– О, понятно, – тут же сказала она, отбрасывая волосы с глаз.
Она завела Мейв в номер, и они тихо проследовали мимо спящего Ари – он растянулся под простыней на кровати Клодетт, сунув в рот большой пальчик, а плюшевую лису под бочок, – и зашли в ванную.
Клодетт плотно закрыла дверь в спальню.
– Итак, что там с вами, девочками, случилось? – разворачиваясь, спросила она.
В ответ Мейв разразилась слезами, первыми слезами, которые она позволила себе за весь день, возможно, из-за трогательно объединяющих «девочек», возможно также, что Мейв просто уже не могла слышать детский рев, ни минуты больше – она дошла до последней точки, путеводная нить закончилась, закончилась и дорога. Впереди – пустота.
– Хочешь, я подержу ее? – осторожно предложила Клодетт, решительно не желая забирать ребенка, как понимала Мейв, вопреки всем материнским инстинктам.
Кивнув, Мейв позволила взять ребенка и с грустью заметила, с каким знанием дела Клодетт устроилась на бортике ванны, ловко усадив малышку на колени. Но одновременно Мейв давала сбивчивые пояснения, пыталась объяснить Клодетт всю магнитуду катастрофы:
– Она все время плачет, не прерываясь ни на секунду, я ей не нравлюсь, она не хочет быть со мной, придется отдать ее обратно, какая-то ужасная ошибка.
– Может, она хочет есть?
– Я пыталась покормить ее, – всхлипнув, сообщила Мейв, помахав молочным рожком, который вдруг обнаружила в своей руке, – она не захотела!
Клодетт ощупала ладонью детские щечки и лобик, пробежала пальцем по шейке под воротником. С каким же спокойствием и уверенностью она обращалась с малышкой. Да и ребенок у нее на коленях спокойно прижался к белой ночной рубашке, с очевидностью подчеркнув округлость очередной беременности.
Когда Лукас, позвонив Клодетт, попросил ее, в качестве, так сказать, моральной поддержки, слетать с Мейв в Китай, чтобы забрать ребенка – если, конечно, ей теперь проще путешествовать, скрывшись за фамилией мужа, – Клодетт ответила согласием, хотя и с неуверенной запинкой. Мейв прислушивалась к его разговору с другого конца комнаты и уже поняла, что должно произойти. Она слышала, как Клодетт выразила одно сомнение, и Лукас, глянув издалека на Мейв, выразительно откашлялся после очередных слов. Мейв выждала момент, сдерживая нетерпение, сдерживаясь изо всех сил, как может сдерживаться человек после падения с лестницы, хотя на самом деле в то время она, исполненная радостного оптимизма, разглядывала фотографию малышки в желтом комбинезончике, поэтому просто кивнула, пожав плечами. «Это не важно, – могла бы она ответить Лукасу, с озабоченным видом прижимавшему трубку к уху. – Все нормально».
Он опять спросил ее позже, когда они заказывали билеты и изучали путеводитель, подыскивая приличный отель, чтобы не попасть, как в прошлый раз, в кишевший тараканами номер. Действительно ли она согласна лететь в компании беременной Клодетт? Мейв посмотрела на него. Клодетт совершила нечто удивительное, бесподобное, избавившись от старой жизни и вновь всплыв, как ныряльщица, в новой; в новом доме, новой стране и, самое поразительное, с новым мужем.
– Естественно, она беременна, – ответила Мейв Лукасу. – Разве ты не понял, что это и ожидалось?
Сейчас она не испытывала такого умудренного великодушия, сидя здесь, в душной квадратной ванной комнатке, рядом с ребенком, испытывающим отвращение при виде ее, и с красивой, беременной золовкой, которая уже имела одного ребенка и еще будет продолжать рожать их, сколько захочет и когда захочет.
– Знаешь что, – сказала вдруг Клодетт, начиная расстегивать петли на детской курточке. – По-моему, ей слишком жарко. Что у нее там еще надето?
Клодетт сняла курточку и бросила ее на пол. Сняла свитерок, придерживая головку. Стащила утепленные брючки, легинсы и колготки. За ними последовали второй свитер, рубашка, футболка и пара носков. Мейв с изумлением смотрела на то, как ребенок, ее ребенок, успокаивается, освобождаясь от многослойной одежды сиротского приюта.
Закончив процесс разоблачения, Клодетт усадила малышку на колени, оставив на ней лишь подгузник и маечку. Мейв закрыла лицо руками.
– О господи, – простонала она. – Просто не верится, как я не подумала об этом. Что на меня нашло? Как же я могла уложить ее спать во всех этих одежках?
– Ты ни в чем не виновата, – заверила ее Клодетт, прикладывая к вспотевшему лобику малышки влажную салфетку. – Кто мог додуматься напялить в таком климате на ребенка столько вещей?
– Не верится, как же я не проверила, что на ней надето! – воскликнула Мейв. – Я же меняла ей подгузник, но, должно быть, делала это на «автопилоте» и просто, ни о чем не думая, сняла один и надела другой! Это как раз показывает, что я не создана для этого, что…
– Все нормально, – ободряюще произнесла Клодетт, коснувшись ее плеча, – малышка успокаивается.
И она действительно стала спокойней. Этот ребенок, ее зовут Чжилань, что означает «Радужная орхидея» – как выяснила Мейв, – сидела на коленях Клодетт, поглядывая то на Клодетт, то на Мейв, ее взгляд полон испуганного удивления, открытый ротик образует маленькую букву «О». «Что я делаю здесь с вами, – казалось, спрашивал ее взгляд, – в этой ванной комнате, и почему на мне было столько одежды?»
Мейв смотрела на малышку. Смотрела жадно, не отрываясь. Если бы малышка вдруг стала жидкостью, Мейв выпила бы ее; если бы девочка перешла в газообразное состояние, Мейв вдохнула бы ее; если бы некое чудо превратило ребенка в таблетку, рубашку или тарелку, то Мейв с удовольствием, соответственно, проглотила, одела или вылизала ее до чиста. Маленькие ручки цеплялись за подол маечки, пальчики поднятых ножек шевелились около самых висков, где топорщились густые черные волосики. Веки напоминали очаровательные крылышки, а хрупкая грудная клетка поражала своей изящностью. У Мейв захватило дух от такой несомненной реальности, явной телесности малышки, от того, как вздымалась и опускалась грудка, вдыхая и выдыхая воздух, от того, как она поворачивала головку, разглядывая окружающий мир. Мейв все еще не верилось, что малышка здесь, не верилось, что теперь у нее есть ребенок.
– Возможно, – заметила Клодетт, – теперь она захочет бутылочку. Как ты думаешь?
Мейв присела рядом на бортик ванны. Собралась с духом, и когда Клодетт встала, Мейв раскинула руки навстречу ребенку.
Огромная ледяная глыба с опасно острыми краями
Ари, Суффолк, 2010
– Один момент, – откликнулся консультант по брачно-семейным отношениям, быстро запихнув в рот остатки обеденного сандвича, смахнув со стола предательские крошки, скомкав в кулаке жиронепроницаемую упаковку и бросив ее в корзину для бумаг. – Я не задержу вас и на минуту. – Он взял папку с подноса для входящих документов, проглотив недожеванный кусочек смазанного хумусом хлеба, и открыл обложку.
Ари Лефевр Линдстрем Уэллс Салливан, – прочел он. Ему пришлось прочитать это дважды. Шестнадцать лет. Он пробежал взглядом страницу, глотнув воды из бутылки. Живет в Ирландии, мать, отчим, посещал эту школу в течение года, ходил на уроки по следующим дисциплинам, и так далее, обычная шелуха. Однако опытный взгляд консультанта выхватил одну странную особенность: Ранее посещаемые школы – прочерк. Он вздохнул и с сомнением покачал головой. Он имел смутное представление о домашнем образовании. Развернувшись на вращающемся кресле, он встал из-за стола.
«Ребенок, – мысленно заключил он, обращаясь к аудитории, включавшей его книжные полки, акварель с видом скандинавского озера, маятник Ньютона, уродливую фигурку таинственного божества народа Йоруба, купленную во время давней годовой работы в Африке, – социальное существо. Ему или ей требуется, необходимо и даже более того, он жаждет общения и обучения в группе своих сверстников».
Консультант пересек кабинет, остановившись, только чтобы зажечь свечу на каминной полке. Теперь у него появился повод для серьезного разговора. Он почувствовал прилив воодушевления, уверенности, убежденности. Он любил свою работу, да, любил. Он мог помочь этому Ари, будь его предки хоть Пежо, хоть Пежо с «хэтчбэком», он знал, что способен помочь бедняге. Он мог представить себе этого ребенка, который ждет его за этой дверью, по всей вероятности, нервно, испуганно, хотя, возможно, скрывая эмоции под грубоватым фасадом подростковой бравады. Ирландия, сказано в досье, поэтому консультант вообразил себе отпрыска кельтских представителей хиппи. Темно-рыжие дреды, шепелявый ирландской говор, одет в доморощенные хламиды из конопли и шерсти, тот особый типаж, у которого на лице написаны плачевные результаты слюнявого, бесцельного и аморфного домашнего образования. Читать он, возможно, научился лет в одиннадцать, а считать вряд ли способен даже сейчас. И вот он, консультант, поможет проявиться его личности, поставит перед ним нужные цели, вдохновит его на проявления собственной индивидуальности в более основательных образовательных каналах, покажет ему все разнообразие жизни, отличной от ношения доморощенной одежды, выделки домашнего сыра и колки дров для костра.
Консультант распахнул дверь, чтобы приветствовать этого беспризорного ребенка, этого беженца, эту жертву родительских заскоков.
Он узрел фигуру в темном облачении, сидящую в кресле возле его кабинета. Положив ногу на ногу, парень пристроил на колено сложенную газету с кроссвордом, заполненным золотой авторучкой. Начищенные до блеска кожаные башмаки, темно-синий свитер, узкие брюки, аккуратные очки в угловатой черепаховой оправе, популярные в среде архитекторов и веб-дизайнеров, темные курчавые волосы, ни короткие, ни длинные, обычная стрижка средней длины. Консультант подумал: «Вряд ли это тот самый бродяга». Он подумал: «Должно быть, это кто-то другой. Чей-то отец? Нет, слишком молод. Может, старший брат одного из учащихся?»
– М-да, я ждал Ари… – сказал консультант и запнулся. – …Ари… Ли… как же там… гм…
Парень кивнул. И прикид у него, откровенно говоря, на редкость экстраординарный – придает такой вид, будто он сошел прямо со страниц французского романа; дополнить облик могли разве что берет и сигарета, а с таким умным видом он вполне мог толковать об экзистенциализме в одном из богемных кафе на Левом берегу Парижа. Экстраординарный, особенно учитывая, что большинство учащихся этой школы предпочитали одеваться как праздные звезды в стиле рэпа, в нелепые широченные джинсы, жилеты и бейсболки козырьком назад. А вставший тип, закрыв колпачок авторучки, повесил куртку на предплечье и протянул руку. К тому же парень отличался высоким ростом и мускулистой поджаростью, свойственной породистым грейхаундам.