Уля бессильно закрыла глаза. Полынь хлестала, как кипяток из сорванного крана. Просто переждать. Просто разрешить случиться неизбежному. Потом взять кольцо и побежать прямиком к Гусу. Вымолить у него Рэма. Проверить, что тот жив и здоров в своем новом мире без метки. А потом… А потом найти самый острый в доме нож.
Визжали тормоза, кто-то кричал. А Ульяна стояла, вдыхая полынь, бессильная и беспомощная. Все будет так же, как в жаркий июльский день. Только вместо красной сандальки на асфальт упадет кольцо.
– Нет! – Уля не узнала свой голос.
Кто-то другой метнулся в сторону, отталкивая Вилку от бордюра. Кто-то другой подал руку Владу, помогая подняться. Кто-то другой наблюдал, как выходит из машины полумертвый от страха шофер, успевший затормозить за секунду до того, как парень рухнул, поскользнувшись на замерзшей луже.
Это кто-то другой слабо улыбался в ответ на сто тысяч благодарностей расплакавшейся Вилки и ее жениха, бледного до синевы. Это кто-то другой обещал позвонить им завтра же. Это кто-то другой садился в такси, чтобы зажать в зубах костяшки пальцев и тихо выть до самого дома. Потому что момент был упущен. А спасенная сегодня Вилка обязательно умрет. Может быть, завтра – от фена, может, через месяц – от лихорадки на Бали.
Но вибрирующий новым сообщением телефон из кармана куртки доставала точно Уля. Потому что написанное там могла понять только она.
«Дуй домой, – писал Рэм. – Твой папаша – долбаный полынник, но я скорее сдохну, чем поверю во всю эту херню».
Маятник, толкающий мир
Рэм встретил ее в дверях. Бледный, со слипшимися от пота волосами, но живой.
– Я покопался в записях, – тут же начал он. – Да, пришлось залезть в твою сумку, искал что-нибудь пожевать. Короче, ты, видимо, не дочитала… – Он запнулся, утер лоб, помолчал, подбирая слова. – До самого важного. Пойдем.
Пока Уля развязывала шнурки, пока стягивала промокшие ботинки и ставшую слишком тяжелой куртку, в ее ушах продолжали звучать сбивчивые благодарности Вилки, которой, впрочем, могло уже и не быть в живых. На улице гололед, вечерние таксисты бывают такими неловкими, а когда над тобой клубится жадный полынный туман, все это в любой миг может стать приговором. Возможно, кто-то другой, какой-нибудь равнодушный полынник, просто проходящий мимо, уже сегодня принесет Гусу тоненькое колечко с камушком, так легко спадающее с Вилкиного пальца.
– Давай быстрее. – Выглянувший из комнаты Рэм был до крайности мрачен. – Я выпил сразу четыре капсулы, но хватит меня ненадолго.
– Четыре? Ты дозировку вообще смотрел?
Уля шагнула к нему и осторожно провела пальцами по холодной щеке. Темные круги под ввалившимися глазами, их лихорадочный блеск, кожа, похожая на желтый пергамент, острые кости скул, пересохшие губы.
– Да плевать мне на дозировку. – Словно прочитав ее мысли, Рэм отстранился от прикосновения. – Ты ведь не нашла вещицу, так? – Его голос осип, слова царапали горло.
Уля покачала головой.
– У нас еще есть время? Я найду… Я же обещала тебе, что… – начала она, чувствуя, как по лицу расползаются алые пятна стыда. – Что с тобой все будет хорошо.
Рэм дернул плечом.
– Дело уже не во мне. Пойдем. Тебе нужно самой это увидеть.
Распотрошенная сумка валялась под столом, на котором охапкой лежали смятые записочки. Уле захотелось подойти к ним и аккуратно разложить по стопкам. Но Рэм принялся ворошить и без того растрепанные бумажки.
Пока он искал что-то, морща лоб и беззвучно шевеля губами, Уля подошла ближе. Взгляд скользнул по череде неровных строк и выцепил два слова, подчеркнутых волнистой линией: «Моя дочь». Уля опустилась на краешек стула и принялась читать, не замечая, как Рэм выуживает из стопки нужные ему листки.
– Выходит, твой папаша знал, что ты меченая? – с нажимом спросил он.
– Что? – Уля оторвалась от чтения и подняла на него глаза.
Отец начал говорить о ней. Полынник, погрязший в сумасшествии и крови, он все равно сохранил в себе немного света. Пусть слабую искорку, но ее хватило, чтобы человеческое пересилило полынное. Чтобы его многочисленные записи вдруг обрели смысл. А страшное существование – цель, а вместе с ней и конец всего. И это вселило в Улю неожиданную надежду. Если смог Артем, насквозь пропитанный страхом чужой смерти, то почему не сможет она?
– Соберись! – прикрикнул Рэм и тряхнул ее за плечо. – Откуда он знал, кем ты станешь?
– Мы виделись… – Уля поморщилась. – Да отпусти меня! Что с тобой вообще? – Рэм помедлил, но плечо отпустил. – Здесь должна быть эта записка… Я была маленькой, мама привела меня знакомиться с отцом. И он понял… Что я меченая. Поэтому решил… Вот, видишь? – Уля подвинула листочек к краю стола. – Он решил, что разберется со всем до конца, чтобы мне было легче, если я встречусь с Гусом.
– Когда встретишься, – чуть слышно поправил ее Рэм.
И пошатнулся. Бледное лицо приобрело совсем уж неживой оттенок. Уле показалось, что он сейчас рухнет на пол, но Рэм только крепче вцепился в угол стола, подышал, зажмурившись, и продолжил:
– Он там пишет какую-то дичь. Не знаю, можно ли этому доверять. Сама говорила, что он совсем поехавший был…
– Все, что он пишет, правда. – Уле стало обидно за отца. – Сам посмотри, вот тут… Разобраться, зачем все это. Чтобы моя дочь… – Она сбилась, читать сокровенные признания под равнодушным, даже презрительным взглядом Рэма было неуютно. – Ты ему не веришь, да?
– Он полынник… А это все… Черт, да это может быть работа Гуса! Старик просто решил поиграть с нами, вот и устроил эту… дневниковую чушь. Заставил пару служек накропать записочки, развесить по стенам, а мы сидим и верим как идиоты…
– Ага. Служек. Тебя, например.
– Да. Например, меня. Мне ты тоже поверила без особых вопросов. Почему? Вдруг я… просто играю свою роль.
– Все мы играем роли, которые написал для нас Гус. Но отец… – Кончиком пальца Уля дотронулась до бумаги. – Он вырвался из сценария, намеченного стариком. Или хотя бы решил попытаться сделать это. Я верю ему. И тебе я тоже верю. Так что, если ты хочешь дожить до конца этого месяца, придется и тебе верить мне… и моему отцу. Все просто.
– Просто… – Рэм мрачно хмыкнул и пошел к дивану. – Ни хрена это не просто.
– Почему? – чуть слышно спросила Уля.
– Если мы поверим в то, что там написано… – Он кивнул в сторону кипы листков. – То при самом лучшем раскладе я точно не доживу до конца месяца.
– Я же пообещала тебе… – жалобно проговорила Уля. – Мы найдем вещицу. И спасем тебя. Все получится. Слышишь?
– Слышу… – Рэм медленно опустился на диван, вытянул ноги и тяжело выдохнул. – Но если все это правда, спасать придется не меня. Читай.
– Хорошо. – Ульяна послушно кивнула и потянулась к стопке. – Только найду, где остановилась в прошлый раз…
– Я отложил важные куски, вон, с краю. – Он вяло махнул рукой. – Ты не пропустишь ничего особенно интересного. Там твой родитель описывает короткий, но бурный служебный роман…
– Что? – Уля дернулась на стуле от неожиданности, тот недовольно скрипнул.
– Именно. – Губы Рэма насмешливо изогнулись. – Шпионская сага о том, как беглый полынник завалил Зинаиду. – Он говорил медленно и едко. – Очень занимательно, почитай на досуге.
– Этого быть не может.
– А все остальное для тебя в порядке вещей, да? – коротко хохотнул он и тут же сморщился от боли. – Все, я пока полежу, а ты читай. Вон. С краю.
Уля с трудом отвела взгляд от него, потерла лоб, чтобы собраться с мыслями, и взяла верхнюю бумажку. Она сама не заметила, как быстро в тишине комнаты растворилось их хриплое дыхание, скрип стула, шорохи соседей сверху. Все это затмил собой голос в ее голове, читающий написанные Артемом слова. Уля никогда не слышала отца, но могла поклясться, что это точно был он.
«Когда проснулся, было темно. Ее холодное тело прикасалось к моему в трех точках. Левое плечо ощущало под собой прядь ее светлых волос, левое бедро обжигал холод выпирающих позвонков, а чуть ниже колена в меня упиралась острая пятка. Она лежала ко мне спиной, поджав ноги. Если забыть, как холодна ее кожа, можно было представить, что рядом настоящая женщина. Беззащитная в своей наготе.
Подумал так, и стало смешно. Еще немного, и всхлипнул бы. Зинаида Олеговна. Зи-на-и-да. Кажется, я совершил ошибку. Страшную глупость. Но какая теперь разница?
В этот раз она не ушла. Одиннадцать ночей это длится. Но только сегодня она осталась. Одиннадцать раз! Не думал, что связь с кем-то может быть такой мучительной. Такой унизительной. Хотя никаких фактических различий этого же действия, но с другой женщиной я не заметил. Она состоит из тех же частей, что остальные. Но делать это с ней невыносимо.
Ее оскаленные зубы, ее лицо, ее тело. Кожа твердая и скользкая, но я заставляю себя прикоснуться к ней. В любой из моментов нашей противоестественной близости ее дыхание остается ровным. Она всегда сверху. Ни отвести взгляда от ее широко распахнутых глаз, ни дернуться, ни увернуться. Только сцепить зубы в мучительном ожидании финала. Когда ее цепкая рука сожмет мое меченое запястье и над ее идеально очерченной верхней губой появятся капельки пота, ровно две – как знак, что на этот раз все закончилось.
Вот ради чего это. Ради моей боли. Ради отупения, приходящего ей на смену. Каждый раз эта сука пьет мою силу. Метка становится блеклой, скоро и вовсе пропадет. Когда я умру и попаду на полынное поле, то навсегда останусь в этом мгновении. Белый свет фонаря за окном, обнаженное тело и бедра, которыми она меня сжимает. Ее ровное дыхание, мой хриплый стон. Скрип простыни под нами. Две капельки пота над ее губой. А после – боль. Моя боль.
Одиннадцать ночей я выжидал. Вчера она провела пальцем по контуру метки. И осталась. Молча повернулась спиной. В свете фонаря я мог посчитать все ее позвонки. Когда боль ушла, я задремал. Но проснулся почти сразу. Я не знал, что же я хочу спросить у нее. Что есть Г