– Не ушиблась? – Нижняя челюсть двигалась отдельно от остального лица, продолжавшего равнодушно пялиться на Улю.
– Не… нет, – выдавила Ульяна. – Я пойду, хорошо?
– Да… иди… Передай Зинаиде Олеговне… – Челюсть опадала и приподнималась, словно невидимый чревовещатель дергал за ниточку.
Что нужно было передать, Уля уже не слышала. Одним рывком она оказалась у двери и выскочила наружу. Последним, что отпечаталось в сознании, стали руки, равнодушно лежавшие на столе, будто вылепленные из бежевого пластилина, – короткие пальцы, пара волосков на сгибе, подстриженные до мяса ногти и лишь один, на левом мизинце, значительно длиннее остальных. Широкая полоса жирной грязи под ним заставила Улю ринуться прочь по коридору.
Она была готова выскочить на улицу как есть, в пожелтевшем лифчике с пришитой лямкой, но ее вещи аккуратной стопочкой лежали на табурете у выхода. Загнанно прислушиваясь к тишине, Уля натянула футболку и свитер, сверху накинула парку, а носки запихнула в карман. Когда до дверей оставалась пара шагов, что-то заставило ее обернуться.
На длинной лестнице, широкой и прямой, какие бывают только в школах и больницах, застыла Зинаида Олеговна. Она наблюдала за судорожными сборами, не произнося ни слова. Но Уля была уверена, что в фойе не было слышно ничьего дыхания, кроме ее собственного, всхлипывающего и прерывистого. Зинаида медленно опустилась на одну ступеньку – тонкий каблук чиркнул по кафелю. Скрип узкой юбки, шелест белой ткани халата и особый скрежет пластмассы о пластмассу. Уля выскочила на улицу и посмотрела за спину.
Сквозь мутное стекло дверей все еще можно было различить Зинаиду Олеговну. Но следовать за Ульяной та не собиралась. Просто смотрела, провожая взглядом стеклянных глаз. Уля окаменела. Ей показалось, что Зинаида Олеговна сейчас спустится по ступеням, пройдет сквозь двери и вцепится ей в шею. Но та лишь коротко кивнула, развернулась на каблуках и начала медленно подниматься наверх, сохраняя идеально прямую спину.
«Потому что пластмасса не может горбиться», – поняла Уля, и от этой мысли ей захотелось плакать.
Чтобы прогнать слезы, она глубоко вдохнула осенний воздух. К привычной сырости и гнилой листве примешивался горький запах табака. На последней ступени крыльца стоял Рэм. Запрокинув голову к темнеющему в сумерках небу, он выпускал изо рта дым и снова жадно затягивался сигаретой. Его макушка подсвечивалась в фонарном зареве. И от этого вида, за пару дней ставшего привычным, Уля не сумела сдержать судорожный всхлип.
Она так и стояла, прислонившись к дверям, чтобы дрожащие ноги не подломились, когда Рэм обернулся. На мгновение он замер, глядя на Улю растерянными глазами. Сигарета, прилипшая к нижней губе, тихо тлела, огонек на ее кончике казался ослепительно ярким. Ульяна смотрела на этот оранжевый блик, не замечая, как по щекам бегут слезы.
Она всхлипнула еще раз. И еще. Этот звук ударил по Рэму, тот отшатнулся, потом отбросил сигарету в сторону – огонек пронесся в вечернем сумраке. Уля следила за ним взглядом и не заметила, как в два стремительных прыжка Рэм поднялся по лестнице и сгреб ее в охапку.
– Тихо, – проговорил он.
Его прикосновения – сильные, резкие, больше похожие на решительный шаг с обрыва, чем на простые объятия, – разом привели Улю в чувство. Она прижалась лицом к прокуренной куртке и зашлась в плаче.
– Успокойся, – шептал Рэм. – Все закончилось. Теперь все хорошо. У тебя все получилось… Ну давай, прекращай плакать. – Он неловко похлопал ее по плечу.
От него пахло сигаретами, сыростью и теплой кожей. Это был запах жизни. Если бы Рэм сейчас ушел, отстранился, ощерился, как делал обычно, Уля бы не выдержала. Просто не смогла бы жить дальше, зная, что за спиной остался пустой дом, по коридорам которого ходит манекен, наряженный в офисный костюм. А за гладью зеркала прячется полынное поле с Никиткой в самых непроходимых, самых горьких зарослях. Но Рэм не уходил. Он покорно стоял рядом, прижимая Улю к себе, говорил ей что-то, чуть покачиваясь из стороны в сторону. Что именно, она разобрала, только когда слезы закончились.
– Мы сейчас возьмем такси и поедем домой, хорошо? – спросил он, осторожно разжимая руки и отступая.
Уля кивнула.
Как Рэм сумел отыскать машину в той глуши, где они оказались, и что это была за глушь, Уля так и не узнала. Пока она возилась с найденным в кармане платком, стараясь вытереть лицо, к крыльцу уже подъехало темно-зеленое такси, неуловимо похожее на черепаху.
Рэм приоткрыл дверцу переднего сиденья и махнул Уле.
– Садись!
В салоне было душно и тепло. Озябшие руки быстро согрелись. Уля расстегнула молнию на куртке и откинулась назад, утопая в тряпичной обивке. Они долго кружили по мало освещенной промзоне, а черепаха мерно покачивалась на поворотах. Уля и сама не заметила, как задремала. И открыла глаза, когда мрачный пригород сменился пестрыми огнями шоссе. Она пошевелилась, вытягивая ноги. Рэм обернулся через сиденье.
– Скоро уже приедем, поспи пока.
Уля хотела было возразить, но уютное тепло салона, урчание двигателя и город снаружи, слишком далекий, чтобы навредить ей, словно взяли ее в плен. Она прислонилась виском к прохладному окну и уснула – теперь уже до самого дома.
Рэм разбудил ее, легонько похлопав по плечу.
– Вылезай. Приехали.
Они и правда были в знакомом дворе. Ночь сгустилась над домом, кое-где горели включенными лампочками окна. Ветер тут же пробрал разморенную сном Улю до самых костей. Она обхватила себя руками, наблюдая, как Рэм расплачивается с водителем. В свете фонаря мелькнули купюры – раз, два, три, четыре.
– Почему так дорого? – спросила Уля, когда такси отъехало от подъезда и скрыло за поворотом свои черепашьи бока.
– Мы были… далеко. – сказал Рэм, прикуривая. – Постоим немножко?
Уля села на лавочку. Под ногами противно скользила грязь.
– Я верну тебе деньги, – пробормотала она.
– За такси-то? А смысл? У меня они от Гуса, у тебя тоже. Какая разница, кто из нас расплатился? Платит все равно он.
– Хорошо. А почему мы оказались там? Я упала, да?
Рэм отшатнулся.
– Да, ты потеряла сознание. Так бывает, ничего… Главное, что все получилось.
Улю так и подмывало рассказать ему про зеркало. Но отчего-то она промолчала.
– Да, получилось. Кажется, я со всем разобралась. В какой-то мере. Спасибо тебе.
Она ожидала, что Рэм улыбнется в ответ. Но тот лишь поджал губы.
– Я рад. Ты молодец, – сказал он, гася сигарету и поворачиваясь к двери подъезда.
– А эти… люди. В доме. Кто они? – бросила ему в спину Уля и испугалась собственной смелости.
Рэм застыл на половине шага.
– Их было несколько? – не своим голосом спросил он.
– Двое. Мужчина в кабинете, я не запомнила, как его… И женщина – Зинаида.
Рэм зябко повел плечами.
– Что она тебе говорила?
– Почти ничего. Что мне нужно пройти в кабинет… И где лежит моя одежда.
– Одежда?
– Я очнулась без свитера почему-то… – Уле стало неловко.
Рэм развернулся и шагнул к ней.
– Дай руку, – проговорил он, а когда Ульяна растерянно протянула ему ладонь, схватил за предплечье и повел ее за собой к пятну света от фонаря.
Не говоря ни слова, он отодвинул узкий рукав куртки, оголяя запястье. В полутьме веточки татуировки казались выпуклыми, почти настоящими. Рэм наклонился к ним, что-то высматривая, а потом провел холодными пальцами, заключая запястье в кольцо. Уля поморщилась – воспаленная кожа была слишком чувствительной – и выдернула руку.
– Да что ты делаешь?
– Пойдем, – чуть слышно буркнул Рэм и достал ключи.
Они молча поднялись по лестнице. Молча открыли дверь. Коридор встретил их тишиной. Уля было двинулась к своей двери, но Рэм снова обхватил ее запястье и потянул в сторону.
– Лучше ко мне.
Они вошли в комнату, мрачную и тихую. Сохраняя тишину, Ульяна расстегнула куртку, повесила ее на одинокий гвоздь, стянула ботинки, удивилась голым ступням и только потом вспомнила о носках в карманах. Пока она натягивала полосатую, сбившуюся в комок ткань на ноги, Рэм прошел в комнату и завозился там, что-то бормоча себе под нос.
– Ты мне? – крикнула Уля и тут же пожалела, что ее голос разорвал воцарившееся было спокойствие.
– Нет, ты заходи пока… Мне нужно покормить Ипкинса.
– Что нужно сделать?
На столе, чудом втиснутом к дальней стене, стоял прозрачный террариум, освещенный яркой лампой. Рэм склонился над краем, зажав в ладони пушистый лист салата. К нему, шурша камешками, медленно, но верно ползла большая черепаха. Она вытягивала шею, приоткрывая широкий рот в предвкушении, а Рэм призывно тряс перед ее носом яркой зеленью, приговаривая:
– Хороший парень, Ипкинс, иди, иди сюда. Голодный, наверное?
Уля застыла, не веря глазам. Полынь, живая тьма век, пластмассовая Зинаида с Гусом в придачу – все это было куда более реальным, чем Рэм, кормящий с рук черепаху по имени Ипкинс. Оказалось, что сдерживать крик куда проще, чем подкатывающий хохот. Уля прижала к лицу кулак, но и он не сумел заглушить нервный смешок, который все-таки сорвался с губ. Рэм дернул плечом.
– Смейся сколько влезет. – Он определенно не был смущен.
– Нет-нет, – залепетала Уля. – Это здорово… что у тебя есть… питомец. – Она уже хохотала и ничего не могла с собой поделать.
– Это не питомец. – Рэм удовлетворенно кивнул, наблюдая, как быстро исчезает в прожорливой пасти салат. – Это Ипкинс. Он мне достался… от одного человека.
Было в его голосе что-то настолько решительное, что Уля тут же перестала смеяться.
– Отлично. Значит, Ипкинс. Здравствуй, Ипкинс, – проговорила она, подходя ближе.
Черепаха вытянула голову, посмотрела на нее маленьким черным глазом и тут же спряталась обратно.
– Он не очень общительный. – Рэм сел на диван. – А вот нам лучше поговорить.
Уля отошла от стола и тоже опустилась на краешек топчана, послушно сложив руки на коленях. Рэм определенно собирался с мыслями.