Гус подошел ближе, физрук сдавленно пискнул и попятился.
– Иди, Денис, девочка сегодня всех сделала. – Шаги служки становились все тише и тише, а Гус тем временем аккуратно взял Улю под локоть. – Пойдем, провожу тебя к выходу.
И они пошли вдоль ряда закрытых палат, где шептали, стонали и ерзали на скрипучих кроватях невидимые пациенты. Может быть, те, кого Зинаида отобрала на опыты. Но Уля старалась не думать о них, вообще ни о чем не думать, а иначе припустила бы за физруком. Триста метров коридора за десять секунд? Да легко! Лишь бы не шагать рядом с Гусом.
– Вот ты говоришь, что не хочешь бояться, да? – начал он. – Но ведь деньги не даруют бесстрашие. Наоборот, ты будешь жить в постоянном страхе их потерять. Бесстрашие дарует только власть. И знание… Сегодня ты знала, что Дениска тебе не опасен. Служкой его назвала… Слово-то какое! Откуда?
Уля была готова к этому вопросу. Все то время, что они молча шли к лестнице, повторяла про себя заготовленный ответ.
– Я слышала, что так называют друг друга те, кто выполняет ваши поручения. Водители, охранник, девушка, которая пришла за мной. Мне показалось, что это логично… Проигравшие должны служить вам. Значит, они служки. – Помолчала для пущего эффекта и осторожно спросила: – Так?
Гус хмыкнул.
– Складно говоришь… Ну, допустим, все было именно так. Значит, служкой ты становиться не желаешь?
– Нет.
– А кем же тогда?
– Я хочу закончить игру… И освободиться, – почти искренне ответила Уля.
– И так просто расстаться с властью? Снова нырнуть в пучину всеобщего страха? Ослепнуть?
Уле были знакомы эти слова. Она читала их в записях Артема. Так старик перетянул отца на свою сторону. Так превратил его в слугу куда более жалкого, чем прочие служки.
– Я не знаю.
– Ну так подумай об этом. – Гус остановился у серых ступеней, которые вели к выходу из больницы. – Мне нравится твоя прозорливость, то, как ты подмечаешь все, как делаешь выводы… Жаль будет сделать тебя… Как ты там сказала? Подножным кормом? Хорошее определение, надо запомнить. – Он хохотнул. – Одиннадцать дней. А после поговорим. В любом случае.
Уля спустилась на две ступени, когда голос Гуса догнал ее, заставив окаменеть.
– Я знаю, что сегодня ты дошла до стены, – проскрипел старик. – Я знаю, что ты увидела там. Метка чувствует все, что чувствуешь ты. Тьма расходится от тебя волнами, как от камешка, брошенного в спокойный пруд. И каждый видящий истину под своими веками может прочитать тебя. Ты слишком остро чувствуешь для того, кто подошел к третьей загадке.
Он замолчал, Уля хотела повернуться, начать оправдываться, лгать, говорить что-то, только бы сбить старика с толку, но тот лишь громко хмыкнул в ответ на ее старания.
– Не мельтеши под клиентом. Мне плевать, что там с тобой происходит. Пьешь ли ты горстями таблетки или решила искать вещицы наживую. Только не думай, что можешь начать свою игру. Все вы играете по моим правилам. Даже если думаете, что я не замечаю ваш блеф. Служки называют друг друга служками? – Он ядовито хохотнул. – Ну-ну… Только это все не имеет никакого значения. Хочешь разобраться в том, что с тобой происходит? Валяй! Только время идет. Хочешь трахаться с моими служками? Да запросто. Только время идет. И твое, и их. Важно только одно – одиннадцать дней. Можешь идти.
И холод, сковавший было каждую Улину клеточку, мигом отпустил. Она покорно сделала еще два шага вниз, откуда-то зная, что Гус уже потерял к ней всякий интерес. Ему и правда было плевать.
На слабых ногах Уля вышла из больницы, спустилась по высокому крыльцу и прижалась спиной к стене. Промзона оставалась безжизненной и пустой. А вот в больнице просыпалась жизнь. Кто-то ходил там, хлопал дверьми, переговаривался, звенел посудой и скрипел оконными рамами, открывая форточки.
Была ли это настоящая больница, которая становится пристанищем Гуса сразу после заката? Или каждый находившийся там был мечен полынью? Уля покачала головой. Какая разница? Главное, что время идет.
Ей отчаянно захотелось курить. Она никогда не была любительницей табака. От дыма начинала болеть голова. Способность сигарет согревать курящего, конечно, казалась заманчивой, но стоила дороже нового свитера.
Но когда-то на этом же месте стоял Рэм. Ждал ее, обмирая от страха. Отлично представляя, чего боится. Курил, смотрел в темноту и думал. О смерти ли? О полынном поле? О тумане, который его ждет? Уля не знала.
Еще сильнее, чем курить, Уле хотелось прижаться щекой к грубой ткани его куртки. Глотнуть горький запах полыни и табака и просто постоять так хотя бы минутку. Уля почти уже расплакалась от жалости к себе, когда в сумке запиликал телефон.
– Очень невовремя, мам, – прошептала Ульяна, не позволяя себе надеяться увидеть совсем другое имя.
Свежедобавленный в память адресной книги номер Рэма радостно сверкал на экранчике. Уля на секунду зажмурилась, губы растянулись в глупой улыбке.
– Помяни черта, вот и он, – проговорила она, предвкушая, как на том конце сейчас хмыкнут в ответ и хриплая просьба не чертить проведет итог под ужасами прошедшей ночи.
– Ульяна, – позвал ее незнакомый женский голос. – Ульяна, это ты?
– Да… – Она сжалась в предчувствии беды.
– Это Варя…
Слова оборвались сдавленным всхлипом.
– Алло! Варя! Я тебя не слышу! Что случилось?
– Уля… тут с Рэмом… беда. Он приехал к нам, и ему стало плохо. Мы вызвали скорую… Врачи говорят, что он… Что он… Уля…
– Я здесь. Говори, – чужим, отстраненным голосом проговорила Уля.
Перед ее глазами стояло бледное, покрытое бисеринками холодного пота лицо Рэма. И ничего больше. Только полутьма его машины. Их дыхание. И его боль, которую не избыть.
– Врачи ничего толком сказать не могут… Но все очень плохо. А он не хочет даже на обследование лечь… Я не знаю, что делать… Ульян, ты можешь приехать? Прямо сейчас. Пожалуйста…
– Диктуй адрес.
Достучаться до небес
В обычные дни тариф, заломленный таксистом, вызвал бы у Ули приступ негодования. Она бы отправилась к ближайшей остановке и полдня добиралась бы на общественном транспорте, если уж так необходимо оказаться на другом конце Подмосковья, которое кто-то будто в насмешку назвал ближним.
Но в этот раз она пропустила сумму мимо ушей, и даже мрачное «оплата при посадке» не заставило Улю передумать. Она сунула в смуглую руку водителя предпоследнюю пятерку, доставшуюся от Гуса, и не глядя забрала скудную сдачу.
Двадцать тысяч как тридцать сребреников. Достаточно поманить ими, чтобы человек с разбегу бросился в полынный омут. Уля уставилась в забрызганное окно. Такси медленно ползло по утренним пробкам. Уля попыталась вспомнить, какой сегодня день недели. Но в голове пульсировал один лишь густой туман. Да что там день недели? Даже дата никак не всплывала в памяти. Ничего. Пустынное седое поле. И замерший на его границе Рэм. У него могли закончиться таблетки, а после – открыться старые раны, и заботливый мальчик Рома рухнул под ноги Вареньке, заливая деревянный пол ее дома густой кровью.
От этой картины Улю затошнило. Она просунула руку во внутренний карман куртки и на ощупь пересчитала оставшиеся таблетки. Спасут ли они того, кто гибнет без очередной дозы?
Ответа не было. Зато было такси и пробиравшее до костей предчувствие беды. Чтобы хоть как-то отогнать его, Уля всмотрелась в ползущий за окном город. Хмурое утро сменялось сумрачным днем. Тяжелые низкие тучи, прямо как те, над полем, задевали верхние этажи домов. В их серости читалось предчувствие снега, который наконец укроет исстрадавшиеся улицы, убаюкает их, медленно оседая.
Сама того не замечая, Уля погрузилась в дремоту. Машина мерно покачивалась, дорога шумела под колесами, улицы ждали снега, небо готовилось его просыпать. Уля спала, видя во сне все то же самое, а еще туман, который подбирался к городу с самого горизонта, чтобы подарить всем его жителям безмятежность смерти, ее покой и молочную белизну.
– Приехали. Выходите, – буркнул через плечо водитель, коверкая гласные.
Уля вздрогнула и открыла глаза. Улицы остались, как и небо и будущий снег, туман лишь спрятался во тьму под веками. Но разве слепцы, не видящие туман, отменяют его реальность? Если бы в Уле оставались силы, она бы спросила об этом водителя – вдруг его восточная кровь знала ответ? Но она только кивнула на прощание и вышла из машины. Та сорвалась с места, оставив Улю у здания больницы в четыре этажа с облетевшим садиком перед входом.
Уля застыла у тяжелой двери. Теперь, когда от Рэма ее отделяло всего несколько десятков шагов, страх больше не желал прятаться в закоулках разума. Он окутал Улю как туман, и даже метка была бессильна перед его властью. Из ступора ее вывела трель телефона.
– Да, Варь, я уже приехала, куда идти? – Язык с трудом шевелился в пересохшем рту.
– Третий этаж, приемная палата… – Варя на том конце трубки смешалась. – Черт, какой номер?
– Не черти, – чуть слышно попросила Уля, но Варя ее не услышала.
– Палата триста двадцать пять.
– Сейчас буду.
Старенький лифт был тесным и скрипучим. Вместе с Улей в него втиснулись дедок с загипсованной рукой, дородная девица, прижимавшая к животу картонную папку, и очень уставший парень в белом халате. Все они поехали дальше третьего, на котором вышла Уля – и попала в плен медицинских запахов и гулкой пустоты.
На секунду ей показалось, что она вернулась в больничку Гуса. Когда по коридору эхом разнесся цокот каблуков, Улю передернуло. Но мимо пронеслась незнакомая женщина, на ходу спросив:
– Вы к кому?
– В триста двадцать пятую.
– По коридору и направо.
Ни капли интереса или сочувствия. Вообще никаких эмоций не было заметно на ее нервном лице. Не Уле было ее осуждать. Спустя один полынный месяц она сама перестала бояться чужой смерти. И, кажется, своей тоже.
Но боль Рэма, ожидавшая за дверью триста двадцать пятой палаты, была совсем иного толка. Она била Улю под дых жалостью и бессилием. Потому так сложно было поднять руку и постучать.