– И я ему говорю, – захлебываясь смехом, говорила Наталья. – Ты куда идешь-то? Очередь! А он… – Тут она сдавленно икнула. – «Мне только спросить, я на секундочку». А я ему… – И замолчала, наслаждаясь театральной паузой.
– Что? – Второй голос был мужским.
– А я ему дулю показала! – с восторгом ответила Наталья, к ее повизгиваниям прибавились сухие смешки, больше похожие на кашель. – И сама пошла! Что я, ждать буду? Пока он там свое хозяйство чешет?
Нервный смех накатил на Улю так стремительно, что она не сумела его сдержать. Секунда – и она уже уткнулась лбом в стену, кусая губы, чтобы не расхохотаться в полный голос. Из ослабевшей руки выпал пакет. Шурша, он бухнулся к Улиным ботинкам, и та, не думая, поддела его ногой.
Голоса на кухне мигом притихли. Потом раздался грохот отодвигаемого стула, и в дверях появилась грозная фигура Натальи. Уля оторвалась от стены – ко лбу успел прилипнуть крошечный клочок обоев.
– Ты? – спросила Наталья.
На ней была ужасающе розовая кофточка с блестящими пуговками и синяя юбка, плотно обтягивавшая массивные бедра. Ульяна подняла глаза выше и заметила на полных губах Натальи следы помады. Видимо, мир окончательно сошел с ума.
– Я, – ответила Уля, просто не зная, что еще придумать.
– Ну пошли, – Наталья схватила ее за плечо и потащила в кухню, будто они договаривались о совместном ужине.
За столом, занимая почти все свободное место, сидел мужчина, обросший бородой настолько густо, что под ней легко бы скрылась человекоподобная ящерица – не проверишь, пока не сбреешь все лишнее. Возможно, газонокосилкой. Он был одет в темный вязаный свитер поверх клетчатой рубахи и джинсы, вытертые на коленях. Свободно откинувшись на стенку холодильника, мужчина попивал чай, громко цокая и прихлебывая.
– Вот. – Наталья подтолкнула Улю поближе к своему гостю. – Николай это. Чуешь? На-та-лья. Ни-ко-лай. Одинаково!
Уля вымученно улыбнулась в ответ. Мужчина, впрочем, смотрел на нее вполне осознанно.
– Здравствуй, – кивнул он. – А тебя как звать?
– Ульяна, – пискнула Уля, ища пути отступления, но дверь загораживала Наталья. – Очень приятно.
– И нам, и нам. – Николай сделал еще один громкий хлюп. – Называй меня дядя Коля, – вдруг решил он. – Что уж теперь…
– А что теперь? – Уля растерянно оглянулась на соседку, но та лишь осоловело моргала – период активности стремился к своему финалу.
– Ну так… Соседи все-таки, – хмыкнул Николай, протягивая руку к подоконнику, чтобы достать оттуда остатки бледно-розового торта.
– Вы… переезжаете сюда?
Николай сурово сдвинул кустистые брови, взял в руку складной нож, раскрыл его и принялся кромсать лакомство на неровные кусочки. Во все стороны полетел маслянистый крем. Вот будет Оксане радости.
– Ну так… как теперь-то? Что уж. В разделку, что ль, жить, а? – спросил он, обращаясь к торту.
Торт молчал. Наталья мерно раскачивалась на скрипучем табурете. Мысль переночевать на улице больше не казалась Ульяне такой уж глупой.
– Ну и хорошо, – растерянно проговорила она, пятясь к выходу. – С новосельем, значит.
– Так и со свадебкой! – громко выкрикнула Наталья и выставила перед собой правую руку, на которой слабо блестело желтое кольцо. – Сегодня поженились, сегодня и празднуем!
Уля вздрогнула от неожиданности. Николай перевел взгляд с торта на нее и залился кхекающим смехом.
– И со свадебкой, – покорно согласилась Уля, боком протискиваясь между счастливой женой и дверным косяком.
Она была на полпути к своей двери, когда ее настиг голос Натальи.
– Эй! Эй, говорю!
Уля прижалась спиной к стене, надеясь, что соседка пронесется мимо, но та остановилась, нависла, грозно замерла.
– Да?
– Тут вот… Это. На! – И протянула ей смятый листок. – Пришла бумажка, оплатить надо. Свет. Оплатишь?
Уля осторожно вытащила из сжатого кулака соседки платежку и не глядя засунула в карман.
– Да.
– Неразговорчивая какая, а! – заблеял показавшийся в дверях Николай – Все «да» и «да». А ты по-другому скажи. Можешь?
Ульяна перевела на него тяжелый взгляд. Было что-то наигранное в его расхлябанном сумасшествии, ином, чем ненормальность Натальи. Он играл психа. И каждое его слово, как прогорклым маслом, отдавало мерзким привкусом вранья. Но – никакой полыни.
– Могу, – буркнула она, вставляя ключ в замок.
– Вот и скажи. Хорошо, там. Или ладно.
Замок, как назло, заело.
– Или вот… – Он смачно хлопнул себя по лбу. – Вспомнил! Слово есть. Хорошее. Догадаешься?
В двери что-то щелкало. Уля потянула ее на себя – щелчок повторился, ключ вошел до половины и застрял. Николай оказался совсем рядом. Он пытливо посматривал на Улю, неся какую-то околесицу, только вот глаза оставались ясными и злыми.
– Догадаешься – я дверь открою. Пойдет? – спросил он.
Ульяна молча отвернулась от его заросшего лица. Взятая под контроль полынь была бы сейчас очень кстати, но она спала, набираясь сил.
– Ну смотри. Слово хорошее. Четыре буквы. Как ладно, да не ладно. А?
В коридоре повисла тишина. Ульяна пыталась вытащить ключ, но тот намертво застрял в замке. Наталья напряженно топталась около, не понимая, что происходит. Николай же просто стоял, опершись рукой на дверь, и ждал, пока Уля отгадает.
– Ну? Знаешь?
– Нет, – буркнула Уля, подхватывая пакет. Ей стало невыносимо толпиться в узком коридорчике с двумя грузными потными телами. Она было шагнула к выходу, но Наталья схватила ее за плечи и повернула обратно.
– Скажи, – попросила она мужа. – Сам скажи.
Николай насупился, но тут же рассмеялся и проговорил:
– Слово из четырех букв, как ладно, но не ладно. – Он замолчал, поглядывая на жену, и пропел, вытягивая влажные губы трубочкой: – Лююю-боооо. Просто – любо…
В этот момент Уля со всей силы налегла на ключ: тот вошел в замок, мягко повернулся, и дверь распахнулась. Уля скользнула внутрь, слыша, как за спиной у нее раздается отвратительный звук чужих поцелуев. Когда она запирала дверь, раздался металлический лязг. Это Оксана, внимательно следившая за сценой в коридоре через глазок, накинула дополнительную цепочку. От греха подальше.
Ипкинс встретил Улю сердитым шипением. Стоило ей опустить руку в террариум, как он подался назад и втянул голову в панцирь. Но салатом принялся хрустеть споро, а кусочек банана прижал к камням когтистой лапой: мое, и не думай даже забрать.
Уля постояла немножко у столика, направив свет лампочки на остывшие за день камни, а потом медленно пошла к раковине в углу, нагнулась, протянула руку к ржавому вентилю, пустила воду и долго терла руки старым обмылком. Ей хотелось смыть грязь и холод, прикосновения к ремешку злополучной камеры, а главное, саму память, которая въелась в кожу там, где темнела татуировка.
Рыжая струйка воды нехотя выливалась на подставленные ладони, и хлопья мыльной пены падали на дно умывальника. Как завороженная, Уля смотрела на закрученную в спираль слива воду и продолжала тереть ладони. Когда за стеной, граничащей с комнатой Натальи, раздался скрип кроватных пружин, а после – первый сдавленный вздох, Уля поняла, что дело совсем плохо: ей грозило стать свидетелем первой брачной ночи двух особей не совсем человеческого вида.
Уля завернула вентиль – тот скрипнул в тон нарастающему скрипу за стеной. Кажется, там кто-то охал, скорее болезненно, чем возбужденно. Уля легла на диван, поставила на колени спящий ноутбук, подняла крышку, нащупала под столом покрытые пылью наушники. Компьютер загудел и принялся подгружать неправильно завершенные программы. Первым вспыхнуло окно браузера. И, пока Уля распутывала проводки наушников, ноутбук успел вывести на экран страницу канала Глеба.
Не глядя в монитор, Ульяна засунула в уши две маленьких горошинки с надеждой отыскать спокойную мелодию, под которую получится подремать. Слух уловил шипение, а после прозвучали знакомые слова.
– Привет всем! Я Глеб Ямской. – Он скалился, сдвигая от глаз спортивную шапку. – Мое прошлое видео набрало сто тысяч просмотров…
Уля навела курсор на «стоп» и остановила видео. Глеб замер, глядя прямо на нее. Конечно, он смотрел в глазок камеры, Уля это понимала. Но легче не становилось. Фарфоровый мальчик смотрел ей в глаза, спрашивая: «Ну как? Теперь ты довольна? Все вышло наилучшим обра– зом?»
Гус обзавелся еще одним подарочком, она исполнила условие на треть, и только Глеб лежит сейчас на холодном столе, а чужие руки ощупывают его, моют, готовят к похоронам. Уля поскорее перелистнула страницу дальше. Под роликом уже собралось десять тысяч триста двадцать три комментария. Сколько бездельников, увидевших трагедию в эфире, ринулись теперь обсасывать ее, радостно скалясь за своими мониторами в тепле и безопасности? Сколько их? Тысячи. Десятки тысяч. Сотни тысяч мертвецов, счастливых от того, что сегодня смерть выбрала другого.
Улю мутило. Голод, помноженный на усталость, отвращение к себе и этому миру – все вместе впечатало ее в диван. Остались лишь мышка под рукой и курсор, скользивший вдоль однотипных комментариев до тех пор, пока не наткнулся на ссылку.
Кто-то с нечитаемым ником написал: «Мать Глеба в телике, офигеть круто, да?»
Уля знала, что ей нельзя это смотреть. Знала, что не выдержит, если снова увидит отчаянные глаза сухонькой женщины в сером пальто. Но все равно кликнула по ссылке. Ноутбук зажужжал, будто давая время опомниться, захлопнуть крышку, выбросить компьютер в окно, выпрыгнуть следом – словом, сделать хоть что-нибудь. Но Уля осталась на месте.
Экран мигнул, и на нем появилась запись телепередачи с лохматым ведущим, который кричал в камеру, все быстрее и быстрее проговаривая слова. Он размахивал руками и метался по студии. Уля немного посмотрела на его ужимки, вспоминая название передачи, и наугад перемотала видео к середине.
Конечно же, она попала в точку. Злая сила, управлявшая ее рукой, знала, где начинается интервью, взятое у матери Глеба. Уля зажмурилась, чтобы не видеть стены, замазанные казенной краской, темные круги под запавшими глазами женщины, которая стала меньше ростом за минувший день. Чтобы не видеть бегущую строку внизу экрана: «Нина Ямская, мать погибшего зацепера». Но голос все равно пробивался через горошинки наушников, а сил, чтобы вытащить их, отбросить в сторону, просто не было.