– Но мать-то моя, в чем виновата? – тихо спросила Манька. – Разве она виновата, что мы с ней обе…
– Представь себе! Дети не несут вины родителей, но родители вину детей до третьего и четвертого колена! Маня, передо мной вину ищи, и тогда поймешь, о какой вине говорил один из тех, кто знал Закон! А-а-а, – Дьявол устало махнул рукой. – Ты не отвечаешь за проклятие матери, но она отвечает за твое! Разве не родители должны научить человека противостоять силам зла? Ты уж прости, но я не вижу в ней человека, и твою мать немного другой представляю себе.
Дьявол положил руку на Манькину голову, и вдруг Манька увидела свою жизнь, которую никогда не помнила, но помнил Дьявол. Она словно провалилась во тьму, а после обнаружила себя в прошлом.
– Не ори! Не ори! Не ори! – кричала мать, с силой шлепая голодную Маньку. – Хоть какой-то покой от тебя должен же быть! Да сколько можно портить мне жизнь и мотать нервы?!
– Заткни свой прицеп, достал он меня! – зло процедил сквозь зубы мужчина, который сидел полураздетый на кровати. – На что я сюда пришел? – он взял брюки и начал одеваться.
– Не уходи! – униженно попросила мать мужчину. – Да заткнись ты! – она повернулась к Маньке и с размаху ударила ее по голове.
И Манька замолчала… Потеряла сознание.
Когда она очнулась, мать плакала, но плакала она не над Манькой, а оттого, что мужчина по непонятно какой причине все же ушел. В животе у Маньки урчало: уже несколько дней мать поила ее водой с ложкой сахара. Молоко пропало после того, как на несколько дней она куда-то исчезла, оставив ее соседке. Соседка ругалась, и кляла и Маньку, и мать на чем свет стоит.
Мать подошла, все еще утирая слезы, и Манька потянулась к ней, к ее груди, в надежде, что та возьмет ее на руки и согреет. И она взяла – и Манька почувствовала, как холодно матери. Голова еще болела, но она прижалась, согревая ее своим тельцем, пока губы матери что-то шептали. Шептали зло, будто говорила не она. А только этими губами она могла целовать, и Манька подумала, что, наверное, все мысли ее ушли в сердце – там искали света и радости.
Манька немного удивилась, когда мать завернула ее в пеленки, рваные и грязные, взяла дорожную сумку, и вышла во двор. Она надеялась, что мать хотя бы ее покормит, идти никуда не хотелось. Она заворочалась и заплакала. Мать нагнулась и спустила с цепи пса, положив сверток на колено. Пес дернулся, Манька скатилась с колена и почувствовала, как в раз промокли пеленки и одеяльце, она упала в лужу. На улице было прохладно, только что прошел дождь..
– Ты, Малина, куда опять направилась? Девку-то хоть покормила? Вечно она у тебя голодная… – услышала Манька голос соседки.
– Уезжаю я, Ивановна!.. – мать помолчала, а потом вдруг торопливо вскинулась и крикнула. – Слышь, ты Маньку не взяла бы? На год, на два… Или насовсем, – последние слова она проговорила совсем тихо.
– Да на что она мне? – грубо ответила соседка. – Дурная у тебя девка, корченная, вон, руки у нее судорогой сводит, слюна изо рта течет… Утопить ее что ли? Нет уж, ты сама! А пса возьму, хороший у тебя пес, покладистый, чужого не пускает, мой-то сдох… – соседка подошла поближе, и голос ее прозвучал совсем рядом. – А ты куда?
– Да к мужу я… – ответила мать, голос ее прозвучал как-то необычно, с угрозой.
– Есть он у тебя, муж-то? Ты, Малина, совсем с ума сошла, опять за свое…
– Был. Увели. Мне тут подсказала одна… Посреди леса ведьма живет, за кого хочешь засватает – вот и засватали. Я пока им не отмщу, не успокоюсь. Мне многие про ребенка говорят, а только пусть он с ним посудится на том свете! Мне терять нечего! – с вызовом бросила мать. – Ты это, не говори пока никому…
– Уйди ты! Чего надумала?!
– Да не волнуйся, я скоро обернусь туда-обратно, одним глазком только посмотрю, как они голубки… Я ведьму эту найду – она мне все выложит, чем они его присушили!
– А Маньку-то куда понесла?
– А, не жила еще, и не жилец уже на белом свете. Сколько греха на душу приняла, приму еще один… – мать рассмеялась. – Да не я! Сама говоришь, порченая она, приступ убьет ее когда-нибудь… А, может, возьмешь? Что ж ты собаку подбираешь, а девку – не хочешь?
– Да иди ты! Можешь и пса своего забирать! – отозвалась соседка холодно.
– Да ладно, ладно, бери, хороший пес – хоть от одной обузы избавилась…
Соседка свистнула и поймала пса, посадив на поводок.
Мать вышла за ворота и вскоре они ехали. Ехали долго. Манька плакала, и ее несколько раз покормили. И всю дорогу мать поила ее чем-то, от чего внутри все жгло, голова кружилось, она уносилась куда-то… Ее рвало, голова болела, и мать снова ее поила из бутылки, насильно запихивая в рот соску.
Потом они шли, снова ехали, и снова шли…
Наконец мать остановилась. Развернула пеленки, в которых накопилась моча и стул, изъедая кожу. Ноги и руки не слушались, она почти не видела мать – ее мутило.
Мать зачем-то прижала ее к себе, заплакала, будто прощалась:
– Прости, девочка моя! Ну не могу я так больше, вот она где моя жизнь, – мать полоснула ладонью по горлу, голос у матери опять стал чужим, будто ее придавили чем-то. Она нагнулась, хотела поцеловать, но запах, ударивший в нос, заставил ее скривиться и заторопиться.
Она быстро вытряхнула из плетеной корзинки свои вещи и связала их в тугой узел. Без слов сунула в корзинку Маньку и отбросила далеко от себя. Манька услышала, как чавкнуло под нею, и короб стал наполняться чем-то влажным и неприятным, и ноги ее сразу промокли. Пахло гнилым и сырым, но, по крайней мере, не разъедало кожу. Она засунула в рот палец – все лучше, чем соска…
Голова ее все еще плыла в тумане. Она заплакала, чтобы позвать мать.
– Но почему? – всхлипнула Манька, уткнувшись в грудь Дьявола и тихонько всхлипывая. – Ведь я могу простить! Я все могу исправить… У меня избы есть, земля, ты…
– Помилуй Бог, Маня, ты умерла! Утонула в том болоте! – Дьявол одной рукой прижал ее к себе, поглаживая по спине. – И не поминай ее лихом. Нет тебя, понимаешь? И кому ты сможешь объяснить, если тебя нет? А теперь ее нет, как тебя не стало. Запомни, Город Крови не знает жалости. Там, где жалость, там вампир пьет кровь. У тебя нет прошлого, у тебя только настоящее и будущее, если ты поймешь, что прошлого нет… А почему… Ну, потому что звезды на небе висят – там, где им висеть не положено, птички летают – страшненькие, костры вот горят, черти хоронится в домах…
Манька всхлипывала, но тише. Голос Дьявола вернул ее обратно. И там, где они сидели, не было ни матери, ни отца. И болото осталось в прошлом. Но был Дьявол, были избы, и приближалось полнолуние.
Дьявол сходил в избу за чаем, но сходил быстро. Исчез и тут же вернулся с дымящейся кружкой и куском пирога с малиной.
– Никогда не жалей о прошлом, добрый тебе совет, – наставительно сказал Дьявол, заметив, что Манька немного успокоилась. – Природу береги, достойному человеку помоги, а нет, так и не марай себя унижением вместе с человеком, который перед нечистью унижается. Никогда твоя мать не умела любить – собирала богатейший опыт любви вот с такими мужиками. Порадовать их хотела, а разве их надо было радовать? Некоторые даже пытались приласкать тебя, но не от любви, от жалости. Как пришла беда, так и ум ее отлетел. Пора, Маня, уже ночь скоро, а у нас покойники в нашей боевой крепости. Отрыгнем их и пойдем спать. Завтра день тяжелый, надо укрепить боевые посты. Немного осталось, самое время закончить, да еще баньку почистить.
– А мы разве в избе будем хорониться? – спросила Манька, сообразив, что идея Дьявола привычно умна. Не сдюжат, можно и убежать от оборотней, ведь смогла изба подняться и шагнуть в сторону колодца, когда она была внутри. Ей давно приходило на ум, что именно избу Дьявол готовил, как укрытие, но Манька запрещала себе об этом думать, понимая, что подставляет избы, когда надеется втянуть их в свою битву. И понимала, что укрыться ей негде. Тайная радость, когда она увидела, что и избы готовятся к встрече с оборотнями, стала явной. Но слезы все еще катились по щекам.
– Вампиры, если они сюда сами нагрянут, разнесли бы избушку в пух и прах – уж нашли бы способ! Но для оборотней она в самый раз, – решил Дьявол. – Бревна у нее крепкие, что твое железо, двери и окна укреплять придется. Окна избы закроют, замаскируем – это им раз плюнуть, а дверь могут вышибить, на двери я не надеюсь. Сама справишься с покойниками или помочь тебе? На смех меня поднимет вся вселенская нечисть, что самый страшный законопослушный гражданин прикоснулся к праху, но уж если дал слово устроить равенство противоборствующих сил, так держи!
– А почему нельзя тебе к праху прикасаться? – спросила Манька, шагая к избушке и все еще вытирая слезы, катившиеся по щекам крупными бусинками. Заметив, что с ней что-то происходит, избы беспокойно топтались неподалеку.
– Если я сам буду отмывать нечисть, как смогу считать себя ее Богом? То же самое будет, что в Раю у Батюшки моего Абсолютного, потом и вовсе забьют меня камнями, – ответил Дьявол, ухмыльнувшись. – Что отличает Бога от обычного человека? Бог – он гордый, никому не угождает, никому ничего не должен – и проклясть может… Возьми Интернациональных Спасителей: пили, изводили деревья, наслаждались женщинами, приворовывали – и открылись как мученики. Палками не дрались, зато побивали проклятием. И вот он Бог, готовенький, с пылу, с жару… А я чем хуже? Такой масштабности нет ни у одного Спасителя! Честное слово, я уж и не знаю, как помазать себя еще, чтобы зазвучать во всех хвалебных молитвах!
– Это потому, что ты слишком большой: дело есть, а тела как бы нет, – отшутилась Манька. – Ладно, сама справлюсь, – пожалела она Дьявола, представив, что ее друг станет менее значимым, чем он считал сам себя.
Манька вдруг поняла, что ей тоже важно, что и как думал о себе Дьявол. Может быть, потому, что ей он казался слабым. Он и половины не мог сделать из того, что мог бы человек. Погодой никого не испугаешь, выползающих строем раков только радостными восклицаниями встретят, а до Ада еще надо дожить. Вот и мать вернуть не мог – но Манька успела полюбить его таким, какой он есть. И когда он говорил о вселенских масштабах, ее это мало впечатляло. Главное, что он умел сделать сильной ее, найти такое слово, которое лечило лучше живой воды, плаща и всяких лекарств. И знал много. Манька задумалась, любуясь его легкой призрачной улыбкой. С другой стороны, ведь нельзя сказать, что Дьявол сделал людей проклятыми, распнул их и вынул душу – он сделал человека, а человек презрел законы своей природы. И что бы она ни думала, он вернул ей мать, теперь она точно знала – мать у нее была! Слабой, сломленной, но была. И жалела она ее, потому что мать не смогла справиться со своим проклятием, что не рассмотрела железо, не встретила в пути Дьявола, и не дождалась, когда дочка вырастет и спасет ее от боли, которую мать несла в себе.