Там, где тыГордиенко Екатерина
Глава 1
Прием в доме Ларса Толумния мало отличался от всех прочих приемов в дни Сатурналий. Столы с угощением, расставленные в саду и внутреннем дворе[ЕГ1], гирлянды из пшеничных колосьев, круговорот гостей, перетекающих из одного гостеприимного дома в другой: старинные костюмы всех эпох, среди которых попадались даже тоги и тебенны[1], обнаженные плечи и руки дам, по завету Овидия напудренные полбой[2] из Клузия, слуги, пирующие бок о бок с хозяевами, дети, освобожденные от школьных занятий. И подарки, подарки…
Рано утром Мелина уехала из дома с корзинкой, полной позолоченных грецких орехов, засахаренных фруктов и вышитых лент. Когда поздно вечером она наконец вышла из машины во дворе их с мужем домуса[3], ее руки оттягивала все та же корзинка, полная восковых свеч, медовых сот в вощеной бумаге и терракотовых фигурок. Борясь с желанием сбросить туфли прямо перед порогом и пройтись по прохладной плитке босиком, она прошла через остий[4] в атриум[5] и дальше в перистиль[6], в задней части которого находился храм домашних богов.
Мраморный алтарь с позеленевшими от времени бронзовыми украшениями был достаточно широк, чтобы вместить все ее сегодняшние приношения. Мелина тщательно соскребла восковые лужицы и зажгла новые свечи. Апельсин и горстка миндального печенья — вот все, что она могла дать двум своим самым родным людям, маме и бабушке. Она долго всматривалась в пламя свечей, но так и не увидела знака, что ее жертва принята.
— Мама, я скучаю по тебе, — прошептала она.
Апулей считал, что добрые люди обязательно становятся после смерти ларами[7]. Мелина свято верила, что маму и бабушку не поглотила тьма Гадеса, и они остались рядом с ней, чтобы заботиться о доме, виноградниках, козах и овцах, обо всем огромном хозяйстве Тарквиниев. Наверное, у них было много дел и забот, потому что в последнее время духи-хранители все реже и реже посещали этот холодный и пустой дом.
Отойдя на несколько шагов от святилища, она, наконец, разулась и с туфлями в руке поднялась на второй этаж, где находились гостевые комнаты и их с мужем спальня. Марк уже лежал в постели. Его закрытые глаза и мерно вздымающаяся грудь не обманули Мелину — он не спал. Стараясь не смотреть на мужчину в своей постели, она села к зеркалу в бронзовой раме и начала вынимать шпильки, удерживавшие копну вьющихся волос в тяжелом «греческом узле». Одна за другой длинные пряди соскальзывали вниз по спине, и скоро вся ее фигура до поясницы стала казаться окутанной золотым покрывалом. Когда-то Марк прочитал ей стихи одного иудейского поэта, который сравнивал волосы возлюбленной своей со стадом коз, спускающихся с горы Галаадской. Когда-то Мелина гордилась этим живым золотом, сейчас же просто устало радовалась, что ей не приходится в соответствии с италийской и греческой модой постоянно осветлять и окрашивать свою густую гриву.
Подняв глаза к своему отражению, она замерла, как кролик перед удавом. Марк следил за каждым ее движением из-под полуопущенных век. Он не изменил позы, даже не пошевелился, но вдруг стал неуловимо похож на большого хищника, леопарда, которого ей однажды показывал Атарбал, посол Карфагена.
Мелина специально не стала зажигать лампу, но ее мужу было вполне достаточно лунного света — она поняла это по тому, как подрагивали крылья его носа, как напряглись сильные бицепсы заведенных за голову рук. Не отпуская ее взгляда, он медленно высвободил одну руку и похлопал ладонью по простыне рядом с ним. Она знала, это была не просьба.
Когда она выгнулась под ним и застонала сквозь сжатые зубы, Марк приподнялся на вытянутых руках и продолжал следить за спазмами, сотрясающими ее тонкое тело. Затем он вышел и упал на спину рядом, дыша все еще хрипло и прерывисто.
— Дай мне сына, Мелина.
Вот уже два года, ночь за ночью, эти слова рвали ту тонкую нить, что начинала завязываться между ними в темноте спальни. Она давно утратила веру, что они когда-нибудь сблизятся, что он увидит в ней любящую женщину, а не только матку и пару яичников. Марк Луций Вар был точно таким же, как ее отец — расчетливым, холодным и беспощадным в своей одержимости получить сына. И ей, дуре романтичной, понадобилось целых два года, чтобы окончательно убедиться в этом.
Она знала, что последует дальше, и не ошиблась. Мужчина встал и, не оглядываясь, направился в ванную комнату. Она проводила его больным взглядом — широкая спина, узкая талия, сильные руки и ноги — затем сползла с кровати и вытащила из комода свежую пижаму. Ее шелковые сорочки и пеньюары давно перекочевали в нижний ящик, теперь она пользовалась простыми комплектами из хлопка — широкая майка и длинные штаны.
Соблазнять мужа кружевным неглиже не было необходимости. Он исправно выполнял свой супружеский долг и дотошно следил, чтобы она получила свой оргазм. Он точно знал, где и как нужно прикоснуться к ее телу, чтобы вызвать ответную реакцию. Так стригаль умело нажимает определенные точки на теле овцы, чтобы животное покорно поднимало ногу, или перестало брыкаться, или лежало на спине.
Стараясь не думать о том, как муж в душе брезгливо смывает следы их недавнего соединения, она вышла из спальни и спустилась вниз. Лунная дорожка из атриума вела прямо на кухню. Мелина включила чайник и открыла шкаф в поисках трав. Мешочки с пустырником и мелиссой стояли на самом видном месте — неудивительно, ведь в последнее время она пользовалась ими очень часто. Не заморачиваясь с заварочным чайником, она на глаз отсыпала из обоих мешочков прямо в чашку. Дождавшись, когда подоспеет кипяток, налила чашку почти до краев и накрыла ее блюдцем.
Первый глоток показался горьким, но она сделала над собой усилие, и скоро почувствовала, как понемногу согревается. Во всяком случае, ее больше не знобило. Присутствие мужа она не заметила, скорее, почувствовала. Двигаясь, как всегда, бесшумно, он прошел к холодильнику и достал приготовленный кухаркой кувшин апельсинового сока. Не затрудняясь поисками стакана, глотнул из горлышка.
— В чем дело, Мелина?
Холодный тон заставил ее непокорно вскинуть подбородок и посмотреть Марку прямо в глаза. Он рассматривал ее со слегка брезгливым любопытством. Ну, что ж, по крайней мере, сейчас он ее видел, подумала Мелина. Вне пределов спальни он обычно ее вообще не замечал, предпочитая смотреть куда-то за плечо или вообще в сторону. И приказы, если их приходилось давать, отправлял в пространство. А Мелина покорно их выполняла. Я покончила с этим, пообещала себе девушка. Больше никогда.
Слуги никогда не оставались в доме на ночь, и потому Марк не потрудился одеться. Так и стоял перед ней в полотенце на бедрах, с каплями воды на груди и взлохмаченными мокрыми волосами. Девушка чуть не застонала от ощущения несправедливости: если бы его внешность хоть в малой степени отражала его внутреннюю суть, он был бы уродлив, как лемур[8].
Она отвела глаза:
— Я хочу развестись.
Эти слова так давно жгли ей язык, что теперь она почувствовала облегчения словно выплюнула наконец кусок прогоркшей еды. Марк подчеркнуто медленно поставил кувшин на стол, затем приблизился и наклонился над ней. Мелине не нужно было прикасаться к нему, чтобы знать — в эту минуту его тело было тверже камня.
— Развод?
Нежность в его голосе граничила с жестокостью. Никогда, ни разу в жизни, он не обращался к ней с такой мягкой лаской. Более того, он взял и медленно пропустил сквозь пальцы волнистую прядь ее волос. А затем стал медленно накручивать ее на кулак.
— Развод, принцесса? — Повторил он. Жена ненавидела, когда он называл ее принцессой. Именно поэтому он так и делал. — А как же «я люблю тебя»? «Я хочу всегда быть с тобой»? «Я буду тебе самой лучшей женой»?
Он был прав, это были ее слова. Те обещания, что она так опрометчиво дала ему два года назад. Ей тогда было восемнадцать лет, а ему двадцать восемь. Он был старше, умнее и, вероятно, опытнее. Потому что он никаких обещаний ей не дал. Ни одного, кроме традиционной формулы перед алтарем.
— Тебе не нужна никакая жена, ни хорошая ни плохая. Тебе вообще никто не нужен.
Он отодвинула чашку и попыталась встать, но ее волосы все еще были у него в кулаке.
— Значит, в брак ты уже наигралась? — Он смотрел на нее, презрительно сузив глаза. — Тебе уже не нужна игрушка, которую заботливый отец купил своей избалованной дочке?
— О чем ты говоришь?
— Ты знаешь о чем я говорю! — Он так неожиданно повысил голос, что Мелина невольно дернулась.
Ответом ей была боль. И это было хорошо, боль отрезвляла.
— Нет, не знаю, — возразила она. — И я вижу, что этот брак стал ловушкой для нас обоих.
— Вот именно. Ловушкой. Клеткой. — Он притянул ее лицо совсем близко к своему и теперь она чувствовала кожей его жаркое дыхание. — Но выход из нее только один. Ты дашь мне то, что я хочу получить. Ключ к твоей и моей свободе в твоей утробе, Мелина. Сделай, наконец, единственное, на что ты годишься — дай мне сына!
Показать ему, как трясутся ее губы и текут из глаз слезы было невыносимо, и она выбрала меньшую боль — изо всех сил дернула головой в сторону. Лучше расстаться с прядью волос и клочком кожи, чем с остатками гордости.
Она почувствовала свободу прежде, чем успела рвануться еще раз. Марк отпустил ее и теперь стоял, выпрямившись и опустив руки вдоль тела.
— Больше не будет никаких разговоров о разводе. Я не подпишу документы. Твой отец так же не поддержит тебя.