– Да когда я стрелять-то умел! – изумился старичок. – Разве что по водицу сбегать! Но и тот хорош, кто воду поднес. Коли рана ни в грош, лечись водой, кто хошь! Бросил меня тут и забыл. Сам бы с мое помотался по свету, – обижено укорил он Дьявола. – А если ты про этих… – мотнул он головой, – то я все больше бью по черепушке, по черепушке. Только сила во мне не та, – посочувствовал он себе.
– Ну да, конечно, ты бьешь, изменник развеселый, – усмехнулся Дьявол. – Последний раз, кому ты набил морду, был я! – обиженно напомнил он старику.
– Может, лучше покормите меня? Что вспоминать старые обиды? Кто помянет, тому глаз вон, – старик повеселел, одеваясь. Одежда его волшебным образом высохла в одночасье. Он быстро осваивался, цепляясь глазом за все, что было в подвале, и каждый раз удовлетворенно кряхтел, оставшись переменами довольный. Видимо, старика знал не только Дьявол, но и избы.
– У тебя глаза: хоть бей, хоть не бей – откатились и обратно прикатились… Не стошнит от нашего ужина? – съязвил Дьявол.
– Не стошнит, – заверил старик, развел руками: – Сами подумайте, какая мне польза от ничего неделания? Я вам пригожусь еще, могу покормить, лосей, гусей, уток наловить. Поднести, если чего надобно. По стоящему дельцу я соскучился. Стрелять не мастак, – признался он, изучающее присматриваясь к Маньке. – Но ведь кто воду мутит, тот омутом крутит, а я омуты все как один изучаю, добро добром привечаю. Угощаю всех чин-чином. И злому нет от меня прохода, пну так, чтоб почином – летели… к Дьяволу, Батюшке Бытия, в костерок кипучий, где слезой горючей омывают меня!
– Ладно тебе, нормально разговаривать умеешь? Или последний умишко растерял за последние две тысячи лет? – усмехнулся Дьявол, похлопав старика по плечу.
– Умею, если не прогоните! – пообещал тот.
– Вас как звать-то? – спросила Манька.
– Безопасный мировой судьец, – насмешливо скривился Дьявол. – В именительном падеже у него есть все, кроме ума. А как падеж начался и как на могильник попал, вряд ли вспомнит.
Старичок поклонился Маньке низехонько, не обратив на Дьявола внимание.
– По-разному кличут, кто как. Но мне больше нравится Гроб Гремуар Борзеевич, – представился старик с легким поклоном. – Можно проще, или мастер Гроб, или Борзеич. Скрывать не буду, первое имя настоящее, а второе истинное.
– А третье? – умно спросила Манька.
– А третье, Маня, мне не дано понять. Это тайна великая! Вот как разгадаю его, так сразу пойму, откуда первые два взялись.
– Макулатур ты беззлобный, – засмеялся Дьявол. – Иди, поешь, а то оборотни завоют скоро! Все самое интересное из-за тебя пропустим.
Пока поднимались по ступеням, Манька никак не могла отойти от своей задумчивости, озадачившись природой имен.
Изба уже накрыла на стол, привечая дорого гостя не хуже водяного.
– Я, Маня, шитый по-черному белыми нитками. У меня на раз два година годину меняет… – шмыгнув носом, проскрипел Борзеевич, уминая зелень деревянной ложкой. Достал пару рыбин из бочки, понадкусал хвосты, обвел стол, стрелы, сложенные на лавке, и избу завистливым взглядом. – Богато тут у вас, а я все по лесам, по горам, да пешим ходом… Эх, и почему я раньше тебя, Манька, не встретил? Был бы у Дьявола в чести, а теперь как бы с боку припек.
– А Манька от тебя не бегала из горницы в горницу, – холодно ответил Дьявол. – Ты же сам обманными своими штучками глаза ей не раз и не два застил!
Старичок ужался виновато, а Маньке удивленно взглянула на Дьявола: не было у нее никогда встречи со стариком, такого встретишь – вряд ли забудешь. И глаза он ей не застил.
Может, понарошку, время тянут?
– Глаза у него в горошек, – пояснил Дьявол. – Есть такой прием, вот как бы смотришь в книгу, а видишь фигу, когда там ума палата, да горы злата. И наоборот, смотришь, видишь гору злата и ума палату, а там мор, черт, да позор. Ненадежный он старик, но если с ним по дружбе, то многое может сделать: помочь, поберечь, постеречь… Я ему многим обязан, и много обязан как бы он мне, а вины передо мной у него, как звезд на млечном пути. Что ни срам, так от него! Порой такое может наворотить – меня запросто переплюнул.
Манька кивнула, ничего не ответив. Старик Борзеевич приближался к ним.
– Маленько перехватил вчера, сегодня приболел, не полечишь мне мозги? – попросил он, болезненно щупая голову. – Грамотно поднимали позитрон. Наслушался, накушался, и был изгнан вон…
– Отдай демона на заклание, тогда полечу, – пообещал Дьявол.
– Не рано ли уговаривать начинаешь? – оторопел старик.
– А ты подумай, – попросил Дьявол.
– Ой, какие, Маня, подсвечники у вас красивые, один дракон, второй дракон, третий… – вскрикнул старикашка, округлив и без того круглые глазенки. – А я как-то во дворец захаживал, там того же мастера произведение: девица красоты неописуемой, на голове кирпич, а на кирпиче тазик с цветами… – Он долгим взглядом посмотрел на удивленную Маньку и обернулся к Дьяволу. – И что? Как мне объяснить, что линии мастера имеют некоторую пространную природу и те же руки мастера легко лепят и Сатану, и Спасителя?
Дьявол хитро прищурился, но Манька уже догадалась, в какой дворец захаживал старик.
– Вы меня имеете в виду? И Благодетельницу? Только это на меня возложили кирпич и тазик с цветами…
Старик изменился в лице.
Он только сейчас заметил, что на шее Маньки висит медальон: золотая монета в обрамлении креста крестов. Взгляд его сразу стал завистливым, пальцы слегка задрожали, он поперхнулся и подавился, долго смотрел на грудь, будто не верил, потом прокашлялся, вышел из-за стола, приблизился, слегка нагнувшись, обеими руками взял медальон и поднес к глазам, поворачивая из стороны в сторону, попробовал золото на зуб.
Зуб обломился и выпал.
Его выпавший золотой зуб вызвал в нем еще большее удивление. Глаза округлились до предела, густые заросшие брови поднялись домиком.
– Что, неймет? – поиздевался над ним Дьявол.
Старик ничего не ответил, сунул руки в карманы и весь обиженный с укоризной повернулся к Дьяволу. С минуту между ними происходил молчаливый разговор, будто стояли друг перед другом ростовщик и ободранный до нитки господин. Весь вид одного выражал торжествующее злорадство, второй пытался что-то сказать, но сказать ему было нечего, ибо он был обобран.
– Манька, – вдруг заорал старик Борзеевич с каким-то заливистым задором, от которого она оторопела. Она еще не успела насладиться завистью истинного знатока ценностей, обладателем которых была, от его крика мысли вылетели из головы. – Сейчас Луна выйдет! Полная! Пошли скорее смотреть, как люди в зверей оборачиваются!
Дьявол тоже заторопился, посмотрел куда-то сквозь стену, передернул затвор двери, и она проехала в сторону, выставляя в качестве щита зеркало. Потом он провалился сквозь стену, и Манька смекнула: то же самое он проделал в бане.
Она бегом поднялась на чердак.
Старик с одобрительной улыбочкой уже смотрел на то, что творилось на поляне.
Снедаемая любопытством, Манька бесцеремонно отпихнула старика, и высунулась в окно сама. Старик Борзеевич пролез под нею, выставляя голову наружу. Манька недовольно поморщилась и уступила ему чуть места, отодвинувшись в сторону.
Внизу происходило нечто невероятное…
Огонь неугасимого дерева освещал поляну. Но освещал ее не только огонь, полная луна вышла из-за леса и лила на землю свой призрачно-желтый свет. По всему небу рассыпались крупные мириады звезд, подмигивающие своим мерцанием. Из палаток, что стояли на поляне, выползали люди, корчились на земле и, успокаиваясь, вставали на четвереньки. Тело их начинало меняться – оборотни на глазах приобретали вид совершенных животных. Зверь-оборотень чем-то напоминал волка, но был гораздо крупнее и что-то человеческое в нем оставалось, но то был уже не человек. Острые клыки зверя можно было разглядеть даже на таком расстоянии. Весь вид оборотней внушал и отвращение, и ужас, и восхищение гибкостью и пространственной координацией движений. Глаза их светились раскаленными углями, вбирая свет луны и окрашивая его в цвет крови.
Не зря вампиры вселяли свое сознание в зверя…
Оборотни неторопливо прохаживались по поляне, поджидая, когда остальные пройдут превращение. Из леса выходили новые звери, и теперь их было столько, что Манька растерялась.
– Да-а, – с какой-то задумчивостью произнес Борзеевич, осматривая врага, – хорошо, что солнце на другой стороне светит так же солнечно, как светило днем. Им одну ночь на всех – ох, какая резня начинается! Помилуй меня, Дьявольское терпение, – помолился он, дотронувшись перстом до ее креста крестов на груди. – Смутно припоминаю, как с меня снимали последние портки, когда оно у него закончилось…
– Вы про мрачный период? – уточнила Манька, кусая губы. В глазах ее застыл ужас.
Четверо оборотней вышли на свет перед самой избой и завыли. И оборотни, выстроившись на опушке, завыли в ответ. Рычание их было подстегивающим, между собой они, скорее всего, общались телепатически.
Манька заметила, что руки у старика дрожат, но не от страха. Пальцы сжались в кулаки, на лице заиграла зловещая загадочная улыбка, будто он долго ждал этой минуты…
– Ну, мы воевать будем, или зверями любоваться? Давай, заряжай свой арбалетик, – он подтянул охапку стрел и подтолкнул к Маньке лук. – А то Дьявол меня все корит и корит, а у самого ни в одном глазу из девяти не пристреляно. Когда бы не попросил, все время криво прицел срабатывает!
– А я это… стрелять не умею! – отчаянно покраснев, призналась Манька.
– Учиться никогда не поздно, – философски заметил Борзеевич, но в голосе прозвучало сожаление. Он, очевидно, надеялся поглазеть на стрельбу мастера.
Старик вложил лук в Манькины руки, но не горизонтально, а перпендикулярно, с легким наклоном, покачал его и так, и эдак, и Манька почувствовала, что лук лежит правильно. Так она могла контролировать угол наклона стрелы. Лук был легким, удобным. Забыв про оборотней, она перенимала опыт у мастера. А в том, что старик был мастеров в стрельбе, она уже не сомневалась. Борзеевич на глазах обретал уверенность: руки дрожать перестали, сам он стал спокойным, будто бил оборотней каждый день.