. Он видел смерть не одного выводка, и знал, что человек убивает волков.
И все же, что-то останавливало его …
Человек был один и безоружный, но не бежал. Старый и мудрый волк видел: человек напуган, но, как вожак, не заступил черту, оставляя себе время ударить первым.
К битве он был готов, но не хотел ее.
Выжить имел право каждый, но не каждый стать вожаком.
По Закону леса, он никогда не убивал вожака другой стаи, если только тот не просил об этом. Природа сама решала, кому доверить себя.
И запах…
Сознание волка коснулась мягкая теплая волна, и он понял, что идет рядом с этим человеком по следу, преследуя убийц его стаи. И волк понял: надо освободить дорогу, охотник за его врагами должен идти дальше.
Человек отступил назад, давая понять, что тоже готов отступить. Но человек спешил, значит, уступить дорогу должен он. Он без страха повернулся к человеку спиной.
Если тот ударит, он достанет его – у него тоже есть время.
Волк поднял стаю и направил ее к лесу.
Молодой щенок недовольно заскулил: «Почему мы не отомстили за себя?»
«Не каждый человек – враг, – ответил отец на ходу. – Когда-то мы были, как одна стая.»
Он еще раз взглянул на человека краем глаза, чтобы в стае не заметили, что он колеблется.
И не поверил глазам – человек говорил с лесом…
– Знамение тебе, и встанут звери, и уйдут, и будут думать промеж себя: хочешь, не хочешь, а надо! – Дьявол стоял за спиной, прищурившись, смотрел волкам вслед. – Чтобы под Дьяволом ходить, – поведал он с размеренной доверительностью, – надо уметь устроить подлянку по-Дьявольски. Но, черт возьми, не Дьяволу же! Твое желание размазать Помазанницу, как соплю, идут от головы, не от сердца. Нельзя что-то положить в сердце – там только то, что туда уже положили, или сердце – как чистый алмаз, на котором высечены буквы Закона.
Манька стояла ни живая, ни мертвая. Силы окончательно ее оставили. Она не могла поверить, что волки ушли и не вернутся. Когда они скрылись за деревьями, она попробовала бежать к одиноко стоявшему дереву, но не прошла и пяти шагов. Ватные ноги подкосились, она без сил опустилась на землю. Внутренняя дрожь сотрясала тело, язык прилип к гортани, пустая голова наполнилась роем мыслей, проплывающих без рассмотрения.
Дьявол снял с нее тяжелую котомку, разул, разжал побелевшие пальцы, забрал и отложил в сторону посох.
– И что ты все время пытаешься примерить на себя человеческую истину? – осуждающе покачал он головой. – Все просчитали уже давно. Много тысяч лет назад один человек, бывший как ты, сказал: «Отвратительно для гордого смирение: так отвратителен для богатого бедный. Когда пошатнется богатый, он поддерживается друзьями; а когда упадет бедный, то отталкивается и друзьями. Когда подвергнется несчастью богатый, у него много помощников; сказал нелепость, и оправдали его. Подвергся несчастью бедняк, и еще бранят его; сказал разумно, и его не слушают. Заговорил богатый, – и все замолчали и превознесли речь его до облаков; заговорил бедный, и говорят: «это кто такой?» И если споткнется, совсем низвергнут его. Сердце человека изменяет лицо его или на хорошее, или на худое». Мудрый был человек. Тот, кто это сказал, сумел поднять голову и поставить крепость. И люди его помнят. Если помышления сердца худые, то и лицо не может быть добрым. Разве я слеп, чтобы давать человеку худому?
Манька закрыла лицо руками и заплакала.
– Это у меня-то худое?
– Ты говоришь о голове. Только головой можешь думать. Сердце твое отстоит от тебя далеко, – с тяжелым сочувствием вздохнул Дьявол. – Если сможешь услышать его, то сможешь и уберечь себя от сердечного произвола.
Манька не скоро пришла в себя. Всю дорогу она бренчала железом и пела песни, предупреждая зверей о своем присутствии. И пыталась услышать свое сердце – то, что видели люди. Но сердце было черным, безмолвным, голова кружилась, а в глазах появлялась рябь. Оно не ведало ни о ее боли, ни о ее горькой судьбе, будто жило своей жизнью. Страдало, любило, копало могилу, подавляя сознание. Но Дьявол шагал рядом и, наверное, когда-нибудь научит ее, как сделать сердце таким, чтобы люди видели только то, что она считала собой.
О том, чтоб извести Благодетельницу, она уже не помышляла. Дьявол был ей ни друг и ни враг, он был Бог – Бог Нечисти, и любил Помазанницу, больше, чем ее.
Наверное, ее сердце было другим…
Стоило Дьяволу проявить немилость, голова летела с плеч у кого угодно, но только не у Помазанницы, чтобы она ни натворила, ей дозволялось все. Несправедливо, конечно, ведь сердце не голова – сердце не умеет думать, но Дьявол вел ее к ней, и, если получится устоять, возможно, когда-нибудь он поймет и поверит, что она не такая, как ее сердце, а у Помазанницы его нет совсем. Главное, пока он заодно с нею, хотя бы мудростью, а остальное уж как-нибудь…
Глава 9. Кикимора
Близился сентябрь. Еще стояло лето, но чувствовалось дыхание осени, и нет-нет, среди листвы выставлялся желтый или покрасневший лист. Лето было сухое и жаркое, трава дала семена и засохла, а на выкошенных еще в июле лугах поднималась жиденькая отава. Птицы сбивались в стаи, репетируя дальние перелеты, небо по утрам было белесое, выцветшее, и днем не достигая той синевы, которая была еще две-три недели назад. И темнело уже рано, а по утрам поднимался холодный туман.
Селения остались далеко позади.
Манька не верила, что прошла больше половины нецивилизованной части государства. До Неизведанных Гор, занимавших всю северо-западную часть государства, оставалась одна треть пройденного пути. Осталось миновать только Мутные Топи, а дальше путь лежал по диким таежным Зачарованным Горним Землям.
Где-то там, за Горними землями, в подножии Неизведанных Гор, Безымянная Река брала начало из глубокого и огромного, как море, озера. Бездонное Озеро образовалось на месте широкой и глубокой трещины в материковой плите еще в древности, и рассказывали, что глубина его достает до центра земли, а на дне еще остались действующие вулканы, которые согревали озерную воду, местами не замерзающую даже в самые суровые зимы. А после Река то быстро, то размерено текла до самого моря-океана, потерявшись только раз в Мутных Топях. От Гор до Топей Реку часто называли Речкой Смородиной, и кто-то даже считал, что Безымянную Реку и Речку Смородину, нельзя считать одной рекой. Но с ними спорили, приводя в доказательство тот факт, что объем воды, втекающий в Мутные Топи, и вытекающий из оных было одинаковым, просто качество воды после болота становилось другим, пропитавшись зловонием и железом.
И где-то там, между Неизведанными Горами и Бездонным Озером, судя на карте, имелась дорога до того места Горного Перешейка, где горы расступались, открывая проход в цивилизованную часть государства. Перейти в западную часть страны можно было только в этом месте, где Горный Перешеек, тянувшийся от Неизведанных Гор до южной границы, словно протаранили, разрушив одну из гор до основания.
Но до Зачарованных Горных Земель и Неизведанных Гор было еще ох как далеко, и неизвестно дойдет ли, увидит ли она их когда-нибудь, потому что уже третью неделю она кружила по Мутным Топям, испытывая судьбу. На карте это место было таким же белым, как и территория, занятая Неизведанными Горами и Ледовым Океаном, с той лишь разницей, что оно было испещрено черными параллельными черточками.
За каким чертом ее сюда понесло, один Дьявол знает. Вообще-то она собралась дождаться зимы, когда Топи замерзнут, когда сюда придут люди за клюквой, но однажды, выйдя на берег реки, обнаружила ничейную лодку, как будто специально подложили. Даже записку нашла: «Пользуйся на здоровье. Доброго пути тебе, Маня!» И весла были приложены.
Ей бы вспомнить, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, но вместо этого она обрадовалась, вспомнив другую народную мудрость: «дают – бери, бьют – беги!» Неужели Благодетельница знает, что она идет к ней, и решила облегчить ей железные муки?! Или лодка предназначалась какой-то другой Мане, от которой лодка уплыла? Ничего другого Маньке в голову не пришло. Откуда еще она могла взяться здесь, на краю Мутных Топей, которые даже звери обходили стороной, и птицы облетали далеко? Зато в болоте в изобилии водились пиявки, лягушки, угри и цапли, не давшие ей умереть с голоду. Готовить здесь было негде, приходилось есть лягушек и угрей живыми, снимая с себя гроздья черных, напившихся кровью пиявок. Что до птиц, они указывали ей места, по которым можно пройти, когда не плыли, а вышагивали на длинных ходулях.
Решив проверить, что эти Топи из себя представляют и как далеко простираются, она и села в ту проклятую лодку и поплыла, высматривая по берегам жилище Посредницы.
Далеко заплыла.
И вдруг лодка начала тонуть: некачественная смола и картонная пробивка растворились в болотной воде, обнажив гнилые доски и щели, размером в палец, будто специально ее изрешетили и покрошили. Еле успела выбраться. Дальше пришлось идти на своих двоих, куда болото позволяло. А позволяло оно немного: шаг влево, шаг вправо – и угодила в трясину. Но, судя по солнцу и карте, она все же двигалась вперед, хоть и приходилось часто возвращаться, чтобы нащупать под болотной жижей новую тропу.
Погода все чаще портилась, небо над головой оставалось грязное и тяжелое даже в хорошую погоду, из воды вокруг торчали чахлые и изможденные болотной средой деревца, местами попадались заросшие камышом, осокой, ситником и кочкарником островки, а по ночам, под дружное лягушачье кваканье, играли и манили светляки и поднимался промозглый вонючий туман, оседая на одежде мелкой моросью.
Далеко зашла, а у болота ни конца, ни края.
Был уже вечер. Манька устала и валилась с ног. То и дело приходилось возвращаться, чтобы отыскать в трясине скрытую под жижей тропу или место с более или менее чистой водой, чтобы переплыть. Иногда спать приходилось прямо в трясине, втыкая посох на мелком месте глубоко в землю и привязывая себя на тот случай, если вдруг повернется во сне. От грязи в язвах начиналось заражение, от укусов гнуса она опухла, заплывшие глаза почти не видели, и временами ее лихорадило. Она чувствовала себя сгустком боли, а Дьявол даже не скрывал своего безразличия, проплывая над поверхностью воды и ила, или становился совсем невидимым, растворяясь и расплываясь в воздухе.