Дьявол за то время, пока искоренял зло, проголодался, и навалился на еду, быстро умяв со стола последние пироги. Пока Дьявол и водяной сидели и попивали медовуху, Манька убрала со стола, помыла посуду и аккуратно сложила ее на полку. Привыкнуть к самостоятельности избы она еще не успела, и когда складывалась скатерть, или летела к ней чашка, чувствовала себя немного лишней.
Но изба думала по другому.
— Брось, — сказал Дьявол, заметив ее состояние, — изба дана человеку на счастье. Каждый человек волен искоренять в себе зло, а когда мы с тобой другим делом заняты, что же ей, нас дожидаться? Вон и по-другому человек себя разными приспособлениями от работы освобождает! Да чего же надсажаться-то, если можно водопровод в избу подвести? Ведь и водопровод придуман раньше, чем человек появился! Возьми ту же реку… А подземные озера!
Манька покосилась на печку.
Все: и Дьявол, и водяной — обращались именно к печке, когда разговаривали с избой, и, наверное, именно там у нее было сознание.
Уж больно ей изба нравилась, но разве поверишь, если изба всеми приспособлениями человека напичкана сверху донизу — и вот такая изба ее приветила? «Это и богатый человек, — думала Манька, — не всякий мог себе позволить, а она кто?» Но стоило ей заметить мешок с ушами, как она тут же одумалась: не хозяйкой она в избу пришла, а другом, друга изба и встречала пирогами, а дружба дорогого стоит, когда не ты, а тебя другом назвали.
Водяной, заметив, что одежда на нем совсем высохла, засобирался и ушел.
Дьявол ушел тоже, прихватив два ведра со студенистыми ушами, а Манька вернулась к тому, с чего начала утро — к разбору ушей.
Работы ей хватило до самого вечера, и когда изба накрыла ей ужин, не отказалась, пригласив Дьявола, который принес с собой небольшой кусок железного каравая.
К ночи она закончила. Уши присыпали землей.
Манька хотела закопать яму полностью, но Дьявол посоветовал оставить как есть, во-первых и во-вторых: яма еще могла пригодиться, и дождем размочило землю, так что она сразу налипла на лопату и на ноги.
Смотреть избы было решено с утра.
До полнолуния оставалось полторы недели, и ночь у Маньки была не спокойнее предыдущих ночей. Но на следующий день утро выдалось на удивление ясным, и когда она вышла и пробежалась вдоль опушки, с удивлением отметила, что на поляне зреет малина и земляника, и черемуха вот-вот станет черной. Земля, согретая неугасимым поленом жила своей жизнью.
Манька собрала корзину отборных грибов, наскоро почистила и оставила в избе, накрыв салфеткой. И поняла, что изба занялась грибами, когда зашла второй раз и увидела, что они залиты водой.
Глава 17. Жар-птицы Фениксы…
На этот раз до шпиона добраться удалось легко. Только больно. Но к боли Манька привыкла.
Как йог, который истязание тела считает посвящением себя в высокие слои нематериальной основы. Она так не считала, но истязание от этого не прекращалось. Ибо истязала себя не она, а нечисть и ее произведения.
Над дверьми, откуда Манька первый раз услышала голоса, как раз было чисто, а вот слева и справа нашлись два тайных помещения, куда провел ее Дьявол. И когда она увидела, кто ведет разведку — ей стало плохо.
Если бы Дьявол в это время не имел своей выгоды в том, чтобы она, увидев развернувшуюся перед ней картину, не повредилась в уме, вряд ли голова ее могла бы выдержать такое.
И в том и в другом помещении горели костры, и в каждом лежала щепка неугасимого полена, которая поддерживала огонь и жизнь в умирающих людях, подвязанных за руки или за ноги. Полутрупы висели обуглившиеся и полусгнившие, но голова их оставалась не обгоревшей, и эти головы жили своей необыкновенной жизнью, которая у них когда-то была.
Они вели себя не хуже и не лучше чертей, но не раздувались, а только с каждой проговоренной фразой обгорали все больше, пока не замолкали на какое-то время, за которое огонь наполнял их новой жизнью, и, просыпаясь, снова проживали короткий отрезок времени, пока их тела становились черным и неживым. Проживали точно так же, как предыдущий отрезок времени: оживали, проговаривали, умирали, оживали, проговаривали, умирали…
Манька заметила, что они проговаривали слова, повторяя одно и то же, будто в забытьи, и разговаривали, в основном, сами с собой. То хвались, то жаловались, то умоляли, то протягивали к кому-то руки, а то, что совсем непонятно, порочили самих себя или исторгали вопль, или прощались с жизнью, или грозились убить, и, судя по их лицам и движениям, думали, что убивают. Иногда они висели и лежали на одном костре по двое и по трое, и прежде чем погибнуть, сначала убивали одного из них, или наоборот, били ему поклоны…
И если полумертвые замечали, что Манька смотрит на них, то переставали умирать и начинали тянуться к ней: голос их наполнялся силой, голова просыпалась, и они уже не говорили одно и то же, а самым самостоятельным образом начинали кричать ей проклятия или заговаривали ласково, зазывая к себе, в то время как огонь вспыхивал так, что подойти к ним уже было невозможно.
И стоило ей ответить им взаимным чувством, как она сразу чувствовала, что силы уходят из нее и тело наполняется болью, будто она и в самом деле взошла на костер. А мертвецы в огне становились живее живых, и уже мечтали обделить ее и думали, как грамотно распорядиться своими доходами.
Манькино возмущение только подливало масла в огонь…
Дьявол ужаса не испытывал. Он любовался полуобгоревшими трупами, как произведением искусства, издавая одобрительные возгласы. Когда Манька справилась со своими чувствами, она смогла его понять. Именно так представила бы она себе Ад, если он существует. А раз нечисть на земле смогла создать Царствие Небесное, то как бы доказала Дьяволу, что голова у нее работала не хуже, чем у Бога Нечисти. Мудрый Дьявол всегда умел гордиться недалеко упавшим яблоком.
— Я сошла с ума! — призналась себе Манька, останавливаясь возле одного из костров и закрывая лицо ладонями. Она оторвала их, увидела, что ничего не изменилось, и еще крепче закрыла лицо. — Я сошла с ума! Дьявола не существует. Изб на курьих ногах не бывает. Водяные… Черти не живут… Живая вода… Огонь… Я сошла с ума!
— Маня, если ты сошла с ума, то все сказочники тоже были с приветом, — успокоил ее Дьявол. — Но если хочешь знать мое мнение, то вот оно: сознание человека сойти с ума не может. Оно создавалось с некоторым запасом прочности: вдруг попадет в Сад-Утопию! А там, знаешь ли, самое сказочное место! И чтобы попасть туда — надо так расстроить нечисть, чтобы уже никогда ей в голову не пришло считать себя инженером душ! Но если не хватает знаний, чтобы понять, что происходит на другом конце земли, то вполне можно не справиться с анализом поступающей информации, — согласился он. — Когда начинается потоп, это, знаешь ли, кому угодно приходится тонуть, если плавать не учился. Им не так плохо, как может показаться на первый взгляд, но избам плохо. Ты же видишь, как быстро они исторгают проклятия! Если это Ад, то у избы, а не тех, кто горит в огне. Так что не их надо жалеть, а избу!
— Как жар-птицы фениксы! — удивляясь необъяснимым качествам горевших в огне людей, высказалась Манька, обессилено упавшим голосом, глазея по сторонам.
— Мои жар-птицы фениксы, — доложил Дьявол, — У Абсолютного Бога неменьшая красота! Каждое исчезновение сознания… как бы это сказать, сопровождается сиянием. Пространственным сиянием! Я ж говорю, и от нечисти польза немалая!
— А какая в этом польза? — Манька с ужасом просчитывала объем работы.
— Меня больше становится, — ответил Дьявол самодовольно. — Частица сознания уходит в Бездну, и там, где она удариться, остается… первородная материя! Она родится от самой потревоженной Бездны, когда Бездна открывает Врата и принимается пожирать сознание. А первородная материя — это моя молодость, сила, умноженная земля. Я когда-то сам сунулся в Бездну, и понял, что Свет — это хорошо, но ковырять Бездну лучше пальцем. Результат тот же, и голова целая. Кому бы еще в голову пришло такое?
— Мне, наверное, — ответила Манька, не найдя сил для усмешки. — Если бы я парила над Бездной, и посмотреть было некуда…
— Не самая умная мысль, — заверил ее Дьявол. — Я бы погиб, если бы не был для Бездны, чем то вроде Бездны для меня. Ее не может не существовать, как не может не существовать меня. И только земля может быть и Бытием, и Небытием. Земля — утрата восполнимая, тогда как я…
— Ну а вдруг каждое сознание родит Бытие?!
— А ума у тебя хватит? Ты сначала с этим прахом разберись! — с иронией ответил Дьявол, ткнув пальцем в ближайший костер. — Сознание человека — вылеплено из земли! Кривенько, надо заметить. Без соответствующего набора функционирующего оборудования, оно совершенно недееспособное. Ткни человеку в мозг, и где оно — сознание? Прилепилось оно к нему? То-то и оно! А ведь это человек еще от земли не отошел… А я сам по себе мыслящее существо. А если мыслю — значит, существую! И кто бы я был, если бы мог делиться на множество маленьких Дьяволов?! Сейчас мы начнем землю делить, планеты, интеллект… И чем это все закончится? Огромная вселенская война и торжество Бездны! Нет уж, хватит с меня Абсолютного Бога, который все время разевает пасть на добрый кусок пирога!
Манька промолчала, обозревая количество безымянных беспризорных великомучеников и мучителей. Работа предстояла еще та. У Маньки опустилось все, что могло опуститься. Огромные костры то вспыхивали, то угасали до углей, и казалось, что нет им ни конца, ни края.
— Мне снимать их с цепей? — спросила она уныло, с тяжелым вздохом.
— Нет, щепку надо достать, — сказал Дьявол, посмеиваясь над Манькиным состоянием. — И тогда они станут прахом. Ну, подмести еще и вынести сор из избы вон.
Манька без лишних слов вооружилась посохом и принялась вытаскивать из костров щепки.
Это было совсем непросто. Щепка порой была такой маленькой, что разглядеть ее среди углей не представлялось возможным, с ноготок (вот почему поленья были обструганными!) — и приходилось перерывать весь костер в несколько заходов. Дьявол помогал разыскивать щепки, указывая на явные признаки: они горели желтоватым угольком, высвечивались изнутри белыми прожилками, какие она замечала на ветви неугасимых поленьев. Но если она не успевала отскочить, когда приходил срок полумертвеца, вспыхнувшее пламя обжигало лицо и руки, и Манька мгновенно обугливалась и