– У нас не каждый мужик мог так чисто скашивать ряды. Кто она?
– Александра Алексеевна, – тихо с восхищением произнесла директор. – Ишь ты! Кто бы мог подумать!
Они подошли, когда Витькина мать докосила ряд и стала протирать травой лезвие косы.
– Александра Алексеевна, вот председатель восхищается вашим умением косить. А вы, значит, решили вспомнить молодость?
– Да нет, не об этом я думала. Скотина со вчерашнего дня в загоне. Там же нет ни травинки. Вот и решила накосить, а собрать и перенести могут ребята. Это им не в тягость. Пастух нам нужен, вот что! Лужайку скоро скошу, скотину надо будет выгонять дальше, где хорошая трава.
Они втроем подошли к хлеву, откуда все беспокойнее и дружнее раздавалось мычание коров, блеяние овец и хрюканье свиней.
– Голодные буренушки наши, – ласково заметила Нелли Ивановна.
– Не столько голодные, сколько недоеные. Их ведь вчера не доили? – обратилась Алексеевна к председателю.
– Нет, конечно. Сейчас исправим.
Он направился к изгороди соседней усадьбы.
– Матвеевна! А ну, кликни Козлиху, и идите сюда с ведрами для дойки!
Едва женщины показались в калитке, он накинулся на ту, что звалась Матвеевной:
– Что ж ты, язва сибирская, слышишь, как мается недоеная скотина, и не предложишь помощь?! Иль у тебя нет совсем совести?
– Слышала, да боялась. Беспризорные ведь, от них что хошь ожидать можно. Анфиса моя в Воронопашенском детдоме работала, говорит, как в волчьей стае побыла, прости господи!
– Э-э, сама ты беспризорная! У нас же дети из Ленинграда! – почти с гордостью заметил он.
Они говорили громко, не стесняясь в выражениях. Несмотря на нелестные слова о детдомовских детях, Нелли Ивановна не обиделась. Это был разговор по-сибирски прямой, честный. Матвеевна и председатель говорили открыто вслух о том, что думали, и это пришлось ей по душе: работать с такими людьми будет легко.
Несмотря на уговоры Нелли Ивановны, пастухом становиться никто из ребят не хотел. Доводы, что в нашей стране любой труд в почете, не действовали. А все потому, что кроме лошадей, коров и овец в стаде были и свиньи, пасти которых ребятам казалось чем-то недостойным и постыдным. Слово «свинопас» было почему-то для них почти ругательным.
Но хитрая Нелли Ивановна очень быстро нашла выход из положения, обращаясь к Стогову:
– Виктор, покажи пример! Со временем тебе придется стать моим помощником по хозчасти и заниматься всеми вопросами.
От такой перспективы, высказанной директором при всех, у Стогова «в зобу дыханье сперло». Неформально он и так верховодил старшими ребятами, которые нередко его приказы встречали в штыки и даже угрожали побить за привычку командовать.
В первый день пасти стадо с Виктором согласился и Валерка. Поэтому повариха с вечера приготовила сумку для еды на двоих. Пашка дал длинный, искусно сделанный бич с кисточкой на конце, из-за чего удар получался громкий, как выстрел, и весьма болезненный.
Но рано утром, когда повариха пыталась их разбудить, Валерка валился на бок, не открывая глаз.
– А ну его! – остановил Виктор повариху. – Пусть дрыхнет.
Возле хлева его встретила мать, уже подоившая коров.
– Далеко не отходи, чтобы к полудню вернуться на дойку. Ну, с Богом!
Она перекрестила сына.
Виктор отворил засов хлева. Из образовавшейся щели ударил густой, удушливый запах скотины.
– Ну, пошли! – скомандовал он, легонько постукивая рукояткой хлыста по спинам коров.
Деревня спала. Это было то время, когда просыпаются самые ранние петухи. Их голоса одиноко раздавались на далеком расстоянии друг от друга. Сверкающие капли нетронутой росы переливались в утреннем свете первых лучей солнца. Виктор с сожалением смотрел, как коровьи копыта крушили этот драгоценный «ковер».
От матери он слышал, что утренняя роса целебна, поэтому разулся и босиком пошел по траве, наслаждаясь прохладой и свежестью. У околицы сдвинул ветхие жерди, перекрывавшие дорогу, и погнал стадо направо, в низину, к реке, где трава была гуще и сочнее.
От противоположного берега наплывала и одновременно поднималась тонкая пелена тумана, отчего казалось, что животные что-то ищут в молочном озере. Виктор залюбовался зрелищем, которого раньше никогда не видел. В полной тишине слышались только хруст обрываемой коровами травы да редкое чихание овец.
Виктор выбрал местечко посуше и, бросив ватник, лег, положив руки под голову. Ему стало нравиться пасти скот.
По мере того как поднималось солнце, туман стал рассеиваться. «Заговорил» на противоположном берегу лес. Пернатые «обменивались» новостями. Неизвестно откуда в небе появились облачка. С пионерских времен Виктор любил наблюдать за ними, всегда находя в очертаниях облаков сходство с животными, птицами, людьми. Вот два облака, похожие на лица, слились, словно в поцелуе, потом медленно стали отдаляться друг от друга. Одно из них постепенно стало видоизменяться, превращаясь в ворону, севшую на кучу мусора, другое превратилось в медвежонка, который погнался за зверьком, похожим на барсука.
Чем выше поднималось солнце, тем становилось жарче. Чаще начали мотаться коровьи хвосты, отгоняя злющих, оголодавших за ночь слепней, оводов и прочую летающую, кусающую тварь. От этой напасти оказался незащищен и Виктор: крупные кровососы добирались до тела даже через грубую ткань штанов. Количество их росло с неимоверной скоростью.
Доведенные до отчаяния коровы, ища спасения от жужжащих кровопийц, дружно ринулись в кусты, увлекая за собой всю остальную живность. Ни угрожающие крики, ни удары бича не помогали собрать стадо. Чуть не плача, выбиваясь из сил, Виктор гонялся то за одной, то за другой коровой, которые теперь шарахались от него, как от назойливого гнуса. Так продолжалось до самого вечера.
Домой Виктор пригнал стадо измученный, опухший, исцарапанный.
– Хватит, – твердо заявил он директору, – пусть другие побегают. Лучше я без молока останусь.
Увидев исцарапанное, искусанное лицо Витьки, председатель сжалился и сказал Нелли Ивановне, что, пока не начался учебный год, пасти скотину будет Пашка, который знает, чем надо мазаться, чтобы отпугивать кровососов. Обрадованная директор пообещала платить Пашке деньгами.
– На кой ему деньги? Их здесь тратить негде. Пусть лучше с твоими ребятами вожжается, умнее будет.
Пашка стал своим парнем. Иногда, заболтавшись с ребятами, он не шел домой, а ночевал на большой, в полкомнаты, печи в доме старшей группы.
Председатель заглядывал в детдом почти каждый день. На чахлой кобыленке, без седла, он мелкой трусцой подъезжал к кухонному крыльцу и, невзирая на сердитые взгляды поварихи Полины, выразительно поглядывающей на его густо заляпанные грязью сапоги, входил в кухню, садился на табурет возле разделочного стола и ожидал директора. В другие помещения Никитич не входил, ссылаясь именно на грязные сапоги. Полина видела в этом неуважительное отношение к ней как к поварихе. На предложение перекусить всегда отвечал отказом. В свою очередь Полине не нравилась его манера откровенно высказываться о сотрудницах и старших ребятах, часто награждая их обидными ярлыками.
Из женщин Никитич с особым уважением относился к директору и Витькиной матери, Александре Алексеевне, иногда обсуждая с ней хозяйственные вопросы не только детдома, но и колхоза. Из ребят выделял Витьку и Валерку за сметливость и усердие, говоря: «Вот поди ж ты, без году неделя как приехали, а уже все умеют, во всем разбираются». Остальных ребят, в том числе и сына Полины, Аркашу, он не знал и называл их «пеньками», иногда добавляя определение «осиновыми».
Полина не скрывала своего неудовольствия, когда Нелли Ивановна садилась на кухне вместе с председателем обсуждать хозяйственные дела, демонстрируя всем своим поведением, что кухня не самое удобное место для деловых разговоров.
На одной из таких встреч директор заикнулась о теплых туалетах. Председатель удивленно посмотрел на нее:
– О чем ты говоришь, Ивановна? Какие теплые уборные в доме? Ты их видела в деревне? Их нет даже в райцентре! Как до ветру сходить зимой? Вона у тебя две большие уборные, еще с довоенных времен. В морозец – так это одно удовольствие! И детишкам! Те, что постарше, ничего, пущай привыкают. Совсем маленьких бабы твои на руках подержат! А когда переполнится яма под домом, что с ней делать? Дом переносить? Те уборные, что в стороне, можно перенести на другое место, закопать старые ямы, земле от этого хуже не будет. А школу я поганить уборной не дам! – сказал так, что у директора отпало желание возвращаться к этому вопросу.
На попытку Изабеллы Юрьевны поднять снова вопрос о теплых туалетах Нелли Ивановна пересказала услышанную от Никитича технологию отправления естественных потребностей, закончив словами председателя: «На морозце – так это одно удовольствие!» – и добавила от себя: «Как в блокаду, только не выливать с крыльца».
А вот к другой ее просьбе Никитич отнесся с пониманием. Как-то Нелли Ивановна посетовала, что мыть детей в палатах очень неудобно: колодезной воды едва хватает на пищу, а таскать из речки тяжело и далеко. В тот раз председатель пропустил ее слова мимо ушей, но спустя какое-то время сам завел об этом разговор.
– Понятное дело, что тебе, Ивановна, баня нужна. Негоже в доме устраивать парилку: сгниет все быстро. Кликни своих ребят, покумекаем, что и как.
«Кумекать» пришлось на крыльце. Польди, как величали повариху воспитательницы, не вытерпела. Она стеной встала перед дверью на кухню, заявив директору и председателю: «Вы мне здесь еще колхозное собрание устройте – с окурками да плевками!»
Никитич как будто понял. Он сел на порожек, скрутил из газеты большую «козью ножку», всыпал в нее пригоршню табака-самосада, достал трут[12], кусочек кремня, аккуратно сложил их и стальным зубом от косилки высек искру с первого раза. Затем поднес трут к губам и подул. Изумленные ребята увидели струйку дыма. Вся деревня так добывала огонь, потому что спички, наверное, были только в детском доме. Когда клубы едкого дыма окутали мужчину, лицо его просветлело и хитрая улыбка застряла в щетине усов и бороды.