Манька еще раздумывала, принять ли помощь Дьявола, взвешивая все за и против. Пожалуй, не стоило хватать его руку торопливо, как за ту полоску дернины, с которой ухнула в бездну, но без него она бы не выбралась. Грязно бурое пятно, в два с половиной метра, но длиною в жизнь, просматривалось отчетливо. Теперь, когда смерть отступила, она внезапно почувствовала мир, как огромное пространство вокруг себя, из которого совершенно не хотелось никуда уходить.
И протянула руку в ответ.
И вдруг почувствовала, что что-то (или кто-то) схватил ее за ногу и рванул вниз. От неожиданности она испустила испуганный вопль, едва успев схватиться за посох и за ногу Дьявола, чтобы не съехать по мыльной глине назад.
Тот, кто тянул ее на дно трясины, держал крепко, но теперь и Дьявол тянул ее на себя, не уступая по силе. Она почувствовала, что ее разорвут.
«Крокодил что ли, – с ужасом вспомнила она зубастую пасть, виденную в книгах. – Откуда он здесь?!»
– Отпустите! – закричала она, и перепугалась, что Дьявол послушается. Он-то хотя бы тащил ее на белый свет. И завопила, что есть мочи:
– Отцепись, отцепись, болотная тварь!
Положившись на Дьявола, ухватившись за него одной рукой, она выдернула посох и начала ударять того, кто держал ее снизу. Сильно ударить не получалось, болотное месиво смягчало удары, но все же посох был железным. И тот, кто тащил в болото, внезапно вынырнул, открывая себя.
Манька разинула от изумления рот, потеряв дар речи…
Это была грязная, хотя, что с нее взять, она и сама была не лучше, женщина-старушка с крючковатым носом и с жалобливыми, но какими-то пустыми стеклянистыми глазами, со спутанными волосами, в которых застряла ряска, вся из себя прилипчиво-убогая. На лице женщины читалось недоумение, будто ее удивила та сила, с которой Манька удержалась на тропе. И стояла она на поверхности водной глади, точно не имела веса, совсем, как Дьявол.
Старушка поправила форму лица, смятого ударами посоха, и тут же начала причитать тоненьким голосочком, всплеснув руками и прижав к сердцу, а после радостно раскинула их, открывая свои широкие объятия.
– Манечка, доченька, вернулась, о-хо-хо! Дождалась тебя, дитятко ненаглядное! Ведь все глазоньки выплакала, дожидаючись! – глаза ее засветились теплотой и ожили, как будто она впрямь встретила родную кровиночку. – Намедни только думала, должна уж кровинка вернуться, куда ж она с железом-то пойдет? – и спохватилась, – Что ж мы на пороге-то? Пойдем, сладенькая моя, пойдем скорее! – старуха приветливо шагнула в болото, провалившись по пояс, оглянулась, дожидаясь ее.
Не в силах отвести от болотного чуда глаз, пока Дьявол вытаскивал ее из грязи и толкал впереди себя, тоже наблюдая за чудом с каким-то непередаваемым зубовным скрежетом ощеренной ухмылки, Манька попятилась, и чуть не свалилась в болото с другой стороны тропы. Женщина чувствовала себя в нем, как рыба в воде или водоплавающая птица – не тонула, не искала опоры.
Поняв, что Манька не следует за нею, женщина снова вышла из болота, и точь-в-точь, как по твердой земле, сделала несколько шагов в ее сторону, приблизившись и продолжая тянуть руки, пытливо заглядывая в глаза.
– Подойди поближе, дай на тебя полюбоваться! А выросла-то, выросла как! Ну пойдем, сердешная моя! У нас с тобой теперь мно-о-ого времени!
Попыталась схватить, но Манька выставила посох, не подпуская старушенцию.
– Куда?! Что вам от меня надо?! – прикрикнула она.
– Как куда? Туда! – женщина сердито притопнула ногой. – Ты меня, надеюсь, поминала?
– Ага, щас! – зло бросила Манька, заторопившись, но с осторожностью, нащупывая тропу ногой, держа посох наперевес, чтобы вдарить болотной ведьме, если сунется. Тропа пошла в обход, и вдруг резко свернула, и Манька, наконец, оказалась на твердой земле.
«Тьфу ты, ведь метров десять не дошла!» – обругала она себя.
– Да ты что? Али не признала? – удивилась женщина, добравшись до земли быстрее. Она уже сидела на пеньке, заложив ногу на ногу, положив сверху на колено сцепленные ладони, спиной оперевшись на торчавший из пня сук, как-то сразу помолодев и поменяв одежду на нарядную, чистую, нарядную. Вышитая рубаха, цветастая юбка, белоснежный передник, ажурные дорогие чулки, кожаные туфли-ботинки, на голове платок в виде шапочки…
Женщина осуждающе покачала головой.
– Ты, Мань, к моему болоту давно приписана, заждалась я тебя, – и строго, будто отчитывала, добавила: – Не хорошо так с людьми-то, которые, матери – не матери, а все одно, подаяние на лобном месте.
– Как это? – в замешательстве, растеряно спросила Манька, так и не поняв, что женщина имела в виду, когда сказала «матери – не матери». По ударению не поймешь, что она хотела сказать, в устах женщины выражение прозвучало двояко. То не одной, а то сразу много? Или ругалась, что не отвязаться от нее? И кто мог жить в этой топи? И о каком подаянии говорит, если сроду никто копейки не подал?
– Маня, тебе в этом болоте маленько места отвели, – отряхиваясь от грязи, как от пыли, пояснил Дьявол, которого старушенция пропускала мимо ушей и глаз. Но он ее видел, и даже понимал, о чем она говорит. И сразу приветливо заулыбался, будто это ему старушенция набивалась в матери, а он был чрезвычайно рад.
Почтительно наклонившись, прижимая руки к тому месту, где у людей было сердце, Дьявол поприветствовал старушенцию.
– Здрассте! – и объяснил: – Тут все обычно аршин-два имеют, больше не положено. Ты еще маленькая была, так тебе аршина не требовалось. Но теперь, – он приценился к ней, – можешь претендовать на побольшую территориальную единицу земли в болотном измерении.
Поклонился… Дьявол…
Что-то новенькое.
Манька во все глаза уставилась уже на Дьявола.
– Про кикимор слышала когда-нибудь? Это она и есть, собственным личиком. Такое очаровательное милое существо! Она у меня в царстве тьмы лучом света числится. Кому бы еще я доверил растление человеков?! У нее и оружие есть – «либидо» называется. Чего не сделаешь и на что не пойдешь, когда хочется и колется, а поскольку это естественная потребность, то рассмотреть ее мало кому дано.
Манька срыгнула болотную жижу, отплевываясь. Спасибо она Дьяволу не сказала, лишь подумала, посмотрев хмуро исподлобья: хоть и спас, но что с того, беды на этом не закончились. Какая-то хитро-мудрая женщина, распинаясь в удивительной полюбовности, излучая невероятно притягательную энергетику, тащит ее в болото, а Дьявол распинается перед ней – аж, противно! А хуже всего, что все они обладали какими-то особенными нечеловеческими способностями. Не устоять человеку против такой нечисти, которая может объясняться за тридевять земель, жить в болоте, летать по небу, и даже вода у них была особенная, которую простым смертным пить нельзя.
Она опять обиделась на Дьявола, вспомнив, что это он помазал Радиоведущую на престол. А чем она так ему приглянулась-то? Разве бы она не натянула на себя корону или не выспалась на чистых шелковых простынях? И на ее теле парчовые платья вызывали бы изумление, и чаями с кофеями не подавилась бы. Колодец им испоганила – это правда, гордилась собой, но, пожалуй, это все, чем она пока могла отплатить за железо.
Теперь еще за болотную жижу плати.
Наглоталась – до тошноты.
Вспомнив про живую воду, Манька вспомнила и то, что Дьявол не слишком огорчился, что колодец стал противоположно сам себе. Конечно, он долго изображал убитого горем Бога Нечисти, паства которого лишилась ценного источника, но сам живую воду пил с удовольствием. И это он, сам того не желая, посоветовал разводить ее. И из болота ее вытаскивал, не притворяясь, держал со всей силы, когда старушенция тащила ее в болото.
И опять, в который раз на дню, Манька простила Дьявола.
Тоже, поди, к славе всеобщей Благодетельницы пристроиться хочет…
А ее, значит, в топь?..
Она хмуро глянула на Дьявола, соображая, за кого он на этот раз. Дьявол стоял рядом с Кикиморой, заложив руки за спину, и сверлил ее взглядом, от которого женщине было ни холодно, ни жарко, а старушенция, обняв колено, со снисходительной улыбочкой искренно и нежно любовалась ею.
От ее улыбочки Маньке стало тошно вдвойне – ее всегда встречали приветливо, когда хотели обмануть. Но женщина уже раскрыла себя и свой коварный умысел.
– Ох, хорошо тут, просторы-то какие! – умилилась старушенция, заблестевшим взглядом окидывая даль. – Да разве может быть где-то краше? А воздух какой, чувствуешь, Манечка? – вздохнула полной грудью.
– Мне ваше болото нафиг не надо, топитесь в нем сами, – угрюмо ответила Манька.
– Что ты, что ты! – поерзав на пеньке, всплеснула Кикимора руками. Подскочила, ринувшись к ней, но остановилась, наткнувшись на посох, покачала осуждающе головой. – Болотный ил, что навоз, самое удобренице! И ты свою цену имеешь! Ты вот по чужим людям мыкалась, а вернулась бы, и мытарства закончились. Кинешь косточки, упокоишься, разве не для того пришла? Я добрая, я знаю, как в миру не сладко, а кто из тех, кто к земле моей приписан, худое обо мне скажет?
– Как скажут-то, если на дне лежат? – насупилась Манька, отступив от старухи подальше.
– А удобрение из тебя получится знатное! – подколол Дьявол, смерив взглядом.
А Кикимора вдруг подбежала к ней, изловчилась и схватила за рукав, удерживая крепко.
– Ведь устала с дороги, спать хочешь, ночь скоро на дворе! Ох, как ждала тебя, деточка моя! Помню, мать твоя кинула коробок… – женщина пустила жалостливую слезу. – Знала, где тебе было бы, как у Христа за пазухой! Да промахнулась. Зацепился коробок за корягу. Мимо как раз злодеи проходили, умыкнули – прямо из-под носа умыкнули! – старушенция шмыгнула носом, чуть не прослезившись, высморкалась. – Знаю, все знаю, никто слова доброго не сказал, словом ласковым не приветил… Исправим, душечка, все исправим! Волосики причешу, глазоньками твоими стану любоваться! Что окошечки они в юдоль голубушки моей, славной царствующей племянницы. И успокоится душа твоя, и ты успокоишься! Упокоение твое – лучшая нам награда! Пойдем! – она с силой потянула ее за собой. – Вы ж мне все как родные!