А она?..
Год назад ее знания ограничивались тем, что она прочитала в книгах, написанных рукой вампира, ибо человек изживался, труды его оставались тайной для народа.
Много ли она поумнела с тех пор?
Кому как не ей знать, что мысли, которые прививал Дьявол, улетучивались, как только первый луч солнца касался ее головы. В том-то и дело, что лучи были снаружи, Дьявольская истина ни на миллиметр не приближала ее разумному началу в делах житейских. Взять ту же соболиную шубу Бабы Яги: отказался бы вампир от удобства только потому, что совесть не позволила?
В последнее время она чувствовала, что надо измениться самой, в себе. Например, Дьявол не мучился совестью, когда она коченела от мороза, накрывая плащом лишь изредка и только краешком. А был он у него целебный и с волшебными свойствами. Она словно проваливалась в другие измерения. Мерещиться начинало всякое: то галактика на нее наползет, и проскочит она миллиарды звезд, то застрянет в каком-то месте – черная громада, где варится такое варево, что не опишешь словами, и плющить начинало, а то привидится город, который не мог существовать на земле. А если вокруг себя из-под плаща посмотреть, то все виделось в серебристых струях света, и тепло под ним было. Только Дьявол сотни причин придумывал, чтобы с нею не делиться, не мучила его совесть, что ей после железа надо каждый вечер лечиться.
Но умнее-то не стала!
И что удивляться, что люди подумали и порешили: пусть будет вампир! Грозное Дьявольское развенчание на долгие времена никого не радовало. Какой Бог, если пришел, враги ее целы, и он за них горой? И там у него правило, и тут правило, и сюда не суйся, и туда не положено. Что от него ждать, непонятно, а кто мог запретить Богу? Если ты Бог, грозно с неба метни молнию в того же ближнего, и не надо будет искать его по белу свету. Но она думала, как человек.
Может, отказался от нее ближний, потому что она – круглая сирота?
От этих мыслей становилось больно. Но мысль восстать показалась ей абсурдной. Нет, она не винила его: если бы ее сделали вампиром, разве не радовалась бы, что каждый к ней по-доброму? Разве захотела бы иметь душу, от которой одно горе? А горя в ее жизни было столько, что не одна душа не выдержит…
Манька уже не сомневалась, что ярость Дьявола обрушилась на людей, потому что имя его было предано забвению. Но вот она перед ним, протягивает руки, разве он торопится снять с нее оковы? Даже то, что очистила мир от Кикиморы и Бабы Яги, погубивших десятки жизней, не радует. Легкое опьянение выветрилось, наступило мучительное похмелье – смятение, тревога, раскаяние. Вампир чувствует иное, он бы радовался по истечении времени, а быть проклятым – чувствовать боль. И то, что Дьявол расстраивался, что вампиры спят и не торопятся посчитаться с нею, лишь усугубляло чувство вины.
Тогда зачем Дьявол рассказывал ей об этом?
Еще хуже становилась ее жизнь в свете его истины. Сносит она железо, не сносит, дойдет ли до Благодетельницы – куда бы не ступила, вампиры всюду будут издеваться над нею. Люди бежали от них народами, кричали в небо: «Помогите!» На плато, на самом видном месте, еще сохранился крик о помощи. Она видела рисунки, но только сейчас поняла их значение: спираль, решетка и звери. А ведь у них еще были жрецы, знания которых не ограничивались только тем, что вампиры топчут землю.
Как заставить замолчать радио? Как уйти от лица вампира и схоронить себя среди людей? Как снять наложенное на нее иго? Как заставить гореть в огне самого вампира?
Она не могла ответить. Она даже не знала, что чувствует вампир – не умела поставить себя на его место. Проникновенные голоса древних вампиров тащили целый воз чувств, но разве жили вампиры по своему слову? Слово для них было как меч, которым могли проткнуть человека, и полагался человек на это слово, и умирал, когда начинал понимать, что его раздели. Это раньше обещанное слово не летало воробьем, а кто их сейчас считает?
А если она ничего не знает, какой смысл гоняться за синей птицей?
Ее мир – это она сама и ее душа. Она всегда думала, что душа – голос совести. А получилось, нет – люди там… Так что же, нужно было пройти мимо нищего? Или ударить работодателя, как он ударил ее? Или убить собаку у соседа, как он у нее? Тогда и в Дьявола надо плюнуть, он тоже ждет ее смерти.
– А ты разве, не нищая? – огонь костра тонул в глазах Дьявола, освещая его грусть. – Нищая подает нищему… Что, не нашлось щедрого вампира? И кто сказал, что я веду тебя на смерть? Еще не известно, чем закончится ваше противостояние. Я поставил бы на тебя, если б сносила железо. Люди безропотно несут крест, а он зачастую продиктован идолами, ведущими радиопередачи прямо в ум. Раньше люди обрезали крайнюю плоть сердечных объяснений, голые факты и анализ объективно существующих причин были им опорой, а теперь радуются, что сердце обещает награду. Но в сердце нет мозговых извилин. Там узел, куда приходит информация от матричной памяти. Любовь должна исходит от сознания, а не от сердца. И каждый день убеждаюсь, что сознание человека не способно ни любить, ни анализировать факты.
– А что делать-то?
– Искать Нечестивого Бога внутри себя каждый день.
– А как?
– Спроси себя, как и какого человека любить, пусть сердце скажет. Оно скажет, но сознание увидит обман. А если каждый день говорить себе, что это обман, любой обман рассыплется.
Манька прислушалась к себе, отключив вмешательство сознания. Теперь она знала, чтобы что-то услышать в себе, она должна была только наблюдать, не вмешиваясь.
Сначала не было ничего, одна тяжесть, будто сердце сжимали в руке, и смятение, а потом нахлынули человеческие чувства, которые она иногда принимала за свои. Нечто внутри нее страстно желало крепких объятий, жертвенности. Оно не только желало, оно как будто любило ее, шутило, хоть она и не слышала слов, но нотки веселья присутствовали… И были там мужчина и женщина. Она даже не сразу поняла, что это они любят друг друга, а ее там нет. И они не оставляли выбора, потому что в чувствах их была уверенность, будто они жили друг с другом и говорили между собой, но слова только угадывались, как смысловая нагрузка на чувственное восприятие. Определить, что конкретно было сказано, казалось невозможным.
– А ты им дерьма предложи! – посоветовал Дьявол. – Прокисший борщ на голову вылей… Мусорный пакет пусть вынесет… Сковородкой припечатай!
Минут пять Манька усиленно моделировала ситуацию, отравляя любовь бытовыми трудностями. К испытаниям ее любовь оказалась не готова. Голубки то исчезали из поля зрения, то отчаянно сопротивлялись, упорно не желая меняться, то выставлялись в ее пространстве в другом месте в новом качестве, меняя не только местоположение, но и направление обращения, что было совсем необъяснимо.
И вдруг…
«Господи, я обращаюсь к тебе с огромной любовью, и душа моя предстала перед тобой, охваченная радостью и… Вот жена моя, плоть от плоти моей, судьба моя и жизнь моя, обрученная до конца моих дней… приди к нам и стань нашей семьей, нашим ангелом-хранителем…»
Голос прозвучал так ясно, как будто Манька услышала его прямо над совей головой. Сама она в это время чувствовала себя погано. Было ощущение, что ее отравили. Во теле скованность, неприятная тошнота и тяжесть в подреберье, будто лежит при смерти. Мерзкое чувство пришло и ушло. Впервые в жизни она вспомнила, словно порвалась завеса. Значит, внутренняя глухота не была врожденной. Она попыталась так же вспомнить что-нибудь еще, но там, внутри, снова было темно, тяжело и пусто, и мысли потонули во мраке.
– Это что было?! – испуганно вскинулась она.
– Богатые наследники, чистые и незапятнанные… Воспоминания о них. Не сама, конечно, вспомнила, я помог, но, если каждый день тренировать извилины, рано или поздно цепочки разрушенной памяти восстановятся.
– Пойду-ка я спать, – залезла она в шалаш. Метель немного поутихла, ветер стих, и не снег, а капли дождя стучали ровно, с шуршанием стекая на землю по разлапистым ветвям вековой ели. И она почти заснула, когда вдруг совсем повалилось не одно, а несколько деревьев.
Мысли мгновенно испарились, она подскочила как ужаленная. В страхе выскочила из шалаша, и, к своему ужасу, увидела, что неподалеку, в пределах видимости костра, часть деревьев раздвинулась, а некоторые повалены так, будто на них наступили, и те примялись под тяжестью, словно сухая трава.
Голова сразу стала ясной.
– Это так запинываются! – бледная, как смерть, вскрикнула она, обеими руками указывая на образовавшийся валежник. Дьявол еще не ложился. Наверное, в этом не было смысла – ночь почти закончилась, стало светло, но из-за непогоды, которая в небе еще была снегом, а здесь уже проливалась дождем, видимость оставалась нулевая.
Дьявол взглянул на нее и зевнул, зябко кутаясь в плащ.
– Это избушки Бабы-Яги. За нами плетутся. Сиротами остались. Хотя, наверное, понимают теперь, что Баба Яга их не шибко ценила… Они ж как курицы, кроме того, больные обе…
– В смысле? – ошарашено уставилась Манька на Дьявола. – Почему больные?
– В одной свинья разлагается, во второй трупы развешаны по всем видимым и не видимым местам. Трупный яд кого хочешь больным сделает… А ты б на их месте здоровая была? – развел Дьявол руками, объясняя очевидное.
– Ну, так… может, похоронить их? – предложила Манька растерянно.
Дьявол неопределенно пожал плечами, давая понять, что он в этом не участвует.
– Вот, значит, как! – она уперла руки в бока. – Опять в кусты? Кофеями с Помазанниками давиться?! Ну ты и… – запнулась, подбирая приличное слово.
Дьявол протяжно зевнул.
– Я не могу тебе помочь. У меня на мертвечину жуткая аллергия, делаю разное и сею ужасы… – доверительно открыл он ей секрет своего недуга.
– А нечисть твоя – не мертвечина? – разозлилась она в конец.
Мысленно проклиная Дьявола и всю его Дьявольскую натуру, Манька сплюнула и зашагала в сторону изб. Как всегда, прикинулся шлангом. И не докажешь, что совсем недавно умел и стол собрать, и рыбу приготовить, и даже следы иногда на земле оставлял. Манька уже развенчала Дьявола во всех ипостасях: сам-то чем лучше вампира?! Чем ему мертвецы не угодили, эти хоть на людей не набрасываются.