Мудрый Дьявол учил ее смотреть на жизнь без боли. Для кого-то он был чужим и чудовищем, но у нее, пожалуй, не нашлось бы никого ближе. И не внутреннее благородство останавливало ее от того, чтобы поступать как нечисть, у которой она тоже училась, в частности, что совесть понятие относительное, а страх однажды не увидеть Дьявола рядом.
– Пусть будет так, – благословила она. – Продолжай искоренять зло. Но я смотрю на тебя, на людей, которые борются между собой, и кажется мне, что каждый из них, оправдывая себя, повторит о себе то же самое. Вот закроете глаза последнему человеку, и ни один день не покажется вам таким коротким, как тот, в котором трудились, убивая его. И придется тебе смотреться в нечисть, как в зеркало, потому что вы друг друга стоите.
– Но я-то законный Господь! И это все я, все мое! Я меч, и что бы там зеркало не думало о себе, я всегда смогу разбить его или накрыть покрывалом.
– Я тоже могу гордо сказать о себе, – пожала Манька плечами. – Даже то, что мне не дано. Но будет ли это истиной?
– Это ты зря! – рассудил он. – Люди по-своему правы. Мой живодер, только не задумываются, что потом происходит. Думает человек, если на земле у вампира больше прав, блага его никогда не закончатся. Даже этим человек унижает себя, поставляя нечисть выше. Ведь не я вампиру отдаю его добро, сам человек, соблазняясь обещаниями. Нечисть для него больше, чем он сам, и если надеется он, как скажет вампиру, которого поставил над собой: «Пытаешь меня, но я буду жить вечно, а ты сдохнешь, ибо выше тебя есть Бог!» Ответит вампир: «Так иди к своему Богу!» Оглянется человек, а Бога нет, есть только вампир, который правит страной, устанавливает законы, простирает руки ко всему, что человек хотел бы иметь. Человек, который верит, но не знает, врет себе, врет душе, врет брату своему. В каждом человеке есть идеология вампира, но только вампир знает. И ему удобно, что человек не знает. Вера – иллюзия, я – не иллюзия.
– Ну, это мы еще посмотрим! – неуверенно отозвалась Манька.
– Вот видишь, какая ты! – Дьявол усмехнулся. – И любопытно мне, чем закончится ваше противостояние. Я Бог Нечисти, но людьми интересуюсь иногда. Просунуть голову в замочную скважину и попробовать железо на вкус – исстари хорошая примета: к встрече с Дьяволом. И будешь еще всей нечисти Нечисть, я сказал!
Начиналась метель.
Ветер ухал в вышине надсадно, нагоняя сухой и колючей крупы. Но под елью с развесистыми лапами было тихо и огонь костра горел почти ровно. Хвороста заготовили с избытком, с запасом на случай задержки.
Манька забилась в шалаш, нагревая место для ночлега и прислушиваясь к звукам снаружи. Одно было несомненно, здесь, среди укрытого снегом глухого леса по заметенным следам ее ни один вампир не найдет. Звери, наверное, к ней уже привыкли и принимали за свою, раз столько времени не трогали, а вампиры… Она пыталась думать об Их Величествах, как об опасных и злобных тварях, но в уме вставали милейшие люди, любимые всеми подданными.
«Ну и пусть, – думала она, засыпая, – дойду, а там видно будет». При мысли о том, что Дьявол окажется прав, сердце ее болезненно сжималось. Но могло случится иначе, и все ее мечты, как ее встретят во дворце, сбудутся. И тогда на сердце становилось тепло и сладко.
Наверное, человек не мог жить без мечты с хорошим концом.
Глава 12. Посредница
Сон у Маньки был неспокойный. Снилось ей, что избушка ее совсем развалилась, и жить ей негде, и что бабка-опекунша осуждающе выговаривает ей за ее непокорность и грозит всякими муками. А еще снилось, будто она маленькая и сидит под голой железной кроватью, в воздухе летают отрубленные головы, которые уже совсем сгнили, так что одни черепа остались, а которые только начали гнить, и один из черепов, похожий на лошадиный, упал на землю и покатится к ней, чтобы сделать какое-нибудь непотребство.
Но она почему-то не испугалась, а начала разглядывать головы, прикидывая, как они могут летать, если крыльев у них нет, и даже тело осталось где-то в другом месте.
Видимо, якшанье с Дьяволом не прошло даром.
И вдруг увидела себя в поле: она почти летела над ним, над большими синими, красными и желтыми цветами, над зеленой до одури травой, а небо было синим-пресиним, как лазурное море, которое было где-то тут, рядом – сырое и соленое, и она как наяву дышала его одурманивающим запахом.
Манька ахнула и подумала радостно: неужто это я?
И как только подумала, сон на нее обиделся, не иначе – вдруг начал выталкивать из себя, потому что ей такие сны не полагались…
Сон был чужой – Манька это сразу поняла, но из сна уходить не хотела, воспротивившись, и сразу почувствовала себя заключенной в чужом теле, где-то в животе у человека, который какое-то время еще продолжал парить над полем, но оболочка уже не принадлежала ей, и Манька отчаянно позавидовала тому, кто наслаждался где-то там, далеко – уж слишком сон был реальным.
Проснулась она с тяжелым чувством обреченности. Поначалу, когда она только собиралась в это удивительное странствие, все казалось легко. Легко топать в железе, легко тащить на спине запаски, и думалось, что выйдет она за огороды, а Радиоведущая – вот она!
Да не тут-то было!
О железный каравай она уже в который раз обломала все зубы. Дьявол обещал, что новые ломаться не будут, но ломались. Да так быстро, что едва из десны успевали показаться. Ну хоть росли! И почти не убывало железо, плохо стачиваясь о снег и убивая желание жить, все так же мозолило и снашивало мясо до кости. И получалось, не она железо, а железо ее изнашивает.
И домой бы воротиться, да куда? Если Дьявол не обманул, не было у нее больше дома – сгорела ее сараюшка. Когда-то этот сгнивший дом достался ей в наследство от бабки-опекунши. В двенадцать лет старушка решила продать ее на потеху собутыльникам, пришлось из дома сбежать. Работала на ферме – убирала за коровами, там же спала, в каморке и на сене под навесом, зато молоко было досыта, доярки хлебом подкармливали, иногда одежду давали – и школу не бросила, мечтая о том, что когда-нибудь станет большим и уважаемым человеком. А в середине зимы опекунша напилась пьяной и замерзла под забором. Искать и тащить ее домой оказалось некому.
Но никто стараний ее не оценил, и не было в деревне людей, которые бы согласились ее приютить. С таким грузом жизнь среди людей будет не легче, чем здесь, в глухом лесу. Странствие же, по крайне мере, делало ее жизнь непредсказуемой.
К слову сказать, когда ее гнали, Манька не обижалась. С голодухи железный каравай казался вкуснее. Худо ли бедно, одну четверть она осилила, и, если так пойдет дальше, лет через шесть все три каравая осилит. Срок большой, но начало ему положено – и где-то далеко, как свет в туннеле, маячил конец.
Шалаш остыл, уголья потухли, и костер теплился едва-едва. Дьявол экономил дрова, собранные накануне и держал костер не для обогрева, а отпугнуть хищников. Утро давно прошло, но метель закончилась – пора было собираться в дорогу. Она каждый день надеялась, что, наконец, выберется из этого проклятущего бесконечного Зачарованного Леса, но надежда была напрасной. Дьявол сказал, что он заканчивается у подножия Неизведанных Гор, а до гор по карте было еще ой как далеко! И охотничьи домики давно не попадались, крупа и соль подошли к концу, а хомячьи норы – глубоко под снегом, не доберешься, да и земля промерзла, ни топор, ни посох ее не берет.
Но, с учетом недавнего ночного разговора, может это не так плохо?
Господи, где ее только не носило! Места были разные – жизнь одинаковая!
И люди…
Вспомнив про вампиров, жить сразу расхотелось. Прошлым днем мела метель, и у нее было время подумать. Сомнения и размышления привели к тому, что нельзя умирать с долгами, лучше попытаться отравить жизнь отравляющим настолько, насколько получится, тогда жизнь не будет прожита зря, а смерть бесцельной. Главное, начало было положено: колодец и Кикимора не так много, но не так мало. Во-первых, объяснилась с драконами Благодетельницы, во-вторых, отплатила Кикиморе за изведенную скотину. И если раньше у нее оставалось перед Идеальной Женщиной какое-то чувство вины за убиенную тетушку, то на утро она встала со странным чувством свободы. Может, еще бы чего надумала, но пришлось идти ловить рыбу, чтобы не помереть с голоду.
Первой здравой мыслью после пробуждения была мысль запастись где-нибудь по дороге осиновыми кольями – единственное пока доступное ей оружие. Если сказки не врали про нежить, значит, и про остальное тоже. Методов против вампиров в сказаниях перечислили немного: колья из проклятого дерева, огонь, святая вода, кресты и солнце.
Но как-то странно, словно во дворце печки не топили, или как будто вампиры не ходили в церковь. Все четыре идеологии славили Благодетельницу – чего ей от них бегать?
Или святая вода?
Про воду Манька уже не сомневалась, есть только одна вода – живая, которая могла напугать вампиров, та самая, из колодца, которая лечила ее. И если раньше она почти смирилась с утратой заветной бутыли, то теперь с новой силой пожалела о своей беспечности, что не наполнила живой водой все пузырьки и емкости и не рассовала ее по всем потайным местам.
Натянула железные обутки, взвалила на плечи мешок, взяла в руку посох – и жизнь сразу показалась гнусной до неприличия. И даже услышала, как всеобщая Благодетельница опять расхваливает себя в эфире, наталкивая на тоскливые размышления. Грустные мысли ей сейчас были как раз не с ноги и короче дорогу не делали. До вечера надо было успеть найти новое укрытие, а еще найти еду на ужин. Последнюю неделю снег валил и валил, запасы давно не пополняли, отдел для еды в котомке был пустым, рыбы поймали немного, много перекатов, где вода не замерзла, рыба тусовалась там, а близко к ним не подойти – затянет под лед, не вылезешь.
Где-то недалеко завыли волки, – стая провожала ее.
Сердце ушло в пятки.
Рядом топал Дьявол. Только, если звери накинутся, какая от него помощь? Вряд ли стая напугается сорванной и брошенной ветром ветки. Наслать дождь или нагнать тучи, или наоборот, разогнать – это он мог, даже поднять бурю или подбросить хворост, если тот был рядом, но, когда заканчивался, обычно, стараясь себя не утруждать, ломал и гнал сучья ветром. Последний вариант у Дьявола получался криво-косо: летела, как правило, не одна ветка, а все сразу, закручивались в смерч, и костер разлетался углями на все четыре стороны. Ладно хоть позволил сплести себе лыжи, которые удерживали ее на снегу. Она голову сломала, придумывая такие, чтобы эти лыжи не мешали башмакам снашиваться, хотя снашивались они, разве что, когда она по льду скользила. Ну да бог с ними, сносит, когда лето наступит. Получились не лыжи, а снегоступы – тяжелые, громоздкие и постоянно ломались. Чтобы соорудить что-то приличное, нужен был инструмент, о котором она могла лишь мечтать.