ус? Что есть ты? Зачем собирать вещицы? Куда потом деваются они – горы бессмысленного хлама, когда старик выпивает их силу, как ты пьешь мою?
И еще. Как полынь выбирает нас? Почему я стал меченым? Почему моя дочь стала такой? Вирус ли это? Ошибка в геноме? Болезнь? Дар? И еще. Что такое туман? Разумен ли он в той мере, в какой может понять человек? Зачем приходит на седое полынное поле? Почему не трогает тех, кого защищает метка? И что такое метка? Что такое мы? И наконец. Там, где цветет полынь, начинается ад? Чистилище? Рай?
– Ни то, ни другое, ни третье.
Она продолжала лежать ко мне спиной. Но я понял, что она смотрит в стену перед собой. И от спящей ее отличает лишь движение тонких губ, над которыми больше нет пота. Она сказала: поле – только место, где цветет полынь; важно лишь, где оно находится.
– И где же?
– Не знаю.
Простой ответ. Но я захлебнулся ужасом. Ошибся. Прогадал. Выбрал не ту. Она не знает. Она ничегошеньки не знает. Зинаида сказала: ты сейчас ругаешь себя, думаешь, что лег не под ту, что стоило предложить себя старику.
Если бы я мог, я бы задушил гадину. Как есть – голую, холодную, неживую. Но я лежал и слушал, как она смеется. Отсмеялась. Повернулась ко мне. Сказала: никто не знает ответа. Попросила: закрой глаза. И опустила холодную ладонь мне на веки.
А дальше – ветер и трава под голыми ступнями. Я стоял на поле. Одетый в старые джинсы, босой, но в рубашке. Расстегнутые манжеты хлопали на ветру. Я застегнул их. Один и второй. И только потом оглянулся. Зинаида стояла за моей спиной. Растрепанная, в белом халате на голое тело. И почему-то живая. Глаза блестели, губы припухли от поцелуев. Она была красива в этом рассеянном свете. Щиколотки тонули в седой траве. Зинаида подошла совсем близко и зашептала на ухо: она цветет, скоро закончится этот круг, и туман придет обновить его, но для всего нужна сила – это бесконечный круг жизни, мой дорогой.
– Замкнутый круг.
Слова вырвались сами собой. Замкнутый круг. День начинается, день заканчивается. Туман как маятник. Туман толкает мир. Я знал, что Зинаида не врет. Я читал это в ее глазах. Она засмеялась и толкнула меня в грудь. Я упал навзничь. Поле покачнулось, надо мной нависло небо. Я лежал и смотрел на тучи, рубашка впитывала влагу травы. Зинаида присела рядом.
– Думаешь, ты первый, кто захотел понять? Полынник, решивший выведать правду. Обхитрил старика, очаровал несчастную одинокую бабу…
Так она говорила про себя. Одинокая. Баба. Она легла рядом.
– И правда смешно. Я высосу тебя до донышка. Твоя метка истончится, а после исчезнет. И ты придешь сюда без нее. Никакой защиты. Ничего.
– Туман не трогает меченых?
– Не может. Старик защищает своих прислужников. Пока они еще служат ему.
Мне казалось, что небо сейчас рухнет и укроет нас собой.
– Кто же он?.. Этот старик.
– Не так. Ты спрашивал лучше. Попробуй еще раз.
Я подумал. И понял.
– Что есть старик?
– Старик есть все. Он – мор, скорбь, он – смерть и слуга смерти. И ее орудие. Одни зовут его тленом, другие – чумой. Третьи – Гусом. Он – тяжелый дух страшной гибели. Каждое несчастье – это он. Каждая порезанная вена. Каждый вдох засунутой в духовку головы.
Зинаида помолчала и легко вскочила на ноги.
– Пойдем, я покажу.
И я встал. И я пошел. Туман клубился под ногами.
Зинаида спросила на ходу: ты же понимаешь, почему я говорю тебе все это? Я вначале кивнул, а потом уже ответил:
– Потому что скоро наступит мой черед.
– Правильно. Ты больше не нужен старику. Ты испит до дна. Ты оболочка.
Она казалась мне почти настоящей. Злой, но чувствующей. Мне захотелось прикоснуться к ней еще раз. Так, чтобы она различила мое тепло. Но Зинаида прибавила шаг. Туман стал плотным. Метку слабо покалывало. Я отдернул руку и пошел дальше. Мы брели в тумане. Мне казалось, что еще немного, и к нам выйдет лошадь – грустная белая лошадь. Но лошади не было. Ничего не было.
Зинаида остановилась резко, почти испуганно. Я встал рядом. Плечом к плечу. Холод ее кожи, хлопающий на ветру халат. Облачка пара от моего дыхания. Зинаида протянула руку, и та сразу же утонула в тумане. Я повторил ее движение. Думал, что там будет один туман и только туман. Но мои пальцы уперлись в каменную кладку. Холодная, влажная, осыпающаяся. Кто-то ходил за ней, вздыхал, стонал, кажется, плакал. Кто-то шелестел травой, касался ее верхушек слабой рукой. Кто-то шептал неразборчиво, может быть, молитву.
А потом я увидел их. Через тьму под своими веками я видел их. Мертвецы, застрявшие посередине. Прикованные каждый к своей вещице. Запертые за стеной. Спятившие от безысходности. Они отравляли злобой своего сумасшествия туман. До них он был равнодушным. Нейтральным. Никаким. Просто маятником, толкающим мир.
– Это он сделал с ними?.. Старик? Он запер их за стеной, он не дает им уйти. Но как?
– Ты хотел знать, куда девается весь хлам, который вы тащите ему каждый день. Вот сюда. За стену. Ее не расшатать, не снести, не выломать. И в каждой вещице – душа. Это вы украли ее, чтобы подарить своему хозяину. И в каждой – смерть. Это вы увидели ее, но не предотвратили. Грязная. Дурная. Дарованная не судьбой, нет. Гусом. Теперь понимаешь?
Я молчал. Все стало ясно. Заброшенное кладбище. Вот что это.
– Значит, Гус насылает дурную смерть на людей, которым она не суждена?
– Да.
– Значит, Гус собирает вещицы, чтобы запереть здесь погибших не так, как они должны?
– Да.
– Значит, Гус отравляет ими туман?
– Да.
Я открыл глаза. Зинаида смотрела на меня. В ее живых глазах стояли слезы.
– Кто ты?
– Полынница, как и ты. Убийца, как и ты. Обманутая, как и ты. Обреченная, как и ты. Принесшая три подарочка, попросившая старика стать пусть не равной ему, но близкой. Обрекшая себя на бездушное тело, холодные руки, стеклянные глаза. Кажется, я прогадала с желанием.
– Нужно было просить безлимитную кредитку.
Лицо ее исказилось.
– Ты обречен, понимаешь?
Я молчал.
– Они разорвут тебя на части, когда туман принесет тебя к ним. Я видела, как это бывает.
– Мне не страшно.
– А зря. Я вот боюсь до тошноты.
Я подошел и обнял ее. Опустил лицо ей в волосы. Вдохнул их травянистую горечь. Она сказала: когда мы вернемся, я снова стану пустой, ничего не почувствую, я почти ничего не вспомню. Я кивнул, что еще мне оставалось. Только спросить: зачем это все старику?
– Просто еще один замкнутый круг. Гус пьет силу отданных ему вещиц, заключая мертвецов за стену. Он отравляет туман их горем и болью, чтобы тот качнул мир в сторону гибели. Тогда Гусу снова принесут вещицы, и он снова напьется чьей-то жизнью.
– Чтобы отравить туман…
– Чтобы отравить туман. Маятник, толкающий мир из стороны в сторону.
– А мы? Зачем тогда мы? Это Гус создал нас?
– Гус никогда не создает. Он рушит, отравляет, изворачивает… Я не знаю, кто мы и зачем… Нет, не мы. Вы. Может, это полынь призывает людей разорвать круг. Увидеть, предотвратить, спасти… Но вместо этого люди бегут на свет болотного огонька и попадают в трясину.
Я почти не видел ее уже. Она была совсем рядом, прикасалась ко мне поднимающейся от дыхания грудью. Но туман уже почти заволок нас. Все сильнее, все злее меня кусая. Наконец она сказала: пора уходить. Ее взгляд снова стал равнодушным и острым.
Я потянулся и притронулся к холодному камню стены. Я закрыл глаза, а открыл их в своей комнате. А теперь я сижу и пишу все это. Может, это спасет ту, что когда-нибудь пойдет по моему пути».
Строки закончились раньше, чем Уля это поняла. Она отложила листок, с удивлением отмечая, как посинели ее руки. Потом провела ладонью по лицу. И снова удивилась: щеки были мокрыми от слез, из прокушенной губы текла кровь. Боль в груди заставила Ульяну понять, что воздух не поступает в горящие легкие. Она осторожно вдохнула и удивилась еще сильнее. Оказывается, тело сохранило возможность дышать. И даже сердце билось внутри, гоняя кровь. По кругу.
Уля прижала пальцы к вискам. Осознание прочитанного не приходило. Написанное там билось в голове, но впитываться не желало. Потому что, приняв за истину написанное отцом, пришлось бы оборвать любую возможность вернуться обратно. Рассказанное Зинаидой ломало всю систему мира. Оно было так невозможно, что походило на правду. Очень походило. Слишком. Неопровержимо.
Уля с силой оттолкнулась от стола и вскрикнула от неожиданности, услышав за спиной хриплый голос:
– Ну как, просто в это поверить?
Она медленно обернулась. Рэм сидел на диване, не сводя с нее взгляда.
Все что угодно
– Ты вообще читала, что он тут понаписал?
Одним движением ладони Рэм смахнул со стола бумажки, и те разлетелись по сторонам, как последние листья на злом ноябрьском ветру. Уля молча присела и начала собирать упавшие записки.
– Это какой-то бред! О таком только в бульварных романчиках и пишут, ты это сама-то понимаешь?
Листок к листку. Строчка к строчке. Вот здесь Артем начал свою охоту за неуловимым травяным запахом. Вот тут почти сошел с ума, одурманенный полынью. А тут – сошел, когда упал в ноги Гуса. Страх, сомнения, жажда, одиночество и торжество. Все, чем полнилась жизнь отца, тяжким грузом опустилось на Улины плечи. А Рэм продолжал бушевать.
– Нет, ты только посмотри! – не унимался он, комкая в пальцах листок. – Гус пьет силу отданных ему вещиц, заключая мертвецов за стену, чтобы отравить туман их горем и болью…
Его губы насмешливо кривились, и сам он – дерганый, ошалелый от убийственной дозы обезболивающего – кажется, плохо соображал. Лихорадочный блеск в коньячных глазах пугал Улю сильнее всего.
– Успокойся и сядь, – тихо попросила она.
– Маятник, толкающий мир из стороны в сторону! – Голос сорвался, и Рэм тяжело закашлялся, схватившись за ребра. – Черт.
– Не черти, – поморщилась Уля. – И сядь. Пожалуйста.
– Да не хочу я садиться! – Он выпрямился и посмотрел на нее сверху вниз. – Как ты можешь быть такой спокойной, когда твой долбаный папаша пичкает нас этой херней?