После бунта старуха явно затаила злобу: слова сочились как яд через скрежещущие зубы. В голосе – плохо скрытая угроза, взгляд источал ничем не прикрытое презрение и почти ненависть, Манька чувствовал, что от желания заставить ее плюнуть в колодец старуха не отказалась, затаив в уме какой-то план. Ладони сжимались в кулаки, будто она готовилась придушить ее прямо здесь и сейчас, но предвкушение чего-то более мучительного останавливало. Больше всего сейчас Баба Яга напомнила ей кузнеца господина Упыреева, который принимал ее на работу, чтобы потом, когда подходило время платить, оштрафовать за какую-нибудь надуманную провинность или порчу, чтобы она ему втрое больше осталась должна.
– Что в них особенного, дрова как дрова.
Баба Яга зачерпнула ведром воды из бочки и плеснула прямо в печь на поленья. Поднялся пар, жар, а когда все рассеялось, поленья горели по-прежнему.
Манька восхищенно округлила глаза, проявив к поленьям повышенный интерес.
– Круто! А я и не знала, что такие бывают.… – мысли ее тут же повернули в свою сторону, где и как применить их в дороге и каким образом отщипнуть от поленьев лучину, пока Баба Яга не видит.
Перебрав всевозможные способы их транспортировки, она пожалела: если поленья все время горят, да еще с таким жаром, тащить их с собой вряд ли получится, но, если бы такие дома иметь, так и дров не надо – это ж какая экономия! Как тут не позавидуешь?
Зато Баба Яга, уловив ее интерес, сразу обвинила ее во всех грехах, начав торговаться.
– Вот и узнала! Благодетельнице, Маня, принадлежат они, – старуха семенила за ней, заложив руки за спину, с какой-то глубокой, плохо скрываемой радостью, которую Манька списала на гордость за столь ценные поленья. – Есть у нее и скатерти-самобранки, и сапоги-скороходы, и блюдечки с голубой каемочкой, на котором все царство-государство рассмотреть можно, как на ладони. Тебе разве доступно такое богатство? Но будет доступно, если в колодец плюнешь. Одно полено сразу тебе отдам. Представь, живешь ты – и голова о дровах не болит, – как будто прочитала она Манькины мысли.
– Нет, мне не надо, оставьте себе, у меня и без того ноша тяжелая, а тут еще горящее полено тащить… И вообще, я, наверное, в теплых краях поселюсь, после встречи с Ее Величеством. Долгое лето, фрукты круглый год… Хватит с меня зимы, – размечталась она.
Потеряв к поленьям интерес, Манька отвернулась, снимая с себя котомку и вязанку и складывая нехитрый скарб на лавке в углу парной, выставив за дверь в предбанник ненужную лампу. Сложила на поддон на пологе шампунь и мыло, повертела в руках веник, замочив его в тазу.
– Хорошо в нашем царстве-государстве люди живут, у которых голова на плечах… – Баба Яга стояла посредине и рассматривала ее с подозрением. – Кто бы стал со мной спорить, попроси я плюнуть в колодец? – подкатив с другой стороны, уже более миролюбиво вопросила она, качая осуждающе головой. – А увидела бы, как вода тебя отвергает, и сразу поняла бы, о чем тебе умные люди толкуют. Ведь не во зло, добра желая. Еще не поздно исправиться, – голос у старухи вдруг стал ласковый-ласковый, слезно-сочувствующий.
Манька промолчала, даже не взглянув в сторону Бабы Яги.
– Маня, ты сотни верст прошла, одна, в железо обутая, ради светлого будущего. И вот оно, будущее, ждет тебя, осталось пару шагов ступить да стряхнуть с себя невзгоды и горести, так что ж ты упираешься, дитятко?! Я ведь к тебе с открытым сердцем, со всею душою, как к родной кровиночке…
Манька вдруг поймала себя на том, что ей отчаянно захотелось рассказать старухе о своих нечеловеческих муках, и даже покаяться в убийстве Кикиморы, будто сыворотку правды выпила, и даже мысленные уговоры самой себя молчать действовали как-то слабо и неубедительно, но внезапно взгляд ее упал на Дьявола, который скромно сидел в уголке, орошая лицо крупными слезами, влюбленно и благоговейно глядя на Бабу Ягу.
– Нет! – ее ответ прозвучал твердо. – Утро вечера мудренее, куда ж вы так торопитесь?
– Жизнь, Маня, не человеком отмерена. А вдруг завтра не будет? Вдруг скажет Господь: «Все, переполнила ты мерзостью своей чашу терпения»? И умрешь с гноем в уме и в сердце, лишенная радости войти в Царствие Небесное аки луч света в темное царство? Ведь и я была как ты, могилу себе копала, но добрые люди отмыли, очистили, волшебству научили, радость вернули.
– Бабушка Яга, давайте не будем смотреть внутренности прямо сейчас, а то мне спать хочется, упарилась я тут, выйду на улицу – враз застужусь. Пользы от меня сейчас никакой. Если простужусь, завтра точно не будет. Скоро полночь наступит, я в это время сплю давно. Вы идите, не ждите меня, я тут, в предбаннике переночую. Тут тепло и места много. Или в лес вернусь, только обсохну.
– Ну, завтра, так завтра… Вижу, бесполезно тебя уговаривать. А жаль, добровольно должна была плюнуть, от чистого сердца. Ну да ничего, вот подведу тебя завтра к зеркалу, посмотришь, как черна внутренность твоя, согласишься не только плюнуть, но и с внутренностью той расстаться с радостью, еще и просить будешь! Вампир ты, Маня, истинный вампир, кровушку людскую пьешь, потому как увидишь человека хозяйственного, крепкого на ногах, сразу мечтаешь к нему присосаться, а сама ты ни на что не годная, ни к чему не приспособленная, ничему не обученная, но думаешь, будто людям ровня.
Бабу Ягу как будто подменили: сердечность слетела с нее, как сорванный порывом ветра пух с одуванчика. Но мякиной обвинений Манька была сыта по горло: кузнец Упыреев тоже обвинял ее и в лености, и в безграмотности, и в алчности, когда хотел на зарплате сэкономить, а если не соглашалась, сразу зверел – чуть до драки дело не доходило. Аттестат об образовании и прочитанные ею книги очков ей не добавляли, грамотностью он считал умение людям пыль в глаза пустить и обмануть себе на пользу.
На всякий случай она отошла от котла с кипятком подальше: не приведи господи, сунет старуха головой в кипяток и сварит заживо – кузнец Упыреев запросто мог бы, попадись она ему под горячую руку. Баба Яга не кузнец Упыреев, но про Баб Яг в сказаниях всякое говорили: будто усаживают людей на широкую лопату и суют в печь, чтобы поджарить и съесть потом. Но были и другие: кормили, поили, в бане мыли, снабжали клубочком, который катился в нужное место, или тем же блюдечком с голубой каемочкой, которых у Благодетельницы, по словам Бабы Яги, было пруд пруди.
Или пропуском…
Судя по тому, как хозяйка настойчиво пыталась помыть ее в бане, ей попалась относительно добрая Баба Яга, но с уклоном в злую сторону, судя по стараниям наклеить обличающие ярлыки и желанию занизить самооценку клиента. Так что ждать от нее можно было все, что угодно – и доброе, и худое.
– Это я-то вампир? – зыркнула Манька, доставая из котомки сменное белье. – Я своей кровью давлюсь, не чужой – вампирами от этого не становятся. Привыкли голову имуществом мерить, а Спаситель Йеся богаче жил?! Так же бродяжничал. Правильно, голова у вас есть. Может, потому, что умеете переложить свое иго на другие головы? Так что, кто вампир, мы еще посмотрим! – пригрозила она, подвигая к себе посох. – И не надо меня зеркалом пугать, я в зеркале сто раз себя видела.
Баба Яга подавилась ее наглостью, а Дьявол изумленно вытаращил глаза.
– Ну ты загнула! – не выдержал он. – Стали бы царские воины одежды после пинков делить, будь они не золотом вышиты! Тебя на порог пустили, а ты сразу в красный угол, да со своим уставом! Напоили, накормили, в бане моют, спать укладывают, а ты только и думаешь, как воду или полено украсть! Ты зачем святую гостеприимную женщину обижаешь? Мало тебе Кикиморы?
– Я не за милостью, а на место поставить… – ответила Манька Дьяволу и прикусила язык, заметив ошалевший и расширенный взгляд Бабы Яги, изменившейся в лице.
– Что?! – вскрикнула она, наливаясь кровью. – Кого ты собралась на место ставить?!
Манька внезапно увидела только старушечье, изрытое глубокими морщинами лицо с выпирающими скулами, утыканное бородавками, словно наваждение с нее слетело.
Или со своих зашоренных глаз…
– Я крепко на земле стою, костью в землю врастая – земля мне силы дает! – вперила в нее старуха пронзительный взор, выплевывая слова яростно искривленными губами. – Ей без меня никак, голоса не останется! А ты – срубленное дерево! Во, как гнильцой пахнуло, даже Бога помянуть не убоялась! Да как земля носит такую окаянную безбожницу?
Манька взглянула на нее хмуро, понимая, что ляпнула не то, но оправдываться поздно.
– Вросла, говоришь, костью… силу дает… вот бы и вылечила ее! А то там свалка, тут свалка , а здесь – токсичная свалка… Пожалели бы землю-то! – укорила она мягко Бабу Ягу. – На что ей такой голос, который только собой похваляется? Посмотрю я, что скажут Их Величества, когда узнают, как вы браконьеров покрываете и мзду берете! Видела я, за сундуком! – пошла она ва-банк. – Распустились тут, без государственного присмотра. Но если пропуск выпишите, может и промолчу, потому что все вы одним мором мазаны и наказать вас все равно не накажут, но осадочек-то останется.
– А у нас, Маня, все по закону, на каждую шкурку лицензия дадена! Ты мне не грози, я не таких усмиряла, не с такими справлялась, – рассмеялась Баба Яга. – Ох, ядовитое нутро – тем слаще избавление! Вижу, не будет пользы от мудрости моей, мышиная возня… Выпишу я тебе пропуск, прямо к утру и выпишу! А колодец… подождет… много вас таких тут шастает!
Поджимая губы и не сказавши больше ни слова, Баба Яга попятилась назад, хлопнув дверью.
Дьявол бросился за нею, то ли извиняться, то ли успокаивать.
Манька проводила их обоих тяжелым взглядом, сняла с себя одежду, набрала в таз воды, окатилась, набрала еще, с удовольствием намылилась душистым мылом. Достала веник и начала хлестать себя по ногам, по спине, по груди. Блаженство распаренного тела доставало до самых костей. Окатилась, смывая грязь и пот, жалея, что вода не из колодца, повернулась за водой и чуть не налетела на Дьявола.
Дьявол был явно не в себе.