этвас!
— Не этвас? Разве это не этвас?
— Это чепуха! — кричал дядя. — Это бездарно!
— А как нарисовать этвас?
— Не знаю! Не имею понятия!
— Как же ты не знаешь! — говорил я чуть не плача. — Ты столько рассказывал мне про этвас, а теперь говоришь, что не знаешь!
— Я прекрасно знаю, что такое этвас! — орал дядя. — Но нарисовать не могу! У меня нет таланта!
— А у меня?
— А у тебя талант! У кого же ещё талант, как не у тебя! Искать надо! Иди и ищи!
— Чего искать?
— Этвас! — ревел дядя.
— Где?
— Доннерветтер! — Дядя выходил из себя. — Ищи в себе! В себе! Рисуй! Работай! И тогда получится этвас!
Успокоенный, я убегал и опять принимался рисовать. Я рисовал как одержимый. Через некоторое время я приносил дяде сразу пятьдесят рисунков. Дядя внимательно рассматривал их. Иногда, схватив какой-нибудь рисунок, дядя вскакивал и начинал бегать по комнате, размахивая этим рисунком.
— Молодец! — грохотал дядя. — Вот это этвас! Это прекрасно! Изумительно! Потрясающе! Это явление! Шедевр! Продолжай в том же духе, и из тебя получится человек.
И я продолжал. Самые лучшие рисунки, те, в которых было этвас, я отдавал дяде. Он хранил их в особой папке.
Я любил показывать свои рисунки друзьям. Я рассказывал всем, что у меня есть дядя, который прошёл огонь, воду и медные трубы и увидел в конце страшное чудище. Называется это чудище этвас. «Когда я вырасту, — говорил я, — дядя возьмёт меня с собой. Мы пройдём огонь, воду и медные трубы. И тогда я увижу этвас. И притащу его домой».
Некоторые надо мной смеялись, но многие слушали с уважением. Особенно одна девочка, Валя, которая училась со мной в одном классе. Она только просила меня, чтобы я показал ей это чудище, когда я его достану. И я ей, конечно, обещал. Я только просил её подождать. И она обещала подождать.
А ждать надо было долго: до того самого дня, когда мне исполнится тринадцать. Так сказал дядя. Когда мне исполнится тринадцать, говорил дядя, мы с ним отправимся в путешествие. Мы поедем на Север! Сначала мы будем ехать поездом, потом пересядем на корабль и поплывём по Белому морю, потом пересядем в лодку и поплывём по рекам, водопадам и озёрам — всё дальше и дальше на Север! — а потом вылезем и пойдём пешком. Между прочим пройдём мы огонь, воду и медные трубы. Их всегда проходят между прочим, специально их никогда не проходят. Так сказал дядя. А под конец мы ещё будем продираться сквозь заросли. Потому что в этих зарослях и находится этвас.
Вы любите продираться сквозь заросли? Я очень люблю продираться сквозь заросли. Наверное, это во мне наследственное: мой дядя всю свою жизнь продирался сквозь заросли. Иногда он продирался сквозь заросли, даже не выходя из квартиры, — он продирался в самом себе… Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.
Вы знаете, чему равняется 13 − 8?
13 − 8 = 5
А 13 − 5?
13 − 5 = 8
А чему равняется 8 + 5?
8 + 5 = 13
Это математика, от неё никуда не денешься!
Поэтому я и ждал, когда мне исполнится тринадцать.
Ханг и Чанг
Многие спрашивали дядю — зачем ему две собаки?
— Разве вам не хватит одной? — говорили дяде. — Представляем, сколько с ними хлопот! Нужно их кормить, мыть, воспитывать. Как вы только справляетесь?
— В том-то и дело, что иметь нескольких собак легче, чем одну, — отвечал дядя. — Надо только, чтобы у них был разный характер. И предоставить их самим себе. Тогда они сами будут друг друга воспитывать. Конечно, я направляю это воспитание, я слежу за ними. Но, по сути дела, они сами друг друга воспитывают. Они даже меня воспитали, я уж не говорю о племяннике!
Это, значит, обо мне. И действительно, так оно и было. Ханг и Чанг были прекрасными педагогами. Они учили меня плавать, лазать на деревья, ходить по буму, прыгать через плетни, ползать по-пластунски, маршировать, поворачиваться по-военному направо и налево, шагать в ногу, лаять и ещё многому другому.
Это были замечательные собаки, я им очень многим обязан.
Но лучше всего они воспитывали друг друга.
Ханг, например, не любил купаться. И что же вы думаете? Когда дядя назначал банный день, кто, по-вашему, помогал дяде загонять Ханга в ванную? Я? Как бы не так! Это делал Чанг!
В банные дни я всегда приходил к дяде. Конечно, если я был свободен. Мы с дядей раздевались и оставались в одних трусах. Я наливал в ванну воду и разводил в этой воде два куска туалетного мыла. После этого я звал дядю — он проверял температуру воды.
— А ну, ребятки! — командовал дядя, когда всё было готово. — Марш купаться!
Чанг не заставлял себя просить — он появлялся мгновенно. Зато Ханг всегда где-нибудь прятался.
— Безобразие! — кричал дядя. — Где Ханг?
Чанг тут же кидался на поиски Ханга и первым загонял его в ванную комнату. Потом Чанг прыгал туда сам. Если же Ханг упирался, он получал от Чанга хорошую взбучку.
Купать собак было нетрудно: мыли они себя сами, мы с дядей только помогали.
По команде Ханг и Чанг залезали в ванну и начинали там прыгать и кувыркаться. Дядя называл это «собачьей кувырколлегией». «Кувырколлегия» длилась долго. Собаки взбивали в ванне густую мыльную пену. Пена летела во все стороны. Мы с дядей бывали в пене с головы до ног. В пене была вся ванная комната.
Когда собаки отмывались дочиста, мы окатывали их душем, вытирали полотенцами и выпускали в комнату, если на дворе была зима. Летом мы выпускали их во двор. После бани Ханг и Чанг долго носились друг за другом как угорелые. Не знаю почему, но после бани им всегда было очень весело.
После собак мылись мы с дядей. Потом мы ужинали. Ужинали мы на кухне, а после ужина пили в комнате чай. Собаки тоже ужинали на кухне, а после ужина тоже садились с нами пить чай. Но чай они, конечно, не пили. Они просто сидели на стульях вокруг стола и составляли нам компанию.
Чанг вел себя за столом очень хорошо. Зато Ханг пытался иногда что-нибудь стащить. Он вообще был озорником. Иногда он забирался тайком на диван, что дядя категорически запрещал. Ханг ненавидел кошек — он всегда загонял этих несчастных на деревья.
Дядя никогда сам не делал замечания Хангу: он поручал это Чангу. Когда Чанг замечал, что Ханг стащил со стола конфетку, он тут же отнимал её у Ханга и возвращал дяде. Чанг прогонял Ханга с дивана. И спасал от него несчастных кошек. Чанг всегда сам наказывал Ханга: ставил его в угол или трепал за уши.
Ханг был озорником, зато он был весёлым и неугомонным.
Чанг был ленив, зато он был спокойным и уравновешенным.
Ханг был не столь красив, зато он был смелым и сильным — он бесстрашно кидался на волков и медведей и не раз спасал дяде жизнь.
Но самым удивительным всё же был Чанг: он был молод, умён и благороден. У него ещё было много достоинств. Чанг был всеобщим любимцем.
Один раз вечером я был у дяди в гостях. Как раз передавали концерт по заявкам. Мы все — я, дядя, Ханг и Чанг — сидели у радиоприёмника «СИ-235» и слушали этот концерт. Помню, как сейчас, объявили песню «Степь да степь кругом» по дядиной заявке. Дядя очень любил эту песню. Дядя вообще был очень музыкален — у него был отличный слух. Дядя мог напеть наизусть целую симфонию. При этом он подражал игре на разных инструментах. Дядя очень любил старые революционные песни, песни его молодости, и русские народные песни, а из них особенно «Степь да степь кругом». Когда дядя пел эту песню, он всегда был немного грустным.
Так было и сейчас. Дядя сидел в своём любимом кресле у радиоприёмника, опустив голову. Ханг, Чанг и я смотрели на дядю. Свет в комнате был потушен, потому что было полнолуние и огромная луна светила прямо в окно.
По радио пел Лемешев, а дядя ему подпевал:
И, набравшись сил,
Чуя смертный час,
Он товарищу
Отдаёт наказ…
И вдруг запел Чанг!
Это было так неожиданно, что дядя замолчал. Мы оторопели.
Чанг выл, высоко задрав скорбную морду. Весь его вид выражал непомерную тоску и боль. После каждого куплета Чанг останавливался, стыдливо смотрел в сторону, а потом опять продолжал. Видно было, что он стесняется, но что не петь он не в силах…
Чанг пел очень выразительно, с душой. У него оказался глубокий бархатный голос. Его пение сразу захватило нас. Мы не могли пошевелиться. А Ханг от удивления поджал хвост и забился в угол.
Да скажи ты ей,
Пусть не печалится,
Пусть с другим она
Обвенчается.
Про меня скажи,
Что в степи замёрз,
А любовь её
Я с собой унёс.
Когда Чанг дошёл до этого места, он взял такую ноту, что у всех нас по коже забегали мурашки. Чанг закатил глаза, клыки его были оскалены, он весь дрожал… Было действительно страшно!
Когда Чанг кончил, дядя зарыдал и кинулся ему на шею.
— Доннерветтер! — рыдал дядя, обнимая Чанга. — Доннерветтер!
Я был растроган и тоже чуть не плакал. Я обнимал дядю и Чанга.
— Ну, Чанг! Ну, дядечка! Ну, Чанг! Ну, дядечка! — шептал я.
А Ханг прыгал вокруг нас, лизал меня, дядю и Чанга и жалобно повизгивал.
После этого случая дядя научил петь и Ханга. Вернее, петь его научил Чанг, дядя только помогал. В результате дядя создал неплохой собачий дуэт. Чанг пел баритоном, а Ханг дискантом. Дядя подыгрывал им на губной гармошке и дирижировал.
Я тоже иногда дирижировал. Дуэт в сопровождении дяди звучал красиво, очень слаженно. Собаки пели прекрасно, но лучше, конечно, пел Чанг. Он был в дуэте запевалой.
Слава о дядином дуэте разнеслась далеко. К дяде стали приходить разные тёмные личности и просить дядю, чтобы он продал им своих музыкальных собак. Но дядя всем отказывал. Когда они очень упорствовали, дядя спускал на них Ханга и Чанга, и тогда эти личности еле уносили ноги.