Уля подошла ближе и встала напротив доски объявлений. Кто-то продавал гараж. Кажется, в этом мире кто-нибудь продает гараж каждую минуту любого дня. Как и породистых британских котят. Кто-то предлагал услуги компьютерного мастера – миловидный парень на фотографии представлялся Алексеем и обещал приехать как можно скорее. Уля порадовалась, что на плохо пропечатанном снимке не разглядеть глаз, а значит, полынь точно не покажет ей, например, как ловит этого парнишку за шиворот какой-нибудь массивный мужик с голодным оскалом. А после всех дел раскраивает тонкое горлышко ржавым ножом.
От собственных мыслей Улю передернуло. Когда она успела стать такой равнодушно-злой? Такой безотчетно-циничной. Она перевела взгляд на соседнее объявление. Ярко-желтая бумажка, кричащий призыв «записаться на ноготки». Уля так и представила, как особ, клюнувших на пять восклицательных знаков, встречает поехавшая маникюрша с острыми, обляпанными засохшей кровью щипчиками.
Ее нервный смешок заставил разговаривающую парочку обернуться. Уля выдавила из себя слабую улыбку и закрыла глаза. Нечего было медлить. В доме ее отца сейчас умирал Рэм, которого она, кажется, пообещала спасти. Себе-то точно пообещала.
Темнота встретила ее податливыми объятиями. Сейчас Уле сложно было поверить, что темнота эта пугала ее. Но разве может быть врагом тот, кто встречает тебя так радостно? Разве может быть врагом стихийная сила? Пусть и повязанная со смертью. Нет, умение видеть смерть не крест и не дар. Это возможность. Еще одно измерение, в которое ее, Улю, почему-то впустили.
А вот поступки тех, кто смотрит во тьму, – другое дело. Гус, кем бы он ни был, должен был не заманивать в свои сети меченых, а учить их жить с полынью в ладу. Может, помогать тем, кто обречен на глупую смерть. Уля до сих пор верила в эту возможность. Иначе зачем в устройстве мира задумана эта лазейка, пахнущая так горько, дающая так много?
Но не время было думать об этом. Ульяна сделала первый глоток полынного духа, и тьма тут же рассеялась, наполнилась смутными тенями. Самая яркая из них сидела на лавочке перед Улей. Кто-то из этих общительных людей совсем скоро умрет. Вдруг – решив принять смерть во имя любви? Ульяна вдохнула еще раз и открыла глаза. Мужчина продолжал смотреть на нее равнодушно, но изучающе. Желтоватые белки, испещренные змейками лопнувших капилляров, блеклая радужка, черные точки зрачков.
– Ну же, покажись мне, – неслышно шепнула Ульяна.
Мир чуть покачнулся, воздух наполнился духом туманного поля. Теперь Уля знала, почему смерть пахнет именно так. Грязная улица сменилась тесной палатой. В углу стояла кровать, над ней нависали аппараты, что-то жужжало и попискивало. Мужчина с остановки лежал, укрытый белым одеялом. Его дыхание становилось все тяжелее, аппараты пищали все отчаяннее до тех пор, пока хрип не сменился тишиной, а писк – надсадным визгом. Пациент умер. Ничего необычного. И уж точно не во имя любви, а от банальной старости. Никакого тебе полынного страха смерти.
Уля позволила тьме обступить себя, стирая картинку, и открыла глаза. Мужчина уже отвел взгляд, слушая собеседницу, которая принялась активно жестикулировать, с упоением рассказывая про какую-то Лидочку из офиса на Ордынке. Смотреть на Улю она определенно не хотела. Но проступающая тень принадлежала ей, поэтому Ульяна сделала шаг вперед и обратилась к сидящим.
– Не подскажете, а четыреста сорок второй здесь останавливается? – наобум спросила она, выискивая номер маршрута на стойке с расписанием.
Женщина осеклась и повернулась на голос – почти прозрачные голубоватые глаза в обрамлении густо накрашенных ресниц. Наверное, когда-то она была настоящей красоткой. Но время сыграло с ней злую шутку. Кожа потускнела, щеки обвисли, под глазами набухли мешки. Было заметно, что женщина пытается остановить старение, но получается не слишком хорошо.
Уля с жалостью посмотрела в ее глаза. Полынь хлынула тяжелым потоком. В этот раз смерть будет дарована не временем, поняла Уля. Заказанные через интернет чаи для похудения изрешетят печень, кожа станет желтой, ноги опухнут, как только вслед за печенью откажут и почки. Но признаться врачам, в чем же все-таки дело, она так и не сумеет. Когда те догадаются сами, будет слишком поздно. И женщина с красивым именем Елизавета примет смерть, сидя на собственном диване в полном одиночестве.
Не выслушав ответа, Уля улыбнулась и отошла к дороге. Слезы текли по ее щекам, от циничного равнодушия не осталось и следа. Сколько же ходит таких по земле? Одиноких, мечущихся, никому, кроме кошки, не нужных. Как Елизавета. Как Рэм. Как мама и отец. Как она сама, Ульяна, решившая, что сумеет спасти мир, пусть не весь, но хотя бы свой.
Подъехал автобус. Беседующие втиснулись в жаркий салон и уехали. Уля не пошевелилась. Даже если худеть бедная Лиза собиралась по любви, а значит, и смерть примет по той же причине, то случится это через пару месяцев. Может, полгода. А значит, третьей вещицей не станут ни ее любимые бусы из жемчуга, ни упаковка чертова китайского чая.
– Не черти, – голосом Рэма всколыхнулась в Уле тьма.
Уля послушно кивнула, вытерла слезы и пошла в сторону метро. Ей определенно следовало взглянуть на сто тысяч мертвецов. Уж кто-нибудь из них да готовится умереть в этот вечер по самой вечной и глупой причине – по любви.
К девяти вечера Уля окончательно выдохлась. Она оперлась спиной на резную колонну подземной станции и устало прикрыла глаза. Слишком много смертей прошло мимо, слишком много полыни вдохнула Уля, пропуская через себя чужую гибель. Разная, глупая, трагическая, кроваво-грязная, больнично-белоснежная, оправданная, даже заслуженная, логичная, внезапная, ожидаемая всеми, отрицаемая до последнего. Смерть. Кругом одна смерть, она тянет руки к трясущемуся от страха куску мяса, чтобы все закончилось. И наступил благостный покой.
О таком покое Ульяна мечтала сейчас особенно сильно. Ей хотелось принять обжигающий душ. Чтобы по коже расползлись алые пятна, чтобы тяжелый пар изгнал из памяти горечь, чтобы глаза не видели больше ни тьмы, ни теней, ни чужих жизней. И особенно – чужих смертей.
Она успела разглядеть и гибель от ножа в переходе, и спокойный уход в небытие, больше похожий на продолжение сна. Идущий резать вены мальчик, девочка, отказывающаяся от еды. Пышущий здоровьем крепыш, который нес в себе тикающую бомбу замершего тромба. Глубоко беременная женщина, которой не суждено было увидеть своего малыша. Старушка, мечтающая поскорее умереть, чтобы внучке досталась ее квартира, но обреченная влачить жалкое существование еще лет пять минимум.
Болезни, несчастные случаи, десятки аварий, гололед на дорогах и тротуарах, неисправные светофоры и пьяные водители, даже один взрыв на бензоколонке. Переедание, наркотики, паленый виски, петля, бритва, старость. Инфаркты, инсульты, Альцгеймер. Приступ паники, закончившийся шагом с балкона. Рак. Всевозможный. Дремлющий годами и сжирающий за месяц. Диабет, запущенная простуда, туберкулез. СПИД и заморская лихорадка, привезенная из Таиланда. Укус бешеной собаки рядом с мусорным баком у дома. И снова старость.
Улю замутило спустя час. Через четыре она уже не могла больше видеть смазанные картинки мечущегося в агонии мяса. Лиц она не запоминала. Только причины и следствия. В них было что угодно – от дикой зависти к другому до преступного равнодушия к себе, – но никакой любви, сильной настолько, что она стала дороже жизни.
Одна только парочка заставила Улю оживиться. Совсем молоденькие еще, наверное младше ее самой, они гордо вышагивали по станции, не видя ничего кругом. Девочка в длинном платье и куцей курточке крепко держала за руку парня. Было в них что-то тревожное. Что-то запретное. Уля двинулась им навстречу и вцепилась взглядом в сероватые глаза девушки. Полынь – яркая, горькая – была рядом. Кто еще может быть готов принять смерть во имя любви, если не эти двое? До зуда в зубах мечтающие впечататься друг в друга горячей плотью.
Так что сплетение потных тел на родительской кровати Улю ни капельки не удивило. Примерно так она и представляла себе смерть этой парочки. Сброшенные на пол чернильные джинсы, задранный подол платья, кружевные трусики, спущенные до тонких, по-детски хрупких щиколоток. Когда рука вцепилась в нежную шею девушки, Уля поморщилась, но взгляд не отвела. Лишь задумалась: а можно ли считать это все смертью, принятой по любви?
– Можно? – в унисон с ее мыслями прорычал парень, а девушка застонала еще громче, позволяя ему делать все, что только может прийти в голову.
Парень надавил сильнее, наваливаясь на хрупкое тело. Второй рукой он расстегнул верхние пуговицы платья и сжал оголившуюся маленькую, но крепкую грудь. Уля прислушалась к себе. По сути, сцена должна была найти в ней хоть какой-то отклик. Парочка делала это красиво. Грубо, страстно, даже ожесточенно, но красиво. Почему же ничего в Уле не наливается тяжелым теплом? Потому что она знает, что их звериное желание несет в себе смерть? Отчего же тогда ее не захлестывает отвращение?
Почему она стоит рядом, равнодушно наблюдая, как незнакомый парень душит свою подружку, а та отвечает взаимностью на каждое яростное движение его бедер? Почему думает лишь об одном: ну кто из вас? Ты задохнешься и обмякнешь или ты вдруг захрипишь и навалишься на нее весом вмиг обессиленного тела? А может, оба? И как мне потом прорываться в квартиру, чтобы забрать вещицу, несущую в себе вашу смерть? Что это будет? Ажурные трусики, наконец соскочившие с щиколоток? Блестящая упаковка вскрытого презерватива? Отлетевшая пуговица?
Уля вдохнула горький воздух видения, желая лишь, чтобы скорее наступила развязка. Какой бы та ни была. Но картинка вдруг пошла рябью, словно кто-то швырнул в воду камень. Предметы смазались. Задранные к потолку ноги девицы слились с затейливым рисунком обоев. Хриплое дыхание парня затихло. Мгновение, и комната исчезла. Сменилась привычной суматохой станции.
Уля пошатнулась, схватилась рукой за колонну. Все тело ломило, ее будто спустили с лестницы кубарем. Она поискала парочку глазами. Те больше не вышагивали в сторону эскалатора. И даже руки, так крепко, почти яростно сжимающие па