просто поднять один из ее тонких пальцев.
– А знаете, – сказал я, поднимая испачканный шоколадом носовой платок, а главное, сознавая, что надо что-то сказать, необходимо нарушить затянувшееся молчание, – я серьезно подумываю о том, чтобы слизать с платка весь этот потрясающий шоколад, чтобы не пропало ни капли.
– Не позволяйте мне остановить вас, – рассмеявшись, произнесла она, – но, пожалуйста, помните, что у нас еще много осталось. – Она предъявила термос, и я позволил ей налить мне еще шоколада на пару пальцев.
– У вас замечательный ребенок, – заметил я, приклеившись взглядом к изгибам ее запястий, манжетам свитера, к миндалевидным формам ногтей. По-моему, я решил, что минимальный зрительный контакт поможет мне избежать неуместного автопилотного флирта. – Он действительно удивителен. На редкость восприимчивый и смышленый.
Она оглянулась на меня. Я позволил себе на микросекунду, не больше, встретиться с ее потрясающими кошачьими глазами.
– Спасибо, – сказала она, – я тоже всегда так думала, хотя приходится признать некоторую долю субъективности. У вас есть дети?
– Есть, – прочистив горло, ответил я. У меня аж язык зачесался, так захотелось рассказать ей о судебных тяжбах, об отцовских страданиях, но что-то остановило меня. Видимо, мелькнула мысль, что о такого рода страданиях не говорят женщинам – одиноким женщинам, матерям, красоткам, – чтобы они не подумали, что вы какой-то псих или преступник.
– Да, есть, – помолчав, повторил я, – двое. Мальчик и девочка. Старше Ари, – и тут же впадая в смятение, я понял, что она может представить меня как женатого мужчину, и быстро добавил: – Они живут с их мамой. Моей бывшей. Бывшей женой. Мы больше не живем вместе. Разъехались. Расстались. Оформили развод.
«Почему, – спрашивал я себя, – мне так хотелось развеять идею того, что я с кем-то связан? Неужели я думаю, что у нас в некотором роде свидание? Что происходит в моей голове? Я обезумел?»
– Я развелся с ней, – с какой-то отстраненностью услышал я собственный голос, в последний раз дополнив сказанное на тот случай, если она не вполне поняла меня.
– О, как жаль, – сказала она, – что вам пришлось развестись, я имею в виду.
– Не стоит, – откликнулся я, – я не жалею, – скосив взгляд в ее сторону, я обнаружил, что она как раз смотрит на меня, поэтому резко отвернулся и принялся разглядывать поля, облака и блестящую от дождя дорогу перед нами. – Ну а как насчет папы Ари? – спросил я, обращаясь к каменной стене.
Я чувствовал, что она по-прежнему смотрит на меня. Мои пальцы принялись выбивать дробь на приборной панели.
– А что с ним может быть?
– Ну, вы еще вместе или?..
– Расстались, – отрывисто ответила она, выразительно разделяя слово на слоги. – На самом деле мы так и не поженились.
– А-а… Понятно. Может, так даже проще.
– Вряд ли, – криво усмехнувшись, возразила она.
– Вы правы, – хмыкнув, согласился я. – Не понимаю, почему я это ляпнул. Не думаете ли вы, что слово «простой», вероятно, самое неточное определение для подобных случаев? Скорее нужна его полная противоположность, антоним. Может быть, «сложный» или «запутанный». Закрученный, извилистый, мудреный, предательский. Любое из этих определений могло быть более уместно. – С огромным трудом мне удалось захлопнуть рот, и мое бормотание милосердно оборвалось.
– Что ж, – помолчав, призналась она. – Все эти испытания уже позади.
– М-м-м, – промычал я, но в каком смысле: «Неужели? Позади? У вас? Вы наделали ошибок, поставили себя в неразрешимую ситуацию с неподходящими людьми, так же как простые смертные?»
– Вы, вероятно, удивились, – наконец серьезно произнесла она, – почему я попросила вас приехать сегодня сюда.