Да, здесь общинная солидарность еще берет верх над сложившимися уже отношениями частной собственности. Но собственность на скот существует, она сохраняется даже внутри семьи: в доме Тануфа три четверти коз и овец принадлежит его жене, одна четверть — ему. Если он захочет оставить жену и уйти к молодой, то заберет каждую четвертую козу и овцу. На принадлежащих ему животных стоит особое клеймо. Все козы и овцы, родившиеся от его коз и овец, также представляют его собственность. После смерти родителей весь скот будет поделен поровну между сыновьями, а если у Тануфа с женой родятся еще дочери, то им будет выделена доля в два раза меньшая, чем сыновьям. Но если одна из дочерей выйдет замуж за богатого, а другая за бедного, то доля первой может быть отдана второй.
Хозяйство горцев Сокотры остается натуральным. Сейчас правительство НДРИ разрабатывает планы развития острова, которые предусматривают помимо создания земледельческих хозяйств на острове преобразование мелких натуральных хозяйств скотоводов в товарные. Это будет очень длительный и трудный процесс. Рассказываю Тануфу, что в будущем он будет членом кооператива, ему и его детям не надо будет с утра до ночи бегать по горам, овцы не будут умирать от болезней, так как в кооперативе имеется ветеринарный врач. Правительство станет доставлять горцам рис, муку, сахар, спички, люди тоже смогут ходить к врачу, а овец и коз, которых тогда расплодится очень много, будут отправлять на материк, и стране не придется покупать мясо за границей.
— Чтобы я продал свою овцу?.. — ужасается Тануф. — Она поедет на корабле, а я буду на это спокойно смотреть? Уж лучше я умру! Мы и так все помрем с голоду: что же нам есть, если мы начнем отправлять в Аден своих овец?
Скот кормит сокотрийца. В горах много коз и овец, но продают их хозяева неохотно. Прежде, когда на Сокотру почти никто не приезжал, коза здесь стоила 3–4 шиллинга (30–40 копеек). Сейчас мои проводники выторговывают у Тануфа овцу на обед за 20 шиллингов. Разумеется, это тоже гроши, но теперь приезжих из Адена на острове больше, они получают государственное жалованье, и на острове лучше знают, какое применение найти деньгам. Тануф купит на эти деньги рисовую сечку. Амер быстро режет животное, разделывает, вынимает дымящуюся кровавую печень и раздает всем по куску, а мне, гостю, — первому. Надо есть — сырая печень не только здесь, ио и у любого бедуина во всем арабском мире — самое лакомое угощение.
Пока готовится обед, на который мы пригласили и хозяев, Тануф доит коров: время здесь дорого ценится. Мальчики тут же сбивают масло — методично колотят козьим бурдюком, в который налито молоко, о камень. Основной продукт питания горцев — пахта. Дети Тануфа выросли на пахте и финиках. Мясо и рыбу им приходилось есть всего несколько раз в жизни. Рис они впервые попробовали год назад.
Горцы не только отличные ходоки, но и ловкие прыгуны Молодежь любит состязаться в прыжках. Прыгают либо с камня на камень, либо три раза подряд на обеих ногах — вроде спортивного тройного прыжка, только ноги сжаты вместе, так прыгать гораздо труднее. Я спрашиваю детей Тануфа, умеют ли они прыгать. Еще бы! Мальчуганы с удовольствием выстраиваются в ряд и, присев, прыгают трижды, как зайцы. Побеждает средний — Иса. Я измеряю его прыжок — примерно двенадцать метров. Мы восхищенно цокаем языками, и ободренный мальчик — ему всего девять лет — лезет на камень, чтобы продемонстрировать нам свое искусство еще раз. Он хочет перескочить на другой острый и неровный валун, метрах в четырех дальше. Я приготавливаю камеру, но замечаю недобрый предупреждающий взгляд отца.
— Не надо снимать, — дергает меня за рукав Амер. — Если Иса сорвется, он сильно расшибется, и отец будет считать, что виноват твой дурной глаз, а горцы народ горячий.
Почему-то мне вспоминается, с какой точностью один из соплеменников Амера метал свой самодельный нож, и рука с камерой невольно опускается. А мальчик ловко взлетает вверх и благополучно приземляется. Остается завидовать крепости его босых ног, которые с размаху опускаются на острые камни, неровности которых я ощущаю даже сквозь резиновую подошву спортивной обуви.
У старшего сына, Мухаммада, вся грудь и правая часть головы в больших шрамах. Это следы кайй — народного врачевания, когда-то распространенного во всем арабском мире, да и сейчас сохранившегося в глухих деревнях Египта, Северной Африки, Аравии. Кайй — прижигание огнем. Видимо, у мальчика было воспаление легких, а может быть и туберкулез, которым здесь больна чуть ли не половина жителей. Местный знахарь, раскалив на огне докрасна металлический прут или нож, прикладывает его несколько раз к больным местам — ту да, где «прячется болезнь». Этот жестокий способ скорее опасен, чем полезен, в антисанитарных условиях жизни на острове: ожоги легко воспаляются, в них попадает инфекция. Но сильный болевой шок может порой действительно «выгнать» первую боль. Одни умирают, другие выздоравливают. Прижиганием лечатся все, редко встретишь на острове человека без страшных следов раскаленного железа.
Молоко и молочные продукты — основная пища горцев-скотоводов. Наиболее ценный молочный продукт — хам’и (по-арабски — сами). Это коровье масло, приготовляемое местным способом, его высоко ценят на побережье и даже за пределами Сокотры. Хам’и довольно густая мутно-желтая жидкость, по составу близкая к топленому маслу. В примитивном хозяйстве горцев сбивание масла — трудоемкий процесс, один из главных видов их хозяйственной деятельности. После дойки молоко сливают в козьи бурдюки, в них же сбивают масло. Для этого бурдюк в течение нескольких часов бьют о камень. (В других частях Аравии масло тоже сбивают в бурдюке, но бурдюк вешают на веревке.)
Другой немаловажной статьей неразвитой сокотрийской экономики является добыча сока алоэ. Горцы срезают старые, толстые листья этого растения, встречающегося повсюду на острове, и складывают их в круг на козьей шкуре, вырыв углубление в земле. Сверху наваливают все новые и новые партии, под их тяжестью из нижних рядов листьев начинает выделяться сок, стекает на шкуру. Сок сливают в бурдюк, высушивают, а полученный порошок продают. Часть этого продукта идет за границу, где используется как дезинфицирующее, кровеостанавливающее и слабительное средство. В частности, высушенный сокотрийский алоэ используется как слабительное в Индии.
Конечно, в развитых странах теперь достаточно эффективных современных лекарств и необходимости в целебном соке уже нет.
Пожалуй, кроме этих продуктов, мускуса, добытого из желез «диких котов», да камеди «драконова дерева», сокотрийцы ничего не производят на продажу.
Естественно, изготовление масла и сбор этих веществ не занимает все время бедуина. При натуральном хозяйстве жизнь представляет собой постоянную борьбу за существование. Но, если хозяйственная деятельность горцев более или менее ясна и открыта наблюдателю, многих ставит в тупик почти полное отсутствие у них иных занятий, которые засвидетельствованы у других, пусть даже отсталых народов. Горцы Хагьера мало курят, не употребляют кофе или чая, почти не знают музыкальных инструментов и редко поют. Здесь не распространены почти никакие игры, редки пляски, никто не рисует, не режет по дереву, не изготовляет каких-либо произведений искусства или ремесла. Можно ли считать, что горцы острова остались фактически на уровне каменного века, не зная пи гончарного круга, ни изготовления металлов, ни земледелия, ни мореходного искусства? Именно к такому заключению пришла Оксфордская экспедиция, но мне кажется, что с окончательным ответом нужно подождать.
Сокотрийским языком до сих пор не удалось овладеть пи одному иностранцу. В этом языке для европейцев особенно сложно произношение, в том числе так называемые латеральные, или боковые, звуки, при произнесении которых звуковая щель между зубами закрывается языком и воздух пропускается через правую и левую сторону, в щель между языком и щекой. Трудны также гортанные и некоторые другие звуки. Речь сокотрийцев быстра и неразборчива, и, кроме того, язык имеет несколько говоров, в частности сильно различаются между собой наречие горцев и наречие жителей прибрежных районов.
У многих путешественников, изучавших островитян, складывалось неправильное представление об их фольклоре, языке и обычаях из-за скрытности сокотрийцев, из нежелания посвящать чужих в тайны своего языка. Но даже те немногие записи, которые мне удалось сделать на острове и во время моих встреч с сокотрийцами в Аде не в течение 1972–1975 гг., показывают, что в сокотрийском языке достаточно красок для передачи различных оттенков чувств; в речи островитян есть самобытный юмор, беседа их бывает свободной и непринужденной, она полна образными сравнениями, метафорами и другими выразительными средствами. Сокотрийцы часто используют понятные им одним (а зачастую понятные лишь узкому кругу соплеменников) образы, поговорки, иносказания. Со слов Ахмада мне удалось записать несколько четверостиший, расшифровать которые мне самому никогда бы не удалось. Вот два четверостишия, которыми игриво обмениваются молодой женатый мужчина, пытающийся соблазнить понравившуюся ему девушку, и сама девушка, которая с достоинством отчитывает незадачливого кавалера. Тот говорит девушке:
Агиринхи может насытиться
Только двумя ужинами,
Коли в утробе его колики
И десять рыбин.
Интересно, что, обращаясь к девушке, сокотриец называет себя по имени, «Агиринхи», а не говорит «я». Пожалуй, такой откровенный разговор с девушкой невозможен в любой мусульманской стране, но Сокотра дает примеры удивительного сочетания примитивного консерватизма и вольности, полного подавления женщины и вместе с тем — ее ведущего положения в семье. Молодой человек говорит понравившейся ему девушке, что ему недостаточно одной женщины, ему надо «два ужина», т. е. две женщины, ибо «утроба» его ненасытна. Девушка отвечает:
Не здесь ты отрубишь голову барану