– Почему ты бросила меня одну? Я все время крутила этот вопрос в голове, он вращался, как обезумевшее чертово колесо. Все это время у меня было чувство, что я умираю, но никак не умру до конца. Я сейчас расклею тебе рот, пожалуйста, ответь на вопрос. Не кричи.
Я убираю скотч, ты делаешь два шумных вздоха, а потом все твое ослабленное тело начинает трястись и ты кричишь.
К счастью для меня, не очень громко. Ты сделала неверный выбор, и я снова заклеиваю тебе рот. Ты слабо бьешь руками и ногами по кровати, по твоим щекам катятся слезы и попадают на заклеенный рот.
– Прости-прости, – опять повторяю я, – и не плачь, пожалуйста, мне очень больно видеть твои слезы. Не надо кричать, я в любом случае отпущу тебя.
Кажется, эти слова вселяют в тебя надежду, и ты успокаиваешься.
– Я просто хочу поговорить с тобой. Послушай меня, пожалуйста.
Ты мычишь что-то, похожее на слово «хорошо».
– Я не буду говорить про Андрюшу, как и обещала. Не бойся.
С тех пор как ты улетела, почти каждую ночь я попадаю в один и тот же сон, в котором я по-прежнему в нашей комнате, напротив меня – разобранная кровать и твои вещи, разбросанные по полу. «Это ты? Ты вернулась?» – думаю я.
Слышу звуки пианино из соседней комнаты, теперь я уверена, что ты здесь. Я увижу тебя! В этот раз увижу. Нас разделяет темный коридор, в который выходить мне почему-то страшно, наверное, я боюсь, что он запутает меня, разветвится на десятки других, как было уже много раз, и я так и не смогу добраться до тебя. Я смотрю на полоску утреннего света из приоткрытой двери в конце бесконечного коридора и быстро иду к ней, стараясь не замечать ничего вокруг, чтобы не сбиться с пути.
Ты поворачиваешься на скрип.
– Я тебя разбудила? – спрашиваешь ты. – Прости!
Я кидаюсь к тебе и обнимаю. Твои волосы ничем не пахнут, но я смахиваю эту мысль, пока она не прижилась и не проросла во что-то страшное. То, что волосы не пахнут, может разрушить все.
– Конечно, не разбудила, ты не можешь меня разбудить. Милая моя, как давно я не видела тебя, как хорошо, что ты вернулась.
– Ты видела меня вчера, я уже месяц здесь, – говоришь ты и гладишь меня по волосам.
– Месяц? Но ведь ты только приехала!
Ты улыбаешься и качаешь головой:
– Я давно здесь, прошло тридцать дней, ты же знаешь.
– Но если прошло столько дней, почему я ничего не помню? Где была я, почему меня с тобой не было?
– Мы были вместе, – продолжаешь ты, – как обычно ты вставала раньше меня и шла ставить чайник.
– Я этого не помню! Этого не могло быть, если я не помню.
– Но все это было, – говоришь ты, – ты просто забыла, так бывает. Но знаешь, не обязательно пытаться вспоминать что-то, когда можно это вообразить. Хочешь, я расскажу тебе о каждом нашем дне, а ты только представляй?
– Хочу, – говорю я и кладу голову к тебе на колени, – пусть этот рассказ будет длинным.
– Он будет длинным, я обещаю, ты только засыпай.
Я закрываю глаза и надеюсь, что твой рассказ будет длиться вечность и я навсегда останусь здесь, с тобой.
– Ты просыпалась раньше меня и шла ставить чайник, – продолжаешь ты, – когда он закипал, ты приходила будить меня, а мне так не хотелось просыпаться. Ты аккуратно садилась на самый край кровати и начинала читать книгу, но знаешь, ты читала ее вслух, не очень громко, а так, чтобы слова едва до меня долетали. Мне, конечно же, становилось интересно, и я пыталась расслышать их и угадать книгу. Но сколько я ни пыталась, у меня никак не получалось, а на обложку я посмотреть не могла, так как притворялась спящей. Я начинала вспоминать все книги, которые вчера видела в комнате, но эта была не похожа ни на одну из них. А потом вдруг, услышав свое имя, свое настоящее имя, я поняла, что ты не читаешь книгу, а рассказываешь мне историю о нас.
Твой голос становится тише, растворяясь в окутывающем нас утреннем свете, и я засыпаю. Я засыпаю во сне, чтобы проснуться в мире, который я не выбирала.
Каждый раз, пробуждаясь, я испытываю шок от того, что память моментально наваливается на меня гранитной плитой, из-под которой я буду пытаться выбраться весь оставшийся день, не переставая думать о том, что тебя здесь нет. Удается выскользнуть из-под нее мне обычно только к вечеру, и тогда, когда заходящее солнце последний раз задевает верхушки деревьев, я вспоминаю, что ты оставила мне кое-что важное. Ты оставила мне мое имя, а я все еще помню твое, это значит, что где бы мы ни встретились – мы узнаем друг друга.
Но я не узнаю тебя. Ты назвала меня «Аней», а Аня – это не настоящая я. Скажи, что ты – это все еще ты.
Я отклеиваю тебе рот. Два жадных вздоха.
– Меня зовут Джеральдина, а тебя – Кимберли, – шепчешь ты срывающимся голосом, – пожалуйста, развяжи меня. Мне больно.
– Конечно, – отвечаю я. Ты назвала меня по имени, а значит ты – это действительно ты. Я тянусь к узлам, которые держат твою правую ногу.
Вместо того, чтобы развязать их, я достаю шприц из сумки, стоящей рядом, и проверяю катетер на твоей руке.
– Аня! Кимберли! Пожалуйста, не надо! Не надо! Не надо! Помоги…
Я снова заклеиваю тебе рот. Достаю второй шприц из сумки.
– Помнишь, в детстве ты как-то сказала, что у рая и нашего королевства много общего?
– Мм-ммм-мма-а. – Ты изо всей силы мотаешь головой и бьешь ногами по кровати.
– А я ответила, что совсем ничего общего у них нет. Потому что для того, чтобы попасть в рай, нужно умереть, а для того, чтобы попасть в королевство – нет. И знаешь что?
– Мм-ммм-мма-а.
– Я ошибалась. Для того, чтобы попасть в королевство, тоже нужно умереть. Так что, в итоге, ты оказалась права.
Мы столько времени искали путь туда, а все оказалось так просто. Прямо как в Библии. Глупо, да?
Сейчас я вколю тебе лекарство, а потом – себе. У нас будет минут пять, а потом мы просто уснем. Не бойся, милая, никому не будет больно. Когда я сделаю укол, ты почувствуешь слабость. Не сопротивляйся, я уберу скотч, потому что не хочу, чтобы ты ушла из этого, хоть и не самого приятного, мира с заклеенным ртом.
Я вкалываю тебе многократно превышенную дозу амитриптилина. Второй шприц втыкаю в заранее поставленный себе в вену катетер. Глажу тебя по голове, снимаю скотч и без сил падаю рядом с тобой на кровать.
Там, где солнце встает на западе,
Там, куда не доехать на поезде,
Там, где реки текут в обратные стороны,—
Там наше королевство,—
шепчу я, держа твою холодную руку в своей, чтобы точно не потерять тебя на пути туда, где Кимберли и Джеральдина долго и счастливо правили своим королевством.
И я вижу, как мы идем туда, взявшись за руки.
Рассказы
Рассказ бывшей девочки
Разбитый нос – это ерунда, если ты болен раком. Я раком не больна, поэтому ору во все горло. Кроме того, в моем возрасте не так уж это и стыдно. Мне тринадцать лет, и я только что завязала довольно тесное знакомство с асфальтом. Асфальту я представилась кем-то средним между Пеппи Длинныйчулок и девочкой из хоррора «Звонок». Асфальт выпендриваться не стал и представился смесью песка, гравия и битумов, получаемых на Анском нефтеперерабатывающем заводе.
Почему это так важно? Ну, наверное, потому, что скоро мне предстоит познакомиться с директором Анского нефтеперерабатывающего завода поближе, гораздо ближе, чем мне бы (и уж тем более ему) хотелось.
Директор еще не знает, что через пару дней он окажется в затруднительном положении. Я бы даже сказала, что весь пласт народного фольклора с упоминанием фразы «оказаться в полной жопе» будет отныне вызывать у директора Анского НПЗ нервное подергивание и покашливание. Дело в том, что директор получит строгий выговор – за то, что не сумеет обеспечить необходимую явку рабочих Анского завода на предстоящих парламентских выборах. Проще говоря, процент рабочих, проголосующих за партию «Здоровое Завтра», окажется неприемлемо низким.
За это директору Анского НПЗ пригрозят снятием с должности, а он обязуется изменить обстановку к последующим выборам президента. Ни о чем из вышесказанного директор Анского НПЗ еще не догадывается, а поэтому спокойно курит и смотрит на жопы без всяких дополнительных смыслов.
Живу я у тети. Она красит волосы в фиолетовый цвет и иногда угощает меня папиросами. Складывается впечатление, что я сирота, но это не совсем так, хотя некоторые и пытаются убедить меня в этом. Нонна Семеновна, например, неоднократно заявляла, что если мама и папа не появились ни на одном родительском собрании, то их как бы и вовсе нет. Нонна Семеновна страдает запорами, климаксом и тремя кошками, поэтому я на нее не обижаюсь. Однако это не мешает ей обижаться на меня, когда я советую ей пересмотреть жизненные приоритеты и приобрести «золотой ключик от всех запоров».
«Хамка! – кричит она. – Родители в школу чтобы!..» Нонна Семеновна всегда замолкает на этой фразе, понимая несбыточность своих желаний.
Мои родители – люди выдающиеся, но как объяснить Нонне Семеновне, что ведь и они не волшебники? И что не могут они, без веской на то причины, взять и материализоваться посреди классной комнаты. Отец, конечно, любит добрую шутку, но представить трудно, чтобы он – убежденный социалист – бросил Рауля Кастро один на один в борьбе с капиталистическим миром. Даже ради такой отменной шутки, как материализация в классной комнате, думаю, он бы этого не сделал.
А маме вообще не до шуток. Она – океанолог и в данный момент изучает химические процессы где-то в водах Атлантического океана.
Кажется, я не видела родителей несколько лет. Шесть, если быть точной. Но я регулярно получаю от них открытки. Может быть, я иногда и скучаю, но сознание исключительности моей семьи придает мне сил и не позволяет распускать сопли. Далеко не каждый может похвастаться такими родителями. Продавец, кассир, электромонтер, учитель – пусть они и готовят завтрак, обед и ужин, провожают детей в школу, ходят на собрания и в магазин, а по вечерам смотрят телевизор. Нет, своим родителям я такого не пожелаю, пусть лучше открытки шлют.