пальмовых листьев, вился дымок от домашних очагов. Необычно выглядели две женщины, приближавшиеся ко мне. Их длинные шеи были унизаны несколькими рядами медных спиралей. Такие же спирали были у них на ногах — от щиколоток до колен. Женщины ловко спустились по крутым извилистым тропинкам вниз и споро, весело приступили к работе. Они жали серпами рис и, переговариваясь, смеялись, обнажая зубы и рот, покрасневшие от бетеля.
У племени падаунгов издавна существовал такой обычай: когда девочке исполняется пять лет, ей надевают на шею кольцо. Это совершается в торжественной обстановке. На празднество собираются все родственники и друзья. Для такого случая выставляется самое любимое угощение — копченая кабанина, запиваемая рисовым пивом «фей». После сытной трапезы девочку усаживают перед родным домом, а мать приносит заранее заготовленный рулон медной проволоки. Знахарка с одного взгляда определяет отрезок, нужный для первой спирали. Во время надевания украшения мать стоит позади дочери и тянет ее за голову, приподнимая подбородок. Ребенок, гордый от всеобщего внимания, мужественно переносит первую боль и нередко даже отказывается от подушечек, которые подкладываются под подбородок и у основания шеи между медью и кожей. Вначале девочке трудно спать и особенно есть, но затем все лишения забываются при виде преподнесенных ей подарков. Если семья достаточно богата, то ребенку одновременно надевают первые спирали и на и1 ры ног.
Через каждые 24 полных луны (2 года) девочке надевают очередную спираль. В одиннадцать лет ей это проделывают в последний раз. Шея уже значительно удлинена и достигает 20 сантиметров. От величины новой спирали — считают падаунги — зависит судьба и счастье женщины: чем длиннее шея, тем она будет и более желанной невестой. Кроме того, медь — ценный металл в этих краях, медные спирали составляют хорошее приданое и говорят будущему мужу о степени богатства его избранницы.
В настоящее время этот обычай уходит в прошлое. Сейчас многие женщины уже сняли с шеи и с ног медные спирали, а девочкам их вовсе не надевают.
Джунгли как они есть
— Джунгли, ну как бы вам сказать популярно, — это непроходимый зеленый ад. Они разрастаются с быстротой микробов и в то же время бесплодны, как камень; они притягивают к себе, как зыбучий песок, и вместе с тем отталкивают. Джунгли — враг всего живого. Они пожирают собственное порождение, и порожденное ими удушает их. Джунгли — это молох с невыносимо отвратительным зловонием продуктов разложения…
Так говорил нам в застольной беседе инженер Сингх. Мы сидели в ярко освещенной комнате в доме местного рпсозаводчика Раджа Кумала в деревушке Танглебин, что километрах в ста от Моулмейна. Оба его взрослых сына и дочь находились здесь же. Сингх работал на вольфрамовых рудниках в горах Тенассерима, в самых дебрях джунглей, и нередко заглядывал сюда, к своим землякам, чтобы отвлечься на время от дикой и суровой жизни. Он почти два года жил в джунглях и был по горло сыт ими. Об этом красноречиво говорил нездоровый цвет его одутловатого лица и слова, которые шли из самой глубины его души.
По словам Сингха, в джунглях Тенассерима и теперь водятся олени, дикие быки, кабаны, слоны, тигры, пантеры. Из редких зверей сохранились носороги и тапиры, встречаются крокодилы.
Рассказы Сингха разожгли наше любопытство. Назавтра было воскресенье, и сыновья Раджа Кумала уговорили отца пойти поохотиться в джунгли на кабанов. Предложили и мне присоединиться к компании, на что я откликнулся с величайшим удовольствием.
…Гасли последние звезды, таяли серые свинцовые пласты тумана над землей, яркий свет все шире разливался по синеющему небу. День вставал яркий, безоблачный, радостный. Мы шли по пыльной дороге. Вместе с нами шагали бой инженера — крепкий парень карен — и погонщик с мулом. На всех нашлось всего два ружья.
Навстречу плелись запряженные быками скрипучие арбы, в которых говорливые бирманки ехали на базар. Скрип арб далеко разносился в утреннем воздухе, а седоки с удивлением взирали на нас — чудаков, вздумавших провести воскресенье в джунглях. Вскоре мы свернули на узкую, хорошо утрамбованную тропинку и пошли гуськом между кустами бамбука и мелкой поросли, через высокую жесткую траву, скрывающую человека с головой.
И вдруг как-то сразу перед нами выросла высоченная живая стена темного, почти черного цвета — начинался тропический лес. Величественные деревья вздымаются, как башни. Их стволы в несколько человеческих обхватов переходят у земли в широкие доскообразные подпоры, без которых эти древесные колоссы рухнули бы наземь под собственной тяжестью. Подпоры прочны и гладки, как полированный гранит. Среди деревьев и под ними пышно, фантастически сплелась всевозможная растительность. Она заполнила все пространство, не оставляя просвета. Странное двойственное чувство овладело мной: мрачная глубина чащи отпугивала, а мерцающие в темной зелени яркие бриллианты цветов заманивали, очаровывали; лесные гиганты, увешанные гирляндами мха и лиан, придавали лесу вид торжественной величавости.
По едва заметной тропинке нырнули мы в мрачные дебри. Первым шел бой, острым тесаком дахом расчищал он путь. Шествие замыкал погонщик с мулом.
Мои первые впечатления начались с того, что в лицо пахнуло гнилостным тленом разложения. Трудными с непривычки оказались первые шаги по звериной тропе, когда и так тяжко дышать влажным горячим воздухом, неподвижным, как в парной бане.
По земле стелются мхи, ползучие лианы обвивают стволы деревьев. Как щупальца осьминога, они опутывают ноги, не пускают вперед. Кажется, задержись на мгновение — и они стянут тебя мертвой петлей, задушат. Даже отмершие, они мешают путнику; скрученные в спирали и замысловатые узлы, они разбросаны по земле, словно противопехотные ловушки и препятствия. Нежно цветущие кусты и лианы скрывают острые шипы, которые рвут одежду, царапают лицо и руки и даже могут проколоть кожаную подошву. Поэтому мы ступаем осторожно, в след ноги идущего впереди. Мы как бы стараемся перехитрить природу, которая наставила столько рогаток, чтобы не допустить человека к тайнам тропического леса.
Невозможно представить себе джунгли, не увидав их. В наших широтах лес обычно состоит из одной или трех-четырех разновидностей деревьев. Здесь же не видишь конца многообразию форм и красок, не знаешь, на чем остановить свой взгляд, не разберешь, из чего же состоит вся эта масса растительности. Одни поражают цветами, другие — величиной листьев, третьи — исполинскими стволами, четвертые — причудливыми очертаниями.
Красивой аркой над тропой изогнулся перистый бамбук. За ним тянутся заросли древовидного папоротника и лесных пальм пинангов, выше простираются изогнутые пышные ветви махагониева дерева с алыми цветами, светло-зеленая красавица дальбергия или мощный тик. Но и эти лесные гиганты составляют лишь промежуточный ярус. Над ними высятся величественные исполины: стройный пьинкадо — железное дерево или огромный бомбакс, который достигает высоты 60–80 метров. Все тянутся вверх, к солнцу.
У многих деревьев листва компактной массой покрывает только самую верхушку, а стволы высятся могучими прямыми колоннами. Не удивительно, что, как ни ярок свет тропического солнца, он не может пробить плотный шатер из листьев. Под сводом такого трехъярусного леса — сырость и полумрак. Под экзотически пышной растительностью повсюду лежит гниль. Кажущиеся несокрушимыми деревья прогнили до корней. Они могут упасть на голову, если на них слегка опереться. Эти лесные великаны рушатся вниз при малейшем порыве ветра.
В невидимой вышине за зеленым шатром пронзительно вскрикнул попугай. В нос ударил дурманяще-кислый запах гниющей древесины старого болота и аромат тысяч цветов. Ярко высвечивали они в темно-изумрудной зелени листвы, играя желтыми, розовыми, сиреневыми, малиновыми, белыми, фиолетовыми красками. Лучшие и красивейшие цветы растут на деревьях. Однако для многих из них пора цветения наступает в марте — апреле. Сейчас же, зимой, цвели кустарники, вьюнковые растения, лианы. А в сезон дождей расцветают самыми невероятными оттенками пышные нежные орхидеи. Они свисают роскошными ожерельями с деревьев. Орхидеи не паразиты, хотя и живут на деревьях. Они относятся к так называемым эпифитам. Эпифиты — это растения, развивающиеся на стволах и ветвях других деревьев, которые служат им как бы фундаментом для прикрепления корней. Они не питаются соками приютившего их дерева: дожди и влажный воздух дают эпифитам достаточно питания. Их густо переплетенные корни образуют своеобразные гнезда, где собираются опавшие листья и ветки, образующие перегной, почву.
Таинственный облик леса усиливают лианы. Они поднимаются по деревьям до их вершин, образуя ствол в руку толщиной, переходят с дерева на дерево и свешиваются сверху зелеными гирляндами молодых побегов. У одних стволы прямые, у других скручены штопором, у третьих завязаны в причудливые узлы. Одни густо покрыты листочками, цветочками, усиками, присосками, острыми шипами, другие — голые, как просмоленные канаты. Они так опутывают деревья, что под ними не видно древесных стволов. Стебли лиан достигают длины 120 метров. Лианы укореняются в почве, откуда черпают влагу и питательные вещества. Но есть и такие, которые буквально душат деревья и мешают им развиваться нормально.
Много здесь и растений-паразитов, воюющих друг с другом не на жизнь, а на смерть. Я обратил внимание на дерево, сплетенное из множества узловатых корней. Оно, как змея, подползает к какому-нибудь прочному стволу, оплетает его сетью выпущенных корней и убивает, продолжая расти уже самостоятельно. Так одно дерево буквально исчезает в удушающих объятиях другого.
Уже на подходе к мангровому болоту я вдруг почувствовал жжение на шее, спине, ногах. Схватился за больное место и в руках ощутил противный скользкий комочек — пиявка! С трудом оторвал ее, смахнул еще несколько тварей с плеч, и белая сорочка от шеи до пояса окрасилась кровью. Миллионы пиявок кишели в траве, висели на кустах, падали с деревьев. Они проникали всюду, в самые неожиданные места. Я оглянулся назад и содрогнулся: глаза и морда мула затекли кровью. А погонщик сам воевал с пиявками, быстро смахивая их бамбуковым скребком. Зевать было нельзя. После пияв