Изба заскрипела, выказывая расстроенные чувства.
Причина стала понятной чуть позже, когда изба бесцеремонно выдернула у Маньки из-под носа очередное ухо и отбросила его в мешок. Как это произошло, Манька тоже не поняла, просто ухо некая сила выдернула из рук и, пролетев по воздуху, ухо оказалось в мешке. По столу проехалась сырая мыльная тряпка, потом еще раз уже сухая и чистая, а потом на столешницу легла чистая выбеленная скатерть, вышитая узорами, как те, что украшали колодец. А дальше стол уставился разными яствами, на которые Манька не могла смотреть без одури. Толстые пышные рыбники, пироги с зеленым луком и свежими грибами, которые росли на опушке пузатым воинством, баранки, булочки, вареная и печеная рыба, икра красная и черная, щи, борщи, сладкая патока, медовуха, медовые пряники…
Что-то из этого, самое лучшее, изба сложила на поднос, закрывая рушником.
Манька вжалась в лавку, глотая слюни…
Изба готовила не для нее, ясно, как день божий… Узорные деревянные тарелки, покрытые росписью, легли друг на друга, но не с ее стороны, а с противоположного краю. К ним приложились две деревянные ложки, большая и маленькая, две кружки… По избе проехался пыхающий самовар, подпрыгнул в воздухе и опустился на салфетку, рядом опустилась ваза с разными лепестками и листьями. К столу подъехал стул, на который опустилась подушечка, на мешок с ушами упало покрывало, прикрывая и два ведра с умершими ушами, которые она уже успела прослушать.
И как раз в это время в дверь постучали…
Манька вздрогнула и уставилась на дверь с испугом, понимая, что интеллект избы не позволит ей устрашить дорогого гостя…
Дверь открылась, в избу вошло странное зеленоватое существо, прикрытое суровым полотнищем, сплетенным из стеблей водных растений. Сам он был выше Маньки на голову, сухожильный, с водянистыми, как у рыбы глазами, слегка навыкате, и чуть раскосыми, но глаза искрились и были живыми.
Руки обычные, только пальцы чуть длиннее и с перепонками, ноги – как ласты, кожа у существа была влажная, очень эластичная, на голове – зеленые волосы, связанные в пучок, и каждый волос казался очень толстым. Острый нос и широкие густые брови из сплетенных волосьев, придавал его лицу некоторые птичьи черты. Он был старый, морщины на лице, как реки, бороздили высокий лоб и худые скулы, но по-молодому на складках губ играли ямочки, и еще одна на остром подбородке.
Гость, не обращая на нее внимания, прошлепал к столу и уселся на стул, окидывая взглядом приготовленные для него угощения. Губастый рот растянулся в широкой улыбке, обнажив острые, как бритва, зубы с небольшими клыками и широкими резцами.
– А ты, Маня, что же не ешь? – спросил гость, будто только что ее заметил.
Манька замотала головой, очень удивившись, что голос его был настолько приятен, будто она услышала звон капели или бьющихся друг об друга сосулек.
– Так это… – растерянно и расстроено выдавила она из себя, слегка заикаясь, – меня это… не пригласили.
– Так, – незнакомец уперся рукой о колено и пристально посмотрел на нее, чуть наклонившись над столом и приблизив к ней лицо. – Сколько раз ты отказывалась от угощения?
– Так это… – едва слышно выговорила она, – здесь это… покойники…
– А помянуть их разве не следует? Изба-то тут при чем? – грозно спросил незнакомец и мудро заметил: – У тебя, я смотрю, вампиры склеп устроили, но ведь изба тобой не брезгует!
– Так это… – Манька окинула стол взглядом, подавившись слюной. В дорогом ресторане Благодетелей так не потчевали. Она половины из того, что было на столе, в жизни не пробовала. – Я разве против? А как мне… – она кивнула на печку
Перед Манькой брякнулись на стол две точно такие же тарелки и ложки, а чуть погодя прилетели кружки.
– Наоборот, мне изба нравится, но много нечисти, – пожаловалась она, выбирая с чего начать. Глаза разбегались, попробовать хотелось и то, и это. – Вот поборем…
– А до «поборем» разве жить не надо? Давно я, Маня, за тобой наблюдаю, хорошее дело делаешь. И хороший Учитель у тебя.
– А вы кто? – спросила Манька, откусив рыбный пирог и заедая его ложкой наваристой ухи.
– Водяной я, – ответил незнакомец, привстав со стула и поклонившись.
– Водяно-о-ой? – изумилась Манька. – А разве они бывают?!
– Бывают-бывают! Мы ведь с избой давно дружим. Она на новое место, и я решил поближе перебраться. Привык, знаешь ли, к пирогам, дочки мои привыкли, а река – она большая. На старом месте водяных много развелось, а тут все больше в озере селятся – просторно там, и чисто.
– А почему вас в реке не видно?
Водяной усмехнулся.
– Это как смотреть!
Так, за разговорами, она не заметила, как добрая половина угощений была выпита и съедена. О жизни водяных Манька узнала много нового. Оказалось, они обживают место и всеми силами берегут его, охраняя мальков и всякую живность, а еще прибирают сети и мусор, когда человек загаживает реку. И когда водяной не справляется и умирает, река тоже начинает умирать, а рыба из реки уходит. Изба кормила водяного пирогами, а водяной приносил избе рыбу, и когда Дьявол свистел, именно водяные приходили на зов и выгоняли раков на берег, чтобы облегчить ее участь.
Выходит, водяные были добрыми.
– Так это рыба не сама?
– Помилуй, Господи, да как же… рыба не глупое существо, умнее некоторых людей.
Когда вернулся Дьявол, Манька ничуть не удивилась, когда они поприветствовали друг друга, как старые знакомые. Водяной поклонился Дьяволу, и все молчком. Она догадалась, что разговаривают они телепатически. На том самом незнакомом языке, на котором разговаривали и избы, и уши, и глаза, и древние вампиры… И, в общем-то, радио… И даже человек, который и слышал, и землей понимал, а сознанием не уразумел.
Дьявол, за то время, пока искоренял зло, проголодался, и навалился на еду, быстро умяв последние пироги. И пока старые знакомые попивали медовуху, Манька убрала со стола, помыла посуду и аккуратно сложила ее на полку. Привыкнуть к самостоятельности избы она еще не успела, и когда складывалась скатерть, или летела к ней чашка, чувствовала себя немного лишней.
– Не парься, – заметил Дьявол ее состояние. – Изба дана человеку для счастья. Каждый человек волен искоренять в себе зло, а когда мы с тобой другим делом заняты, что же ей, нас дожидаться? Вон, и человек себя разными приспособлениями от работы освобождает. Чего надсажаться, если можно водопровод в избу подвести? Ведь и водопровод придуман раньше, чем человек появился. Какую реку ни возьми, чем не водопровод?
Манька покосилась на печку.
Все: и Дьявол, и водяной – обращались именно к печке, и, наверное, именно там у избы было сознание. Уж больно ей избы нравились, но как поверишь, что избы, напичканные всеми человеческими приспособлениями ее приветили. «Это не всякий богатый человек может свой дом так техникой оснастить! Один инструмент каких денег стоит!» – думала Манька. Но стоило заметить мешок с ушами, как она тут же одумалась: не хозяйкой она в избу пришла, а другом, друга изба и встречала пирогами, а дружба дорогого стоит, когда не ты, а тебя другом назвали.
Водяной, заметив, что одежда на нем совсем высохла, засобирался. Дьявол ушел вместе с ним, прихватив два ведра со студенистыми ушами, а Манька вернулась к тому, с чего начала утро – к разбору ушей. Работы ей хватило до самого вечера, и когда изба накрыла ужин, не отказалась, пригласив Дьявола, который принес с собой небольшой кусок железного каравая.
К ночи она с ушами закончила. Последние свалили в яму и присыпали землей. Она хотела закопать яму, но Дьявол посоветовал оставить, как есть: яма еще могла пригодиться, да и дождем землю размочило так, что глина сразу налипла на лопату и на ноги.
Смотреть избы было решено с утра.
До полнолуния оставалось две недели – ночь у Маньки была не спокойнее предыдущих. Но на следующий день утро выдалось на удивление ясным, и когда она вышла и пробежалась вдоль опушки, с удивлением отметила, что на поляне зреет малина и земляника, и черемуха вот-вот станет черной.
Земля, согретая неугасимым поленом, жила своей жизнью…
На обратном пути она набрала корзину отборных грибов, наскоро почистила и оставила в избе, накрыв салфеткой. И поняла, что изба занялась грибами, когда зашла второй раз и увидела, что они залиты водой. Пирожки. Наверное, настряпает, а готовила изба так, что любой шеф-повар позавидует.
Глава 20. Жар-птицы Фениксы
На этот раз до шпиона добраться удалось легко. Только больно. Но к боли Манька привыкла, как йог, который истязание тела считает посвящением себя в высокие слои нематериальной основы. Она так не считала, но истязание от этого не прекращалось, ибо истязала себя не она, а нечисть и ее произведения.
Над дверьми, откуда Манька первый раз услышала голоса, как раз было чисто, а вот слева и справа нашлись два тайных помещения, куда провел ее Дьявол. И когда она увидела, кто ведет разведку – ей стало плохо. Если бы Дьявол в это время не имел своей выгоды в том, чтобы она, увидев развернувшуюся перед ней картину, не повредилась в уме, вряд ли голова ее смогла бы выдержать такое.
И в том и в другом помещении горели костры, и в каждом лежала щепка неугасимого полена, которая поддерживала огонь и жизнь в умирающих людях, подвязанных за руки или за ноги. Полутрупы висели обуглившиеся и полусгнившие, но голова их оставалась не обгоревшей, и эти головы жили своей необыкновенной жизнью, которая у них когда-то была. Они вели себя не хуже и не лучше чертей, но не раздувались, а только с каждой проговоренной фразой обгорали все больше, пока не замолкали на какое-то время, за которое огонь наполнял их новой жизнью, и, просыпаясь, снова проживали короткий отрезок времени, пока их тела становились черным и неживым. Проживали точно так же, как предыдущий отрезок времени: оживали, проговаривали, умирали, оживали, проговаривали, умирали…
Манька заметила, что они повторяют одно и то же, будто в забытьи, и разговаривали, в основном, сами с собой. То хвались, то жаловались, то умоляли, то протягивали к кому-то руки, а то, что совсем непонятно, порочили самих себя или исторгали вопль, или прощались с жизнью, или грозились убить, и, судя по их лицам и движениям, думали, что убивают. Иногда они висели и леж