Знаю, не дурак. Марк кивнул, и тут же отыграл свое:
— Я оплачиваю медицинские счета. Кроме того, я создам целевой фонд на имя ребенка.
— В этом нет необходимости, — тут же возразила Мелина, — денег за аренду будет достаточно…
Муж оборвал ее возражения одним движением руки:
— Ты будешь тратить, сколько сочтешь нужным. Сэкономленные деньги, если хочешь, сможешь добавить к фонду. Кроме того, не сбрасывай со счетов своего отца. Вдруг тебе понадобятся деньги на адвокатов.
Мелина слегка позеленела, а Марка слегка куснула совесть. В конце концов, если Авл Тарквиний попытается отобрать его сына, Марк сам задушит тестя собственными руками без всяких адвокатов. Но шантаж сработал.
— Хорошо, — сказала жена. — Но фамилия ребенка все равно будет Тарквиний.
Марк молчал так долго, что она уже перестала надеяться на ответ. Наконец до нее донеслось тихое и хриплое:
— Хорошо.
А что он мог возразить? Если бы два года назад он был умнее, не жарился бы сейчас на медленном огне. Но может быть, еще не поздно? Мужчина резко встал и подошел к креслу, на котором сидела Мелина. Опустившись на корточки, чтобы их глаза были почти на одном уровне, он произнес с убежденностью, в которую невозможно было не поверить:
— Мелина, я никогда не изменял тебе. И не собираюсь. — От неожиданности она прикусила нижнюю губу, а его оппонент в штанах немедленно отреагировал на этот малый признак ее волнения. — Я не выполнил часть брачных клятв, но я не совсем конченый человек. Я был несправедлив к тебе, но сейчас, когда я понял свою ошибку, мы могли бы…
— Не существует никакого «мы»!
Если бы его руки не упирались в подлокотники кресла, она тут же встала бы и ушла.
— Но мы могли бы попробовать стать настоящей семьей, — настаивал он.
Его жена медленно покачала головой. От этого жеста, такого печального, такого безнадежного, у него сжалось сердце.
— А если ты опять решишь, что я в чем-то провинилась перед тобой? Что будет тогда? — Тихо спросила она. — Я уже знаю, каким ты можешь быть безжалостным. Ты обладаешь уникальной способностью растоптать меня, даже не прикоснувшись ко мне пальцем.
— Мелина… — его пальцы сжали ее колено, — Мелина, я могу быть другим. Я верю, что мы можем стать настоящей семьей.
Она резко отбросила его руку и все-таки встала:
— Я не понимаю, что такое «настоящая семья» в твоем понимании, Марк. — Сейчас в ее голосе звучал настоящий гнев, и она не собиралась его сдерживать. — Семья строится не на материальной или политической выгоде, а на любви. И так как мы уже выяснили, что ты меня никогда не любил, а от своего ребенка отказался еще до того, как твоя нога ступила в храм, я не собираюсь больше играть в ваши с отцом игры. Делай свои опыты на других крысах. — Она сморгнула подступающие слезы. — Я знаю, что значит быть ненужной для своего отца. Я сделаю все, чтобы защитить моего ребенка от тебя, Марк. Он заслуживает любви. И я дам ему эту любовь.
Его рука настигла Мелину, когда она уже открывала дверь. Она сглотнула соль в горле и обернулась, чтобы посмотреть ему прямо в лицо.
— Что?
Его глаза жгли, как раскаленные угли:
— У тебя есть другой мужчина?
Она смотрела на мужа почти разочарованно. Он только что почти отказался от собственного ребенка, и его волновало только есть у нее любовник или нет?
— Ты прожил со мной два года, Марк, и до сих пор меня не понял. Я дала тебе клятву перед богами, и честно пыталась ее выполнить. Я даже сейчас стараюсь быть честной, после того, как ты много раз обманывал меня. И пока ты считаешься моим мужем, я не собираюсь унижать тебя и причинять тебе боль. Я просто отвернусь от тебя и буду жить своей жизнью.
Если бы она только знала, что это был самый верный способ причинить ему боль.
— Ты хочешь сказать, что я потерял тебя навсегда?
— Ты не потерял меня, Марк. Ты меня просто выбросил.
Всякий раз, когда Марк смотрел на свою собственную жену, она казалась ему другим человеком. Все-таки, как же сильно она похудела. Ее кожа казалась очень бледной, полупрозрачной в обрамлении массы золотых волос. Скулы и подбородок заострились. Глаза под высокими арками бровей смотрели серьезно и строго. Мужчина перевел взгляд на свою руку у нее на плече. Даже сквозь железную хватку он чувствовал, как она ускользает.
Он проследил, как перед его лицом закрылась дверь, и еще некоторое время тупо пялился на медную ручку в виде змеи. Почему-то именно сейчас, глядя в змеиный глаз из розового сердолика, он мог сказать себе всю правду:
— Я сделал ошибку.
Это было преуменьшением века. Два года… два года, блядь. Надевая ей на палец кольцо, глядя, как тонкая полоска металла сама собой завязывается в брачный узел, он был уверен, что видит Мелину насквозь. Он считал ее наивной. И был прав. Еще он считал ее избалованной, испорченной и слабой. И, как выяснилось, ошибался.
А что он знал о себе самом? Все его доводы, когда-то толкнувшие на этот брак, сейчас казались зыбкими, как утренний туман. Политические связи с одной из самых влиятельных семей Этрурии, стратегические планы Рима — все они таяли как роса от света ее волос и глаз.
Но еще он знал, что может быть очень терпеливым. Однажды в период активных военных действий он со своим отрядом три недели ждал карфагенскую диверсионную группу на перевале Траверсетт. Он наравне с последним из солдат спал на голых камнях, жрал раз в день мучную болтушку и терпел боль в глазах от снежной болезни.
Мелина его жена и носит его ребенка — вот единственная реалия, с которой он собирался считаться. Просто теперь ему предстояло подождать еще. Он будет приближаться к ней день за днем, шаг за шагом, пока не окажется совсем близко. И в ту ночь, когда она позволит ему вернуться в ее постель, он обнимет ее и будет держать крепко, как свою жизнь.
Апельсиновая роща в поместье Авлиев не была слишком старой, но из года в год плодоносила все хуже. Бабушка объясняла это тем, что нимфа рощи слишком давно не получала своей жертвы, и это заставляло Рамту чувствовать смутную вину.
Девушка уже несколько лет откладывала замужество, отказываясь от весьма выгодных партий. Бабушка не настаивала. Более того, Туллия разрешила внучке поступить в университет, что было довольно революционным шагом в богатых семьях Этрурии. Образование и работа были уделом среднего и низшего класса. Дело в том, что Туллия Авлия была стихийной феминисткой, в чем, конечно, не призналась бы и под пыткой. Или в том, что женщины в ее роду добивались всего сами. Сами зарабатывали на жизнь. Сами выбирали себе мужей и любовников. Сами воспитывали детей. И постепенно, поколение за поколением, выбились из самых подонков плебса в уважаемые и состоятельные финансовые и торговые круги. Выше были только аристократы.
Вот почему бабушка снисходительно относилась к прихоти внучки. Пусть учится на юриста, раз ей так хочется. Где-нибудь да пригодится.
А роща между тем хирела. Чтобы убрать урожай, понадобилось всего два дня. И все эти дни Гай работал в роще, как одержимый. Из всех девушек заполнять корзины наравне с ним успевала одна Рамта. Со стороны казалось, они соревнуются, кто соберет больше урожая. И только эти двое знали об истинной причине их соперничества.
Ну вот и все. Рамта оглядела тихую рощу. Завтра управляющий отправит часть урожая на рынок в Грависки и Цере. Там апельсины купят заморские купцы, чтобы развезти по всему свету вплоть до туманного Альбиона. Что-то пойдет в запасы, на джемы и соки. А через полгода созреет новый урожай.
Со стороны дома слышался смех и шутки работников. Пора было накрывать ужин для соседей, помогавших со сбором. Девушка повернулась и быстро пошла к кухне.
Рамте хотелось верить, что ее тело горит из-за щедро начиненных перцем телячьих колбасок, хотя на самом деле во всем было виновато колено Гая, касающееся ее бедра. Сам Гай якобы ничего не замечал, но даже самое малое его движение помогало ему прижаться к девушке все теснее. Конечно, это должно было выглядеть чистой случайностью.
Ну, тогда я прима балета, подумала Рамта, морщась от жара большого мужского тела, что уже по-хозяйски притиснуло всю ее ногу от лодыжки до бедра. Голоса общей беседы доносились до нее, словно сквозь вату.
— Хорошо уродились красные апельсины… лучше бы их придержать, чтобы купцы не сбили цены…
Гай наклонился, чтобы взять хлеб, и его рука скользнула в сантиметре от ее груди. Один глубокий вдох, и она не ручается за последствия.
— Зато горьких мало. В этом году фармацевты дают за них двойную цену…
Рука мужчины отправилась в путешествие за вторым куском. Рамта поспешно поставила перед ним всю корзинку.
— Нет, все же с сицилийскими не сравниться.
Гай снова потянулся через нее, на этот раз за солонкой.
— И-и-и, где теперь те апельсины? Во время войны на Сицилии половину рощ пожгли.
А, была не была! Рамта сделала глубокий вдох. Она знала, что ее ноющие от желания соски уже затвердели, как вишневые косточки. Гай тихо застонал.
— Что? — Забеспокоилась кухарка, — Обжегся?
— Нет, — солгал он. — Просто очень вкусно.
Рамта едва заметно улыбнулась. То-то же, пусть теперь сам разбирается с жизнью в его штанах. Гай поставил солонку на середину стола. Медленно.
То ли виной тому сытный ужин, то ли люди слишком устали к концу сбора урожая, но задерживаться никто не стал. Работники, кто пешком, кто на машинах, отправились по домам. Закончив с посудой, девушка вышла на террасу. Цикады орали, как сумасшедшие. В темной листве апельсиновых деревьев кое-где виднелись редкие плоды. Их по обычаю оставляли по одному-два на каждом дереве для нимфы этой рощи.
Прямо на полу, на старых досках сидел Гай. Рядом с ним стоял полупустой стакан вина. Рамта остановилась в дверях и посмотрела на него. Посмотрела по-настоящему. Ей нравилось то, что она видела. Наверное такими и были первые римляне, неизвестно откуда явившиеся на Италийский полуостров. Эти мужчины не расставались с оружием даже когда выходили работать в поле. Они воровали себе жен у соседей, сабинов и этрусков. Они осушили болота под семью холмами и построили город, который теперь во всех странах света почтительно именуют Вечным Римом.