Уля искала зацепки. Последнее фото, опубликованное пару часов назад, доказывало, что Глеб еще жив. Но как найти его в огромном городе? Слишком широким был охват опасных прогулок. Слишком непредсказуемо передвигался он в поисках острых ощущений и признания невидимых наблюдателей.
Когда среди потока снимков очередной покоренной верхотуры с экрана на нее посмотрела молодая, но очень утомленная женщина, Уля пролистнула и ее, но потом замерла и медленно вернулась наверх. Опубликованной записи было три месяца.
Короткая подпись: «С днем рождения, ма!». Ни смайлика, ни хештега. Только фото, где тонкие материнские руки прижимают к себе чуть смущенного, но улыбающегося Глеба. Даже на семейном снимке было видно, как тревожится она за сына, с которым была очень похожа: восточная красота, смоляные волосы, тонкие черты, фарфоровая кожа. И скованная нежность в легких прикосновениях.
Что почувствует эта женщина, когда официальный голос в трубке скажет ей, что Глеба больше нет? Горе? Вину? Непонимание? Недоверие? Что? Треск разрываемой пополам жизни. До и после. Уля знала это отчетливо, она уже однажды такое пережила.
А теперь смотрела, как несмело, но счастливо улыбаются эти двое с фотоснимка, и не могла отвести взгляд. Она все ждала, что заплачет, но ничего не произошло. Только полынь, горчившая на языке с самого кафе, чуть сгустилась, заставляя сморщиться. Уля сглотнула.
– Прости, – сказала она, пролистывая запись. – Я ничем ему не помогу. Я уже пробовала.
Спустя четверть часа Уля поняла, что фотографии ей не помогут, как и однотипные комментарии под ними. Глеба хвалили, Глебом восхищались. У него спрашивали совета. Его унижали, издевались и откровенно выводили на конфликт. Все как обычно. Со времен Улиной социальной жизни ничего толком не изменилось.
Она закрыла вкладку и загрузила страницу YouTube. Закрепленное видео в шапке сработало. Знакомый по передаче мальчик кричал в камеру, ослепительно улыбаясь:
– Меня зовут Глеб Ямской, и вы меня знаете! Сейчас я готовлю для вас крутой ролик! Вы офигеете, когда увидите его!
Под записью уже собралось сто четыре тысячи просмотров и пара сотен комментариев. Уля пробежала по ним глазами, но не нашла ни единой отсылки к реальному миру. Подписчики подбивали Глеба на жуткие трюки, уверяя, что на это у него точно не хватит духу. Каждый прятал лицо за картиночным аватаром. И ни один не знал, к чему приведет красивого мальчика Глеба очередная поездка на крыше поезда.
«Все они – мертвецы», – шепнул в отдалении Рэм, и Уле стало легче.
Беда обязательно случится с каждым. Рано или поздно. А она будет смотреть на это сквозь тьму. Просто потому, что может. Эта злоба, отчаянная и яростная, почти не пугала Улю. А может, всегда была в ней. Как единственный способ не сойти с ума. Кажется, этому ее учил Рэм? До того как размяк, обпившись таблетками и бухлом. До того как позволил прошлому захлестнуть его.
Уля дернула плечом, прогоняя мысли, – казалось, кто-то сидел на нем, шепча ей в ухо холодные истины. Уле хотелось верить, что это Рэм шлет ей привет из далекого нигде, куда он устремился, не попрощавшись. Но что-то в ней, еще сопротивляющееся предвкушению охоты за вещицей, чуяло: шепот за плечом скорее окажется Гусом.
– Ну и пусть, – прошипела она, не зная толком, к кому обращается. – Пока я злюсь, я выигрываю.
Компьютер надсадно загудел, обновляя страничку. Экран мигнул и подкрасил новое видео в чуть заметный голубой цвет. Глеб добавил ролик. Мобильному интернету понадобилась целая вечность, чтобы его загрузить. Все это время Ульяна не двигалась, боясь даже вдохнуть – вдруг это спугнет удачу.
Глеб стоял у подъезда невысокого бледно-желтого дома. На нем была темная куртка, синяя спортивная шапка, а сам он выглядел уставшим. Но довольным.
– Привет всем! Я Глеб Ямской. – Он хмыкнул, будто удивляясь, что кто-то может его не знать. – Сегодня мое видео набрало сто тысяч просмотров. Спасибо за это программе «Номера SOS». На будущее знайте: если хотите кого-то опустить, не пиарьте его на местном канале. – И осклабился, показывая ряд ровных белоснежных зубов. – Короче, завтра в десять утра я открою на своем канале трансляцию, где в реальном времени покажу вам, как прокатиться на крыше электрона без регистрации и СМС.
Уля скосила взгляд: в углу экрана отображалось время «21:26». До съемок последнего своего ролика у Глеба оставалось чуть больше двенадцати часов.
– Я залезу на транспортном узле своей станции и слезу на самой оживленной платформе. Вы офигеете. Все эти ваши катания в глуши – херня по сравнению с тем, что я сделаю. Ясно? Завтра. В десять утра. До связи. – Он отключился.
Уля чуть отмотала запись.
– И слезу на самую оживленную… – повторил Глеб.
В этот момент он чуть отошел в сторону – за спиной мелькнула стена дома. С табличкой. Рудневая улица, дом 6. Желтая кладка, красный бордюр. Арочки въезда во двор. Голые деревья у палисадника. Чуть дальше, наверное, детская площадка. Где этот самый Глеб, собравшийся завтра в районе одиннадцати погибнуть на железнодорожных путях, совсем недавно копался в песочнице и осваивал трехколесный велосипед. Такой же вихрастый и суматошный, как Никитка. Такой же живой.
– Все там будем, – напомнила себе Уля, глядя в наглые глаза на стоп-кадре. Пушистые ресницы делали их беззащитными. – Не привязываться. Как к рыбкам.
И вбила адрес в строку поиска.
На карте зеленели деревья. Узенькая уютная Рудневая улица шла напрямик к станции электрички.
– Лосиноостровская, – протянула Уля; она каждый день проезжала мимо. – Значит, здесь ты залезешь… Хорошо. Но где же ты упадешь?
Ждать нужно было не внутри поезда. Снаружи. Точно зная, куда рухнет потерявшее опору тело мальчика, чтобы первой оказаться рядом, схватить камеру и убраться оттуда раньше, чем приедут полиция и скорая.
Сбитая с толку внезапным видением, Уля не смотрела по сторонам, да она и не была уверена, что полынный туман пропускал сквозь себя детали. Хоть что-нибудь, кроме самой смерти. Силясь вспомнить, она оперлась на спинку дивана, рассеянно всматриваясь в замершего на экране Глеба.
В комнате было тихо, только ноутбук гудел убаюкивающе. Еще немножко, и Уля поверила бы, что полынных лет в бегах просто не было. Что она сидит в своей комнате, а за стеной Никитка мучает первые прописи, и что мама скоро позовет их ужинать, а пока она бесцельно кликает мышкой по ссылкам. Веки стали совсем тяжелыми, сопротивляться сну было утомительно, и Уля медленно закрыла глаза, отдаваясь уютной тьме.
Тьма встретила ее порывами горького ветра. Он дул в лицо. Это было похоже на дыхание. Пауза вдоха, поток выдоха. Дыхание тьмы под веками. Зачарованно подавшись вперед, Уля подстроилась под этот ритм. Вторя ей, вдали зажегся свет. Он рассеял сгустившуюся тьму, обращая ее в сумрак. Теней не было. Конечно, не было. Уля сидела на продавленном диване собственной комнаты. Кто мог ходить здесь, пряча черты лица, чтобы смерть не разглядела их, выбирая своей жертвой самого неосторожного?
Уля собралась было открыть глаза, но в последний миг чиркнула взглядом перед собой и обмерла. В сумрачной пустоте отчетливо виднелось лицо Глеба. Он висел в воздухе обездвиженной картинкой. Но это точно был он. Острые скулы, восточный разрез глаз. Даже вихры под шапкой. Красивый мальчик, но умрет через несколько часов, повинный в собственной гибели.
«Значит, ты и так работаешь, да?» – подумала Уля, и ей показалось, что полумрак качнулся, кивая: мол, да, я и так могу. Я могу все, на что ты решишься. Думаешь, поняла все, разобралась? Думаешь, этот побитый жизнью Ромка все тебе рассказал и теперь хоть диплом пиши? Как бы не так.
Если бы в груди не ныло от стремительной нехватки воздуха, который Уля успела вдохнуть, шагая в полумрак век, она бы продолжала этот диалог еще долго. И, наверное, сошла бы с ума, костеря себя за самонадеянность двумя голосами.
«Может, это защитный механизм такой? – пронеслось в ее голове. – Чтобы меченый не застрял там, как бабочка на булавке… Надо спросить Рэма».
И, только открыв глаза, Уля вспомнила, что Рэма больше нет рядом. Что он сбежал, поджав хвост, оттолкнув от себя ее готовое на все тело. И не только тело, чего уж скрывать. Но эта обида была не ее. Мелочь настолько несущественная, что не в силах помешать охоте за вещицей для Гуса.
И снова часть сознания взбунтовалась. Уля понимала: с ней что-то не так. Сейчас она должна блевать в углу, наглотавшись полынного тумана. Но вместо этого осталась сидеть на диване, вглядываясь в стоп-кадр.
– Ну же, – настойчиво шептала она. – Покажись мне снова, давай… Где мне тебя искать?
Глеб молчал. Уля щелкнула мышкой, и он ожил.
– Короче, завтра в десять утра я открою на своем канале трансляцию, где в реальном времени покажу вам, как прокатиться на крыше электрона без регистрации и СМС, – послушно повторил мальчик.
И еще. И еще. По дурацкому кругу, зацикленному, как змей, жрущий себя с хвоста.
На пятый раз нахальная улыбка Глеба стала казаться оскалом, а неокрепший мальчишеский голос резал слух, будто пенопласт, скользящий по стеклу.
– Вы офигеете, – твердил и твердил Глеб. – Все эти ваши катания в глуши – херня по сравнению с тем, что я сделаю. Ясно? Завтра. В десять утра.
Сейчас он скажет: «До связи» – и оборвет съемку. Уля потянулась курсором к кнопке повтора ролика, но рука ее не послушалась. Она попыталась отвести взгляд от экрана, но глаз у нее больше не было. Как не было и комнаты, дивана, компьютера, стоящего на столике. Как не было ее самой. А были летящая по путям электричка и глупый мальчик по имени Глеб, верящий в собственную неуязвимость сильнее, чем в предчувствие гибели.
Вот тонкая фигурка в балахонистой кофте поднимается по скобам вагона. Вот она выпрямляется в полный рост. Вот тянется поправить ремешок на лбу.
Немыслимым, абсолютно нечеловеческим усилием Уля заставила картинку сдвинуться в сторону. Она не повернулась, ей нечего было поворачивать, у нее не было тела, не было мыслей, не было ничего, кроме полынного тумана из-за стены, но мир расширился, открывая ей голые деревья, сухие кусты и насыпь по обеим сторонам рельсов. Поезд летел мимо платформы, видимо, это был экспресс, не делающий остановок на каждой станции. Вагон дернулся, переходя на соседнюю колею, оставляя за собой полупустые перроны.