С мрачным видом зализывая на руке рану, Манька молча ненавидела Дьявола. Болело все тело, израненное железом и холодом, болело сердце, болела душа, болью отзывался ум. Взгляд ее невольно устремлялся в ту сторону, где остались селения. Там она была обречена на убогую беспросветную жизнь, но это все, что ей осталось, если вампиры действительно существовали и за что-то на нее ополчились. Никому не под силу изменить судьбу, говорили одни, вторые, что человек сам ее делает – хотелось бы вторым верить, но первые оказались правы. Она шла доказывать свою правду человеку, но если на том конце вампир… Она чувствовала себя раздавленной. Если в ее жизни и было что-то хорошее, то она могла бы вспомнить только Дьявола – единственный, кто отнесся по-человечески, но, по иронии судьбы, он же оказался причиной всех ее несчастий.
Дьявол бросил в котелок с кипятком смородиновые почки, плоды шиповника, кору дуба, щепоть древесной чаги, добавил корни рогоза, в простонародье называемого камышом, которые придавали чаю сладость. Мясистые корни рогоза выкапывали на берегу рек и бобровых запруд, где вода была относительно стоячей. Накрыл котелок крышкой, снял с огня, поставив с краю на угли. Дожидаясь, пока чай настоится, достал кружки, положил в каждую по чайной ложке меда.
– Ты думаешь, я с тобой счастливый, но ты не звезда, я просто любопытный, – напомнил он. – Доживала бы спокойно в своей сараюшке, и не было бы к тебе претензий. Жили-были, плодились-размножались, и на тебе – новое реалити-шоу! Люди и без вампира чужими смертями воодушевляются, а ты, нет, пожить захотела. Но с другой стороны, какой поворот! Какой сюжет! Какая фабула! От вечности хоть кто устанет, если каждый день серые будни. И вот я здесь, в заснеженном краю, твой зритель и критик. Гротескное у нас тобой кино получается. Я, честное слово, не рассчитывал, что зайдем так далеко, думал, сломаешься, едва до огорода дойдем.
Манька, безучастно седевшая на лапнике, уткнула голову в колени, вспоминала свою беспросветную жизнь. Но вспомнить оказалось нечего: не видели ее, не слышали, не помнили, ей отовсюду приходилось уходить, и никому до нее не было дела. Наверное, даже добрым словом ни разу не помянули – так ей казалось. «Разве я не красивая?» – думала она с тоской. И глаза голубые, как небо, и брови черные, как вороново крыло, и волосы как шелк, и фигура не хуже, чем у других, и хозяйственная. Кто бы еще в чистоте и уюте держал избу, которую сараем не назовешь. Скотину не держала, так ведь как ее колоть, после того как говорила ей слова ласковые? Ни словом, ни делом никого не обидела, работала, как проклятая, с самого малолетства. И читала много, и не гуляла налево и направо, все единственного ждала, любовь настоящую – не дождалась, а потом и веру потеряла.
«Что же со мной не так? Почему сторонятся меня? А кто память стер, будто я зомби… Но какая я зомби, если чувствую, думать умею, чужой подойдет, так ведь не стану слушать, подумаю прежде…»
И назад не повернешь: пока железо не сносится – проклятие не снимется.
Последняя надежда рушилась, как карточный домик. Все были правы – и кузнец Упыреев, и Дьявол, и люди, а теперь и сама она чувствовала, что голова у нее посажена криво: одна часть была как камень, а вторая превозносила Благодетельницу. Сердце не допускало, что та может оказаться кровожадной тварью, будто полжизни прожили душа в душу, будто сестра родная, которая за что-то обиделась и надо непременно искупить перед ней вину. Даже теперь, когда секрет ее знает, нет у нее дурных помышлений и зла не желает.
Дьявол, заметив, что на Манькином лице нет ни кровинки, смягчился.
– Не плотью она вампир, сущностью.
Но успокоить ее не получилось: от слов Дьявола из желудка к горлу подкатила тошнота.
Обличили бы…
А с другой стороны, кто мешал помещику усаживать на кол крепостных? И сейчас не расстраиваются, объявляя одного Благодетеля за другим то святым, то великомучеником, жалеют, что не всеми закусил. Кто стал бы смотреть историю про крепостную Маньку? Всем про доброго Благодетеля подавай, который этих Манек-злодеек в крепкой узде держит. Маньки там все завидущие, загребущие, все, как одна, козни строят. Ах, слезинка упала – и плачут, и верят, что сами они благородные Благодетели и жизнь вот-вот наладится и станет такой же, а злые Маньки будут им прислуживать.
Не налаживалась…
Не у всех.
Богатая и удачная жизнь единичных экземпляров была примером для всех: их знали в лицо и по имени отчеству, рекламировали, брали интервью, спрашивали мнение по всем вопросам – как будто стоит только захотеть, каждый мог также прославиться. А уж если Благодетель умер – вся страна в трауре. А когда соседа выносят вперед ногами, даже имя не могут вспомнить. И справедливости не было никакой: в деревне один полбуханки хлеба из пекарни вынес – десять лет прошло, а все пальцем в него тычут, а сколько бы ни хватали за руку кузнеца господина Упыреева, на следующий день опять перед всем миром чист, свят, в глазах ни тени стыда и раскаяния, и снова жизни всех учит.
А куда люди деваются, по сто тысяч в год?
А вдруг Дьявол наговаривает или преувеличивает?
Ну, не могло быть так, чтобы вампиры жили среди людей, и никто не догадался. От того, что она сейчас начнет паниковать, правление вампиров не закончится. Если дело не уладить миром, жизнь так и будет катиться под откос. Она должна воспользоваться шансом, если есть хоть один – и она верила в этот шанс.
– А раньше-то не мог предупредить? – угрюмо спросила она, проверяя, просушилась ли одежда, перевесив мокрой стороной к огню.
– Могла бы сама догадаться, когда Кикимора ее племянницей назвала, – хмыкнул Дьявол. – Надо полагать, у нечисти и потомство особенное, и, однозначно, не ангелы с неба.
– А с чего она меня невзлюбила? Она там, в столице, я на другом конце государства.
– Тебя-то она, как раз, может быть, и любит. По-своему, по-вампирски. Есть у нее в глубине подсознания страшная мыслишка, что вылезешь из заточения и разрушишь ее бесконечное полюбовное семейное счастье.
– Зачем мне разрушать ее счастье? – хмыкнула Манька с недоуменным смешком.
– Чтобы душа твоя не стала чистокровным вампиром.
– Как душа может стать вампиром отдельно от человека?
– Обыкновенно. Йеся сказал: «радуйтесь, ибо приблизилось к вам Царствие Божье – имена ваши написаны на Небесах». А написаны они могут быть лишь в одном случае: один человек, с именем души ближнего на своих скрижалях оказался в Царствии Небесном, а другой человек остался здесь, в Царстве Божьем.
Манька уставилась на Дьявола, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Не проще об этом сказать?
– О том, что душа твоя приглянулась? – он негромко рассмеялся.
– Нет, надо человека в тюрьму посадить, если понравился, гнать его, чтобы жизнь медом не казалась? Я бы объяснила, что женщины не в моем вкусе.
– Речь не о тебе, речь о твоей душе, – отрезвил ее Дьявол. – О том, в ком твое имя записано.
– Какая разница, душа-то моя, – Манька завернула мясо в целлофан, обтерла тарелку и ложку снегом, засунула в карман котомки, повесила котомку на сук – кусок не лез в горло. Она не знала, то ли ей обрадоваться, то ли расстроится. Интересно, чем могла приглянуться ее душа самой совершенной женщине в государстве? Может, полюбила, потому что добрая и открытая? Значит, тем более согласится ее выслушать – любимым не отказывают.
Дьявол перелил остатки бульона из котелка в бутыль, наполнил котелок углями, поставил в шалаш, втянув носом аромат настоявшегося чая, разлил по кружкам, одну протянул ей, со второй присел рядом, блаженно вытянув ноги к огню.
– Душа – это не ты, это твой ближний, в котором заключена часть твоей памяти.
– То есть? – не поняла Манька.
– Это мужчина, который должен был тебя полюбить. Слышала выражение: «живут душа в душу»? Значит, две половинки нашли друг друга. Но твой ближний решил, что ты ему не подходишь и выбрал другую, а тебя придавил, чтобы ты не лезла в их отношения и голову его своими посылами не засоряла.
– Это… Его Величество что ли? – опешила Манька. – И чем она лучше меня?
– Да ничем, но ей радио доступно, а тебе нет, – доверительно напомнил он.
– Вот мне и любопытно, как можно кричать на весь белый свет, чтоб никто ушами не слышал, а в сердце только тобой жил, – позавидовала она всем сердцем.
– Есть у нас, у нечисти, свои приемы.
– И зачем такое радио нужно? Разве нельзя сделать так, чтобы тебя просто так любили?
– Тебя за дела много кто полюбил? – ехидно поинтересовался Дьявол. – Думаешь, люди добрые дела меньше делают? И природу охраняют, и бездомных спасают, и друг другу помогают. Только никто их дела всерьез не воспринимает и воспринимать не будет. Им за их добрые дела еще с государством тяжбу вести приходится. Мое это радио, я его изобрел, оно не от мира сего, а называется – железным жезлом. И дал его пастухам, чтобы народ в узде ходил и стоило свое знал. Жизнь у Помазанников слишком коротка, чтобы исполнить желания, прописанные в договоре. А так, наобещал вампир через радио народу в три короба, народ все мои обязательства и выполнил, одаривая Благодетеля, и не понял, что его обманули. Лица не засветили, вслух ни слова не сказали. Как говорится, не пойман – не вор.
– А моя длиннее? – с сарказмом поинтересовалась Манька.
– Нет, – Дьявол не торопливо подул на кружку, отхлебнул чай. – Но ваш Бог людьми не интересуется. Он у вас Благодетель, а у Него еще Благодетель, а у того еще Благодетель.
– Я тебя Богом считала, – ответила Манька с нарастающей обидой.
– Мне, конечно, лестно, но многие твои боги сильнее моего слова, – напомнил Дьявол.
– Можно подумать, нечисть на тебя молится. Ты это разбойникам скажи, или кузнецу Упырееву, – парировала Манька. – Как можно выбирать, кому ты Бог, а кому нет, если ты Бог?
– Господи Упыреев себя Богом не называет, но он твой Бог: у него любви к тебе нет, а твоя зависимость есть. А нечисть зависит от меня. Я могу сделать так, что все, за что она душу продала, отойдет к другой нечисти, или выставить на обозрение истинную сущность бесподобного клыкастого личика – а этого они пуще огня боятся. Маня, услышь меня: договор, подписанный кровью, – это программирование на долгую счастливую жизнь. А кровь я признаю одну – ту, которой сознание обливается.