Я выйду на охоту, я принесу еще одну вещицу, но больше никаких таблеток. Я знаю, откуда они берутся. Я видел, где растет трава. Я видел туман, забирающий таких как я. Круг, который замыкается. Пищевая цепочка.
Нужно узнать, кто он. Узнать, кто такой Гус. И тогда… Что будет тогда? Я разорву порочный круг смерти? Глупости! Я вырвусь? У меня нет шанса. Я кого-то спасу? Мне не позволят.
Но понять я обязан. Когда наступит моя очередь, когда туман заберет меня, я буду знать, почему это случилось со мной. И это уже немало. Обратного пути все равно нет. Глупо успокаивать себя, надеяться, что впереди обязательно найдется съезд. Я решил попрощаться. Отыскал номер тещи. Там-то Светлану и нашел. Она удивилась, когда меня услышала. Думала, что я умер давно. Долго не соглашалась увидеться. Но я настаивал. Сказал, что уеду скоро и не вернусь. Мало ли как ее жизнь сложится. Надо бы развестись по-человечески. Чтобы я ее назад не тянул.
Она подумала и согласилась. Только в людном месте. Прямо на вокзале. Я приехал раньше, встал в сторонке. Светлана вышла из автобуса. Я сначала не понял, кто это с ней. Маленькая, кругленькая, ножками топает как медвежонок. И два хвостика на затылке. Дочка моя. Курточка на ней тесная, видно, что выросла из нее. И Светлана сама какая-то серая, блеклая. Безденежье быстро меняет человека. Быстрее – только смерть.
Я в карманах порылся, а там две пачки, Гус мне их совал не считая, а я не считая брал. Мне-то деньги зачем? А ей пригодятся. Вот. Держи. Вам нужно. Она глазами хлопает. Картонная, как и была. Ничего не изменилось. А вот девочка… Не знаю, не смог сразу понять, что в ней другое. Но она не такая, как мать. Нет в ней плоскости. Посмотрела на меня. А глазки полынные. Меня всего передернуло. Рванул к ней обнять, прижать, защитить. Только рукой дотронулся, а Светлана уже в крик. Я руку отдернул. Глаза поднимаю, а она на меня смотрит, как раньше смотрела, со страхом и презрением. И метку мою разглядывает.
– Что? Уже отсидеть успел? Или это секта какая?
Не стал объяснять. И она больше спрашивать не стала. Вынула из сумки бумажки – распишись тут, я сама с разводом все устрою. Я чиркнул, а сам глаз от девочки отвести не могу. Она ботиночком ямку расковыряла, на меня поглядывает. Так и стояли: мне Светлана про бумаги что-то талдычит, а я на девочку смотрю. На дочку свою. Наконец Светлана сжалилась, девочку по плечу погладила, мол, поздоровайся с дядей. Ульяна на меня посмотрела и говорит: здравствуйте, дядя!
Никаких больше сомнений не осталось. Полынь. Милая моя, доченька моя. Пишу сейчас, а слова застревают, царапаются. Так и распрощались – девочка все ко мне тянулась, Светлана ее руку из своей не выпускала. А когда их автобус пришел, то я наклонился и поцеловал дочку в лоб. Родная моя, меченая. Она не отшатнулась. Посмотрела только очень грустно. Света ее к автобусам, а она стоит, упирается. Дяде тоже пора идти. Мы к нему, может быть, еще когда-нибудь приедем. Ульяна покачала маленькой своей головой. Не приедем. Дядя скоро уйдет. Навсегда.
Тут у меня сердце и остановилось. Воздух в горле застрял. А Светлана девочку на руки подхватила и как понеслась к автобусу. Испугалась. Словно знала, чего бояться…»
Только сейчас Уля почувствовала, как кружится голова. Горло пересохло, казалось, что у нее сильный жар, граничащий со смертельным. Может быть, так оно и было.
Может, она уже умерла? Может, никогда и не жила? Может, все это – ее жизнь, полынь, нескончаемые ужасы и мытарства – лишь плод воображения? Может, ее придумал чей-то сумасшедший разум? И если так, то горел бы он сам в этом вечном пламени, в которое поверг и Улю, и ее отца.
Ульяна сжала листок в ладони, будто это могло хоть что-то изменить. Но когда-то написанное было прочитано именно сейчас. И от знаний этих некуда было бежать. Маленькая кругленькая девчушка с двумя хвостиками увидела в незнакомом дяде смерть. И не испугалась. Чуть расстроилась только – видимо, дядя ей понравился. Конечно, мать припустила к автобусу! Конечно, она испугалась! Когда растишь ребенка от буйного психа, волей-неволей начинаешь искать в подрастающем отпрыске черты родительского сумасшествия. Искать. И находить.
Сколько лет было Уле во время этой встречи? Как долго Артем жил на полынном поводке Гуса? Когда мать поняла, что она, ее Ульяночка, точь-в-точь такая же, что и маньяк-папаша? Что вообще происходило в ее странной жизни?
Вопросы метались в голове, как дети, играющие в чехарду. И как дети рассыпаются по сторонам, услышав звонок, испарились и ее мысли, стоило только дверному замку щелкнуть, открываясь.
Собачья стая
В декорациях офисного кабинета Гус смотрелся до того нелепо, что Уле стало смешно. Вытоптанный палас никак не сочетался со стоявшими на нем лаковыми сапогами. Длинный бархатный пиджак на фоне тусклых казенных стен казался таким же неуместным, как и заплетенная в косички борода с бусинками в комнате, где так уныло умирал засохший фикус. Старик больше не выглядел бомжом с вокзала, как и наркодельцом в кожаной куртке, как и добрым аккуратным дедушкой. В этот раз он походил скорее на цыганского барона.
За спиной Гуса маячила служка. Щерилась, дрожала, поглядывала через обтянутое бархатом плечо, сжимала в руках пальто, видимо сброшенное Гусом.
– Здравствуй-здравствуй, деточка, – кивнул Гус, меряя Улю пробирающим до костей взглядом полынных глаз.
Страх поднялся, но тут же опал. Ульяна знала, насколько опасен стоящий перед ней, и это знание делало ее почти неуязвимой. Когда страх выбивает пробки, обесточивая тело, все, что остается, – идти в темноте и примиряться с демонами, которые в ней прячутся. Становиться одним из них.
– Я послал к тебе Ксюшу в качестве отеческого жеста, – начал Гус, проходя в кабинет. – Ночь на дворе, холодно, дай, думаю, помогу Ульяне. Пусть приедут к ней, отведут на место, она подарочек-то положит, а я его с утра возьму. Никакой мороки.
Уля застыла на месте, стараясь незаметно запихать бумажки Артема в сумку. Но Гус на нее не смотрел. Он прошел к окну, потрогал вялый листик фикуса и махнул рукой, подзывая служку.
– Водички принеси.
Названная Ксюшей пулей выскочила из кабинета. Ее шаги зачастили по коридору. Гус и Уля остались одни.
– Шустрая девочка, а в главном не успела. Третью вещицу мне не принесла, что-то там случилось… Полиция, допросы. Перестаралась девочка, а я разве многого прошу? От следствия я ее, конечно, избавил. Зачем нам такие хвосты оставлять? Теперь ходит, вину заглаживает… – Он помолчал. – Ну так вот. Чехарда, говорит, случилась. Так?
Гус продолжал рассматривать засохшее растение, в его расслабленном облике ничего не изменилось. Вопрос он задал все тем же ровным, безобидным голосом. Но Уля тут же покрылась холодным потом.
– Я… я не знаю… – пролепетала она, вспоминая все ужасы, описанные Артемом.
– Незнание закона, деточка, не освобождает от ответственности. – Гус покачал головой, пробуя сухую землю в горшке пальцем. – Где там вода?
В кабинет влетела запыхавшаяся служка.
– Вот… – Она ловила ртом воздух, прижимая к боку руку, а во второй была зажата бутылка. – Там на первом этаже только… аппарат… Я бежала… Я…
– Ай-ай-ай, Ксения, – поморщился Гус, глядя на нее. – Всегда опаздываешь. Вроде и стараешься, а все мимо.
Одним движением он смахнул с подоконника фикус, и тот рухнул на пол. Стебель сломался, комья земли рассыпались по паласу.
– Приберись тут, – нехотя бросил Гус, поворачиваясь к Уле. – Так на чем я остановился? Ах да-а-а… Чехарда… – И вдруг оскалился. – Стишок вышел! Ах да – че-хар-да. Стишки я люблю.
За его спиной упала на колени, сгребая землю ладонями, служка. Уля кожей чувствовала ее страх, ее безнадежное подчинение любому слову, ее отупляющую ломку. Ксюше срочно нужна была доза, и ради нее она была готова сожрать эту землю до последней крупинки, только бы угодить.
Гус проследил за Улиным взглядом и обернулся. Ксения наклонилась еще ниже. Теперь она была похожа на собаку, прижимающую брюхо к полу перед вожаком стаи. Бедная, голодная, подыхающая сука. Ульяну передернуло. И это не укрылось от глаз Гуса.
– Ксюшенька очень хочет быть нам полезной, да, девочка? – Та часто закивала, не смея поднять головы. – Не будем ей мешать, пусть прибирается.
Он отодвинул стул и уселся.
– Когда я предлагал тебе сыграть в одну незатейливую игру, то не ставил особых рамок. Почему, спросишь ты? Да потому что играющий почти так же слеп, как любой незрячий. Игра и нужна, чтобы меченый узнал свою силу… И чехарда выше его возможностей. Так обычно бывает.
Уля забыла, как дышать. Она вся обратилась в слух. Гус, кажется, был настроен поболтать. И в его словах – насмешливых, пространных – не было открытой угрозы. Он не собирался наказывать Улю. Внезапный фортель, выброшенный очередным игроком, определенно развлек старика. И это внушало надежду. Уля поймала себя на странном желании угодить сидящему перед ней. Удивить его, доказать, что она чего-то да стоит. И от этого стало совсем гадко.
Гус имел над ней власть. Как бы ни заставляла себя Уля вспомнить, кто перед ней. Что этот странно одетый старик – сама смерть. Что он – причина ее бед. Но этот голос, эти мягкие движения, это скрытое одобрение в словах… Еще немного, и Уля бы сама упала перед ним на колени, умирая от желания быть благословленной его прикосновением.
Она со всей силы прикусила кончик языка. Острая боль прогнала нахлынувший было дурман. А Гус тем временем продолжал.
– Словом, не ожидал я чехарды, Ульяна. И теперь даже не знаю, что с тобой делать. Ты, конечно, вещицу принесла. Да нужна ли она мне такая? Разве тянулась к ней ниточка? Разве полынь тебе указала, где она да как ее раздобыть? Нет! – Он нахмурил брови. – Пустышка, значит. А зачем мне такой подарочек, а?
Ульяна молчала, слыша только, как бешено стучит ее сердце. У окна Ксюша все сгребала и сгребала землю: она ссыпала ее в мусорную корзину целыми пригоршнями, но грязное пятно только размазывалось, увеличивалось от ее рук.