Буквы глупые. Будет нелепо позволить им власть над собой.
Одноклассница восклицает: «что-то там вольный ветер». Учитель довольно щурит глаза.
Поучись, как надо нормально. Надо лишь подчинять их себе.
Яся смотрит вниз, на колени – там, под партой, её телефон. Палец завис над «Создать», но не касается слова.
Одноклассница не запинается, не забывает текст. Да молодец, молодец.
Учитель слегка улыбается, кивает в такт головой. Ещё немного – взмахнёт чем-нибудь, как дирижёр.
– Спасибо за это, – и подчеркнул: – Чудесное выступление. Ярослава?
Яся скривилась, как всякий раз, когда к ней обращались по имени. Конечно, эти две пары слогов только ей и принадлежали – всё остальное взяла поносить от других: фамилия мамы, отчество ясно чьё – только тот странный тип, заявивший, что имя для человека – сладчайший из звуков, говорил бы уж за себя. Длинное имя катилось в учительском рту от горла прямо к губам. Как будто на вырост: смотрелось излишне строгим, слишком медленным для сейчас.
– Не готова.
– Почему?
Можно сказать, что забыла, проверить, появится ли предположение о голове, но что-то не хочется. Яся лишь пожимает плечами.
Соседка легонько пинает ногой, требуя объяснить. Яся не хочет.
Настроение стало ни к чёрту.
Перемена проходит так: Яся нехотя, с подспудным чувством вины, выстёбывает вполсилы одноклассницу номер два, с чего-то полезшую оценить Ясин всегдашний вид. Оценка, как можно предугадать, совершенно не выдалась лестной и, конечно, случилась не вдруг, нужно было к чему-то привязаться.
Это правда могло раздражать: не лицо, не одежда, не в целом вид, а то, как Яся лезла в глаза.
Её присутствие ощущалось, даже если тихонько сидела где-то в углу. Почему-то с видом таким, что все верили, будто нет ничего интереснее, и хотели сесть рядом: начинало казаться, что именно там, в углу, происходит самое важное. Поймав чужой взгляд, не мигая смотрела в ответ, и тот, другой, почему-то всё равно чувствовал себя особенным. Или пристыженным – по ситуации.
Заговаривала таким манером, будто с ноги выбивала дверь, и другим, ошарашенным этим вторжением, только и оставалось внимать. Яся видела, чего ждут, и рассказывала, что хотят слушать. У неё этих историй, наверное, миллион. Есть мимолётные, так, на разок. А бывает постоянный репертуар, золотой завсегдашний фонд, при случае сразу же их достаёт так лихо, как фокусник – ленты. Материал отработанный: каждый раз люди смеются в нужных местах. Ещё есть нерассказанные. Этих – ну разве что штуки четыре. Их пока нельзя рассказать. Скажем, о том, как сосед двери путает, то и дело ломится к ним. О том, как приезжал-уезжал незваный непрошеный гость, оставляя на память лишь запах дыма. О той, которая одновременно как бы есть и её как бы нет. Ну и ещё одна. Никакую нельзя пока отпустить. Яся их попридержит ровно до той поры, пока не поймёт, как перекроить на свой лад.
Тело, не думая ни минуты, гнулось тонко, непринуждённо, заставляло на Ясю смотреть. Тело откуда-то знало, как сделать красиво и странно, как выразить жестом и позой то, на что прилюдно пока голоса не хватало.
Ладонь, треплющая собеседниково предплечье, на чужом запястье сомкнутые пальцы, постукивающее о колено ребро ладони – кто же их разберёт, где своё, где чужое. Казалось, она даже не в курсе, где заканчивается её и начинается чьё-то другое. Никто ещё не тормозил эту ползучую руку.
Яся будто бы чует нутром, когда становится той, за кем наблюдают, и делает, кажется, всё, чтобы нельзя было взгляд отвести. Смотрит ли кто или нет – разницы никакой; цель у спектакля – сам этот спектакль.
Потому и смотрели всегда.
Говоря чуть иначе, Яся выпендривалась.
Даже тогда, когда нет.
Одноклассница номер два уже множество раз пожалела, что с ней связалась.
Больше всего Ясе хотелось, чтобы это быстрее закончилось, но прекратить говорить не могла. Яся и рада бы притормозить, но слова приходили легко, бодро слагался обидный стендап.
Обе стояли и думали: хоть бы уж с этим покончить. Обе не прекращали.
И непонятно, что было бы дальше, если бы не прошлось по волоскам на затылке, по плечам, по спине быстрое щекочущее осознание, что вот прямо сейчас на тебя кто-то внимательно смотрит, ловит и забирает себе каждый случайный твой жест. Когда и не видишь, но знаешь наверняка, не сомневаешься даже. Для того, чтобы точно такое узнать, вовсе необязательно видеть, чувство стороннего интереса уведомляет прям в мозг:
***вас заметили***
А чего ещё ждать: отправляя письмо, будь готов получить ответ.
Так тревожится кошка, решившая вдруг, что хозяйка, конечно, утопнет – для чего же ещё набрала полную ванну воды, не иначе топиться, давай вылезай поскорее. Пересекая класс – одна, без хвостатых своих сторожей, – девочка-теперь-без-волков задержалась как будто случайно, вскинула голову, отчётливо произнесла:
– По-моему, ты выглядишь хорошо.
Яся споткнулась об эту неловкую попытку поддержать, одноклассница хохотнула. Яся вдогонку крикнула:
– Спасибо!
И раздумала продолжать бессмысленный диалог с одноклассницей номер два.
Повернулась к окну.
Показалось, на улице будто бы снег.
Это так сперва показалось.
Одно за другим, за другим с неба падали белые перья.
Ответ 7Я не чувствую никакой особенной вины
неважно когда
С неба начали сыпаться волосы.
Обычное дело: соседи сверху, бывает, стригутся, что состригли, развеют по ветру. Кто их знает, зачем. Может, это у них такие вот конфетти.
Волосы кучкой осели на козырёк магазина прямиком под окнами Яси. На козырьке постоянно творится своя какая-то дичь. Иногда – чаще летом – проносятся дети, стучат в окна, тотчас исчезают. Сосед там однажды выгуливал пса, потом на него наорали, пёс разорался в ответ.
Ветер волосы сразу подмёл, что не вымел – смешал с другим сором.
Яся высунулась из окна, крикнула вверх:
– Я их собрала и вас прокляну!
Сверху никто не ответил.
И тут она поняла, что с козырька нечто пялится тупо, стеклянно. Яся перевела взгляд и увидела чучело ястреба.
Ей не то чтобы приходилось видеть красивые чучела, но как-то интуитивно тут стало понятно, что это страшнее других. Кто его скинул или притащил, не узнаешь теперь ни за что.
Облезлые прелые перья ветерочком слегка шевелились. Погода вообще оживляла всё накиданное перед окном.
В школу Яся ещё успевала, если б владела искусством трансгрессии, но не особо расстроилась, когда поняла, что сегодня, видать, не пойдёт. Что поделать, ну так получилось.
Навела камеру на чучело. Подождала, пока будто лёгкая дрожь коснётся его оперенья. Это видео. Это восторг.
А ведь мама расстроится. От того, что кругом здесь происходило, маме не было вовсе смешно – только глухое, тяжёлое раздражение. Она подожмёт губы и подытожит: «Дурдом». Ей было нехорошо. Изо дня в день Яся обеспокоенно наблюдала, как морщинка у маминой брови становится глубже и глубже и уже остаётся заметной, если вовсе не хмурить лицо. Как-то мама решила – поначиталась советов – залепить бороздку на коже на ночь пластырем, а потом битый час оттирала с лица остатки клея и ругалась, что, отлепляя, проредила правую бровь.
Маме не показалось забавным, когда в один из первых дней – только сюда перебрались – кто-то спёр мусорное ведро. Мама даже не хохотала над садом у дома, ограждённым сколами кирпичей. Хотя сад был очень смешной. В нём ничего не росло, зато создавалось искусство.
Там не так давно воссиял новый лебедь из старых покрышек. Сперва он был шиной, и за все труды в посмертии его вознаградили. Царский лебедь – понурая голова с жёлтым пятном короны – отодвинул другие красоты на второй или третий там план. Вокруг, враз поблекшие, мирно паслись бутылочные поросята. Как-то сразу же затерялся змей из заляпанных дисков. Лишь декорацией стали большие грибы из тазов, любимцы окрестных собак.
Вы умеете делать грибы из тазов? Их надо делать так: на ненужном тазу (хорошо, если красном и гладком, чтобы был прямо вот мухомор, но какие уж есть – подойдут, синий с ручками тоже нормально) ставьте белые кругляши. Это шляпка: приделали к пню, вышел отличный грибок. Если вы всё ещё полны сил, дорисуйте на пне глаза, рот, можно бороду из мочалки.
Сделайте непременно!
Очень просто и столь же уродски.
В тот вечер, когда Яся с мамой шли вместе домой и не знали про нового лебедя, в саду копошилась соседка, всё ему то ли кланялась, то ли что-то рядом сажала, то ли выжидала – что, если тот лебедь окажется богом античных времён и внезапно проявит себя. Не случилось: как был, так и остался крашеной старой резиной. Это, кстати, и хорошо – всё же не знаешь наверняка, откуда внезапно выпрыгнет бог и что с того будет в дальнейшем (обычно бывало зачатие: боги мыслились чадолюбивыми, жаждали всех одарить полукем-нибудь-полусобой. Или же изничтожить. Или и это, и то. Отказать было невозможно. У богов неплохая группа поддержки, враз накинутся со своим «вот нашлась – парнями бросаться, кто ещё на тебя поглядит, а тут такой бог, соглашайся давай, ну или хотя бы как та – обратись в прекрасное дерево лавр, добавляйся в борщи и при варке пельменей, нам с тебя хоть какая-то польза»).
– Он видел птицу в чертах покрышки и резал шину – освободить её, – сказала Яся тогда.
Годом раньше мама бы улыбнулась. На тот момент – уже нет.
– Мы уедем отсюда, – твёрдо сказала мама.
И после, опомнившись, вздрогнув:
– Извини, ты же что-то сказала?
Яся замотала головой – неважно – и ощутила себя очень маленькой и растерянной, хотя обычно чувствовала умной и взрослой, что бы кругом ни сказали.
Короче, ястреб, глядящий в окно, маму бы точно расстроил.
В мыслях картинка: играют в бильярд – удар отправляет шар в лузу. Сжав швабру в руках, Яся тычет чучело из окна, и с какого-то раза выходит. Хорошо, что с утра тут проходит по тротуару немного людей. Ястребиная оболочка враз вернула чувство полёта.