Уля постояла немного, наблюдая, как женщина в сером пальто наконец разворачивается и идет к машине мелкими шажками, чтобы не поскользнуться. Проводив ее взглядом, Уля вернулась в полумрак арки, засунула руки поглубже в карманы и пошла к станции. Время бежало вперед, чтобы Глеб скорее начал свою трансляцию, которая, без сомнений, наберет сотню тысяч просмотров. Людям нравится смотреть на чужое горе. Особенно на чужую смерть.
Уля догнала мальчика у самой станции. Он лавировал в потоке людей, не отрывая глаз от грязной дорожки под ногами. Вцепившись в него взглядом, Ульяна пристроилась позади, старательно делая вид, что просто спешит на поезд, как и все вокруг.
Глеб выбился из толпы на подходе к кассам. Воровато огляделся и одним прыжком вскочил на невысокий заборчик, отделявший станцию от платформ. Шедший позади него мужчина в ярко-красной куртке неодобрительно покачал головой, но не остановился, а лишь ускорил шаг. Скоро должен был прибыть поезд.
Уля взбежала по лестнице, ведущей к терминалам, чтобы оплатить проезд до Лося, бросила монетки и получила еще тепленькую бумажку билета. Когда она прошла на платформу, Глеба там, конечно, не было. Уля закрыла глаза.
Ее наполняло злое возбуждение. Если придется, она была готова бежать вслед за вагоном. Только бы оказаться рядом с вещицей в момент, когда ее полынная суть сольется с вещным обликом. Откуда-то Уля точно знала, как это будет. Она протянет руку во тьме, а пальцы отыщут холодный пластик камеры.
Уля сделала еще один глоток полынного тумана и разглядела во тьме тонкую фигурку мальчика, прячущегося под платформой. Все остальные тени, снующие тут и там, и еле заметные, и плотные в своей скорой гибели, перестали существовать. Весь мир перестал иметь хоть какое-то значение. Все, кроме Глеба, который уже закреплял камеру на ремешках.
– Надень капюшон, – прошептала Уля, открывая глаза. – Ты же обещал маме.
Будто услышав, Глеб потянул за плотную темно-синюю ткань, накидывая ее на голову. Вот теперь он был точь-в-точь таким, как виделся Уле в полыни. Она кивнула кому-то невидимому и подошла к краю платформы. В отдалении загудела подходящая электричка. На часах светилось 9:58.
Уля вошла в тамбур. Мимо повалил поток пассажиров, мечтающих занять удобное место. Мест никогда не хватает на всех. Электрички лишь подтверждают это жизненное правило. Готовят человека к тяжелому дню, полному схваток за самый лакомый кусок. Да что там – хоть какой-нибудь кусок. Поезд отошел от станции ровно в десять. Глеб остался стоять под платформой в ожидании шедшего следом экспресса. А значит, трансляция началась, чтобы запечатлеть ожидание и восхождение. И падение тоже.
Уля покачала в руке телефон, но с раздражением убрала его в карман. В этот момент она не помнила, почему не купила новый, умеющий загружать видео с ютуба. Она вообще ничего не помнила – глаза застилал полынный туман, упоительно густой.
Уля барабанила по дверному стеклу пальцами. Чувство внутри нее было похоже на жажду. На электричество, которое зарождалось в ней от горячего дымного дыхания Рэма той ночью. Предвкушение. Вот чем это было. Она так старательно выслеживала подарочек, а теперь до него оставалось всего ничего.
– Быстрее, быстрее, быстрее… – шептала Уля.
Мужчина, стоявший рядом, заинтересованно на нее покосился.
– Опаздываете, дамочка? – спросил он, приосанясь и втянув пивной живот.
Уля бросила в его сторону один-единственный взгляд. Мужик тут же сдулся, словно уменьшился в росте, и поспешил скрыться в толпе. Уля хмыкнула. Ее никогда не боялись. Ни в прошлой жизни, когда она из кожи вон лезла, только бы нравиться всем и каждому. Ни в новой, когда боялась она – всех и себя в первую очередь. И вот гляди-ка. Значит, в ней появилось что-то опасное.
Электричка замедлила ход. Уля выскочила наружу, как только двери оторвались друг от друга, похожие на разлученных сиамских близнецов. Ее встретил знакомый горький ветер. Уля улыбнулась ему, как старому приятелю. Ей не было холодно или страшно. Она прекрасно знала, что нужно делать.
Не глядя по сторонам, Уля прошла к самому началу платформы, присела на корточки, примеряясь, как бы удачнее спрыгнуть. Высота была небольшой, но подвернутая нога – недостойная причина, чтобы упустить первый подарочек. Глеб уже несся на крыше экспресса, бросая собственную гибель напоказ безликим подписчикам с котиками на аватарках.
– Это раз, – ухмыльнулась Уля.
Она спустилась вниз по насыпи и тихонько пошла вперед. Низкие тучи нависали над землей, в облетевших кустах прятались ночной туман и талая изморозь. Уля кивнула им, говоря: вот она я! Пришла, чтобы взять свое.
Экспресс оглушительно загудел за спиной. Ульяна шагнула в сторону, поскальзываясь на грязи, но удержалась на ногах. Она насчитала двенадцать пролетевших мимо вагонов. В окнах можно было разобрать смазанные фигуры людей, едущих в пригород. Они что-то читали, смотрели, дремали, обдумывая дела, и не знали, что их поезд сейчас мягко уйдет по стрелке в сторону. А мальчишка, стоящий на крыше последнего вагона, потеряет равновесие, отпустит скобу и упадет вниз.
Уля проводила взглядом черную фигурку, выделявшуюся на сером полотне неба, и прибавила шагу. Старая Мойра уже схватила нить судьбы Глеба, слишком короткую, чтобы назвать ее счастливой, и поднесла холодные ножницы. Ульяна прошла мимо стрелки, осторожно переступила ее. Мир заволокло туманом. Тонкая грань между тьмой под веками и реальностью больше его не сдерживала.
Уля шла по колено в горьком молоке, толком не понимая, что делает, но точно зная, что делает это правильно. Вот она свернула на соседнюю колею, повторяя движение поезда, и увидела его бегущим вперед. Вот пошла быстрее, неловко перескакивая со шпалы на шпалу, боясь оступиться, потерять драгоценные секунды на падение. Даже сквозь туман Уля разглядела, как на рельсах что-то темнеет. Она побежала, разгоняя собой туманную мглу, ничего не чувствуя, кроме пропитавшей тело травяной горечи. Губы пересохли – она ловила ртом воздух, подгоняя себя.
– Быстрее, еще быстрее! – билось в ушах вместе с пульсом.
За несколько шагов до лежавшего без движения Глеба она остановилась, будто со всего маху налетела на прозрачную стену. Глеб упал ничком, раскинув ноги, неловко подвернув под себя левую руку и вытянув вперед правую. Сбившийся капюшон не скрывал растрепанных волос. Рядом валялась разбитая камера.
Дрожащей рукой Уля потянулась к ней, стараясь не смотреть на Глеба. Она застонала от наслаждения, когда ее пальцы нащупали холодный пластик. Никогда еще Уля не испытывала такого восторга. Туман подчинялся ей. Он сам толкнул камеру в Улину ладонь, помогая вытащить первый подарочек из видения. Объединить его, меченный смертью, с вещицей, расколотой о каменную насыпь.
Уля стиснула в пальцах ремешки и открыла глаза. Тумана больше не было. Воздух был прозрачным и очень холодным. Он мигом пробрался под куртку, обжег вспотевшую спину, погасил румянец на щеках. Ничего больше не дурманило взгляд. И мальчик на рельсах перестал видеться Уле бездушной куклой. Он медленно остывал. Кровь уже натекла из-под него и медленно впитывалась в землю между шпалами, окрашивая ее в бурый цвет.
Уля попятилась, осознавая, что все это произошло на самом деле. Что красивый мальчик Глеб, которого мама просила не снимать капюшон, лежит у ее ног сломанный, окровавленный, неживой. Не спасенный ею. Прямо как Никитка.
В стороне взвыли сирены – скоро сюда должны были приехать врачи и полиция. Уля сделала еще пару шагов. Не глядя, нащупала кнопку и выключила камеру, которая продолжала вести трансляцию разбитым зрачком. Восторг покидал Ульяну вместе с предвкушением и полной уверенностью в собственной правоте. Она судорожно глотнула воздух, но в нем больше не было полыни. Только запах крови и нагретых рельсов.
И тогда Уля побежала. В сторону, по насыпи, падая, вставая и снова устремляясь, не зная куда и зачем. Просто бежала, пытаясь оторваться от самой себя. Отделиться от той, что хохотала в рассветной комнате, увидев во сне Никитку. Не желая иметь ничего общего с человеком, не предупредившим о беде мать красивого мальчика Глеба.
Силы закончились у старых гаражей. Уля скорчилась у разрисованной стены. Только теперь она поняла, что все это время сжимала в кулаке ремешки. Сам пластик оказался вымазанным кровью. Уля стерла ее рукавом, посмотрела на бурый след, появившийся на ткани, и медленно сползла по стене на землю.
Она не плакала. Ее не выворачивало наизнанку. Она просто сидела у вонючей стены гаража, и смотрела на свой побелевший кулак, на тонкие ремешки, которые подвели Глеба, на измазанный его кровью пластик, и не могла найти в себе сил встать.
Что делать дальше, ей никто не объяснил. Рэм рассказывал, как найти вещицу. Но куда нести ее потом? И нужно ли? Или лучше прямо сейчас выйти на полотно рельсов, чтобы следующий экспресс закончил и ее жизнь? Чтобы в новостях рассказали о двойной смерти рядом с пригородной станцией Лось. Жалко, слишком уж хорошее название для таких новостей.
– Пойдем, – раздалось над ней.
Уля подняла голову, готовая увидеть полицейских, которые отследили ее бестолковый бег с места преступления. Но рядом стоял крепкий мужик с пивным пузом. Тот самый, что испуганно вышел из тамбура, стоило на него посмотреть. Теперь он не боялся, наоборот, сам протягивал руку.
– Вставай. Ехать надо.
– Куда? – равнодушно спросила Уля.
– Какая разница? Мне тебя велено к Гусу отвезти. Я отвезу. Вставай.
Ульяна послушно поднялась. И пошла следом через гаражи к спрятанной в голых кустах машине. И пока они ехали, то лавируя в пробках, то объезжая их по обочине, скорчившаяся на заднем сиденье Уля не открывала глаз. Живая тьма уступила место тьме обычной. Простому «ничего», которое было теперь для Ули избавлением. Пусть недолгим. Но пока можно было ехать, прогоняя образ грустной женщины в арочном дворе на Рудневой улице. И старухи Мойры, которая отложила в сторону ножницы, приступая к поиску следующей нити.