ыли проведены генеральная уборка, стирка, мелкий ремонт; все плохое и нечистое должно остаться в старом году.
— Что же изменилось за годы новой власти? — спросил я старика.
— Многое изменилось, конечно, и многое еще меняется, — последовал глубокомысленный ответ. — Отношения между людьми изменились, стали более родственными, что ли. Молодежь потянулась к знаниям. В Мьяпьине построили школу-пятилетку. Дальше дети идут учиться в соседнюю деревню Лоунту, где открылась семилетка. Кто хочет продолжать учебу, направляется в город Сандовей. Там есть средняя школа и другие учебные заведения. Слов нет, жить стало лучше, но проблем еще много. А где их нет?
Вспомнив о волнующих селян проблемах, старик пришел в некоторое замешательство, но тут же нашел выход из положения, сославшись на газеты.
— В газетах пишут о наших заботах. Это хорошо. Местные власти должны добиваться того, чтобы для сельской детворы наука не кончалась в начальных классах. Средних школ, значит, надо строить больше. Надо больше заботиться о сельских жителях. Иногда не знаешь, где достать керосин, спички, мыло, одежду по государственным ценам. Крестьянина надо научить разводить скот, пользоваться сельскохозяйственными машинами. У нас в деревне народ в основном промышляет в море. Кто работает в кооперативе по выращиванию жемчуга для продажи за границу, кто ловит рыбу, кто собирает ракушки. Водятся у нас здесь и крабы, а черепахи попадаются до ста шестидесяти килограммов. В безлунные ночи выходим в море ловить «золотых» креветок. Они боятся света. Живут большими группами и темной ночью всплывают на поверхность моря белыми пятнами, и тогда рыбаки без труда берут их сетью. В наших краях вообще-то ловят и крокодилов, но это далеко от нас. Море кормит с ноября по май, — продолжал старик. — Потом дуют муссоны, и огромные волны не дают выйти в море. Тогда мы ловим рыбу в речках, протоках, заводях. А сейчас море тихое, и мне пора, — заторопился У Ньи Тун, глядя на зашуршавшие по песку плоскодонки, подталкиваемые к набегающей волне десятками рук.
Только-только начинает светать, а деревня уже пробуждается, словно по команде. Солнце поднимается здесь поздно. Сырой холодный песок еще не успевает нагреться, как сотни быстрых босых ног оставляют на нем свои отпечатки. Начался сезон прибрежной ловли креветок, и тут уж нельзя мешкать. Пока одни в море, другие помогают им на берегу. Каждый знает свое место. Столкнув лодку в воду, человек 14–15 тут же запрыгивают в нее и ритмичными слаженными ударами весел отгоняют на 20–40 метров от берега, равномерно выпуская шлейф тонкой мелкой сети с привязанными к ней поплавками из пластиковых канистр, мячей и прочего, что может держаться на воде. С определенными интервалами за борт выпрыгивают пловцы, которые поддерживают сеть и медленно сводят ее широким полукругом, помогая тем, кто тянет улов на берегу, держась за концы каната. Чтобы легче удержать его, рыбаки привязываются к нему короткими поясными бечевками и шаг за шагом тащат за собой тяжелую сеть с добычей.
— Поднимай, поднимай, — звучит команда. Чем ближе к берегу подтягивается сеть, тем оживленнее становится на берегу. В ход пускаются яркие зеленые и синие сачки на длинных шестах, которыми водят по самому дну у сети, чтобы не упустить часть улова.
На песке поднимаются слегка розоватые горки креветок. Улов распределяется по корзинам, и женщины уносят его в деревню. Целый день с рассвета до заката по берегу курсируют стройные молчаливые мадонны с тяжелой ношей на голове — то с уловом, то с обедом и чаем для рыбаков, которые, выловив всех креветок в одном месте, тут же передвигаются на другое. Условности не позволяют женщине в здешних краях заниматься морским промыслом. А на суше дел ей хватает. С одними креветками сколько хлопот. Сначала их раскладывают на циновки и выставляют на солнце, чтобы они как следует прожарились, затем измельчают и превращают в пасту, которой сдабривают традиционные блюда из риса.
Островок под шатром густой тропической зелени притягивал к себе близостью и доступностью. Днем он казался безжизненным и пустынным, а ночью оживал тусклым мерцанием огней, выдавая присутствие человека. С берега представлялось, что он совсем рядом и накрепко связан с сушей дорогой из каменных глыб, то скрывавшихся под водой во время прилива, то обнажавших свои черные обкатанные лбы, когда море ступало. На самом деле эта «Дорожка» скоро обрылась, а остров при приближении будто уплывал в голубую даль.
Охотника, пожелавшего подзаработать на лодочной прогулке к острову, найти было нелегко. Кто спешил на промысел в открытое море, кто неопределенно отмалчивался, то ли не понимая английского, то ли стесняясь отказать.
Старик из деревни Лоунта молча подтянул узкую, почерневшую от времени лодку-долбленку к самой воде и жестом пригласил садиться прямо на дно. Лодка быстро соскользнула с песчаного берега и устремилась перед, повинуясь сильным ударам весел. До острова было рукой падать, когда лодочник резко повернул в обратную сторону.
— Дальше нельзя: запретная зона. Там выращивают жемчуг, — объяснил он свой маневр, с трудом подирая английские слова.
Позже я узнал, что этот прибрежный островок Апойе в Бенгальском заливе стал заповедным лишь в 1977 году, когда обнаружилось, что подводная среда пригодна для искусственного выращивания жемчуга. Второй такой «остров сокровищ» под названием Жемчужный в районе архипелага Мьей был освоен в годы второй мировой войны. С тех пор потускнела в Бирме слава искателей натурального жемчуга, добываемого на больших глубинах.
Издавна жемчуг ценился в Бирме наравне с такими драгоценными камнями, как рубины, сапфиры, бриллианты. Во времена английского колониального господства англичане выдавали специальные лицензии на добычу жемчуга, обладателями которых, как правило, становились предприимчивые китайцы, нанимавшие ныряльщиков из местной бедноты. За этим предпринимательством зорко следили японские дельцы. Под видом журналистов, врачей, специалистов по производству шелка они проникали в районы добычи натурального жемчуга и тщательно исследовали местные условия с дальним прицелом, готовясь заняться его выращиванием. Известно, что первые попытки культивировать жемчуг были предприняты китайцами. Во время одного эксперимента между мантией и раковиной жемчужницы положили свинцовую фигурку Будды, а через некоторое время извлеченный «подкидыш» оказался покрытым тонкой перламутровой пленкой. Лет триста назад один шведский естествоиспытатель пытался повторить опыт, заложив в раковину нанизанные на тонкую нить бусинки. Может быть, ему одному из первых удалось вырастить половинчатые жемчужины. Секрет открытия не удалось сохранить в тайне. По миру понеслась сенсационная весть. В 1890–1893 годах австралиец Уильям. Сэвилл-Кент также получил половинчатый жемчуг. Круглые жемчужины впервые вырастил японец Кокичи Микимото.
В конце второй мировой войны, после того как японцы приняли обязательство выплатить Бирме репарации и когда Бирма добилась наконец независимости, японская делегация промышленников во главе с неким Сузики договорилась с бирманским представителем У Пу из Мьея о создании совместной фирмы по производству жемчуга. Дело было поставлено на широкую ногу, но бирманскую сторону не стали посвящать в тайны этого производства. В 1962 году новая революционная власть положила конец эксплуатации национальных богатств иностранцами. Фирму национализировали, как и все другие частные предприятия. Японцы покинули Бирму, увезя с собой все секреты культивации жемчуга, и бирманцам потребовались годы, чтобы возродить и наладить дело.
Примостившись на прибрежных скалах, я долго поджидал кого-нибудь с запретного островка Апойе, чтобы хоть чуть-чуть разузнать, как рождается бирманский жемчуг. На счастье, от острова отчалила моторная лодка и устремилась к берегу. В ней оказалась миловидная и разговорчивая сотрудница корпорации по добыче жемчуга и рыбы. Слово за слово, под большим секретом приоткрылась «производственная тайна». Как выяснилось, главное в таком важном деле — это правильно выбрать место для инкубатора. Глубина моря должна быть не менее 15 и не больше 45 метров. Температура воды, концентрация солей в ней, наличие планктона для питания моллюсков — все должно быть учтено. Затем из тридцати видов моллюсков производится отбор наиболее пригодных. В Бирме чаще всего используются черногубчатые жемчужницы, которые в основном и населяют побережье Араканской области. Этот вид моллюсков от 7 до 25 сантиметров длиной способен выращивать в себе серебристые жемчужины от 10 до 18 миллиметров в диаметре.
Живущие в море жемчужницы кормятся органическими продуктами, планктоном, растительностью. Случайно с пищей в стенку мантии или между мантией и раковиной попадают песчинки, кусочки камней, осколки ракушек, паразиты, которые вызывают в организме моллюска раздражение, и он начинает выделять особое вещество, обволакивая им инородное тело. На этот налет затем ложится новый слой перламутра. Так появляется в природе жемчуг от крошечных бусинок до жемчужин с голубиное яйцо.
При выращивании жемчуга в мантию вводятся кусочки раковины, вокруг которых образуется перламутр. В натуральном жемчуге почти не видно «зародыша», в культивированном его можно заметить с помощью рентгена или даже при сильном освещении. Обработанные раковины помещаются в стальной каркас или в плетенную из камыша клеть и опускаются на дно. Через три месяца ныряльщик проверяет, начался ли процесс формирования жемчужин. В определенное время жемчужницы поднимают на поверхность для очищения их от паразитов и укрепления жизнеспособности. Внимательная опека продолжается от трех до пяти лет, пока не созреет жемчуг достаточной величины. Потом его сортируют по внешнему виду, разделяя на четыре категории. Жемчужины высшей категории имеют шарообразную форму и не требуют дополнительной обработки. Они чаще всего образуются в самой мантии моллюска. Не менее ценен каплевидный жемчуг, который используют для изготовления подвесок для серег. К высшей категории относятся и жемчужины неправильной формы в так называемом стиле барокко. Категорией ниже стоят разновидности, отличающиеся незавершенностью формы. Треть