– Значит, баню будем строить?! – не то спросил, не то подтвердил председатель.
– Ага! Да! Здо́рово! – поддакнули ребята.
– Так, а кто из вас, ребята, топором орудовать умеет?
– А чего уметь-то! Мы без взрослых уже кучу дров заготовили для кухни и палат, – напористо ответил Валерка.
– Дрова рубить – не дом строить. Знаешь, чем отличается лесоруб от плотника?
Валерка не знал.
– Ну-ка давай посмотрим, как ты плотничаешь. Принеси сюда полено! – скомандовал председатель.
Кто-то кинулся к сараю и притащил березовый кругляк.
Никитич вытащил из кармана огрызок карандаша и провел по кругляку продольную линию, точно, как по линейке. Потом из-за спины извлек топор, с которым никогда не расставался, как боец с винтовкой, провел большим шершавым пальцем по лезвию и, удовлетворенно чмокнув, протянул Валерке.
– Оттеши! – показал он на линию.
Валерка взял топор и, как показалось Витьке, несколько самоуверенно начал орудовать. Когда упала последняя щепка, он воткнул топор в пень и вызывающе посмотрел на председателя. Линия превратилась в пунктир, а к концу вообще исчезла.
– Ты видел, как идет сильно выпивший человек по снегу? Вот за ним такой след остается. – Никитич с хитроватой улыбкой посмотрел на Валерку. – Кто еще хочет показать свое плотницкое мастерство?
Председатель глянул на Витьку. Тот потупил взор.
– А теперь глядите, как надо!
Он больной левой рукой прижал полено к колену и правой стал творить «чудо»: топор шел точно по линии, снимая одинаковой толщины щепу. Поверхность получилась гладкой, словно по ней прошелся рубанок.
– Сегодня поду́читесь – завтра проверю!
Баню решили строить на берегу реки. Никитич отобрал на другом берегу сосны и пихты, приказал их спилить и стволы сплавить к месту стройки. Сам Никитич мог работать одной рукой и недолго, а потому только показывал, как надо делать, сдерживая энтузиазм ребят.
Первый венец сруба председатель подгонял сам, а ребята смотрели и поворачивали бревна. Потом он только подсказывал, покрикивал, иногда давал легкий «воспитательный» подзатыльник. Подогнанные бревна метил и заставлял откладывать их по четырем сторонам.
Приходили смотреть воспитательницы, старшие девочки, директор. Но смотреть было не на что. Ребята теряли интерес к своей стройке. Дни шли, а выше первого венца ничего не поднималось, хотя председатель и называл бревна то «верхний венец», то «стропила», то «крыша».
– Ничего себе «крыша»! Упадешь с нее – не разобьешься, – съязвил Виктор и спрыгнул с бревен, которые Никитич только что назвал крышей.
Валерка предложил завтра не выходить на работу, а пойти в тайгу за кедровыми шишками.
Не прошло и недели как председатель наконец велел положить топоры и взяться за бревна. Он ходил вокруг сруба и командовал, куда и какое бревно класть, показывал девочкам, как прокладывать бревна мохом. Дом стал расти на глазах. Азарт охватил ребят. Последние бревна уже затаскивали на веревках, когда появилась Изабелла Юрьевна и в панике закричала:
– Ребята, сейчас же спускайтесь! Вы разобьетесь!
Ее не смутил дружный хохот мальчишек, пока к ней не подскочил Никитич. Он не помнил, как ее зовут, но знал, что она врач.
– Ты вот что, не стрекочи здесь, сорока белая! Обойдемся без твоих градусников и пилюль!
Но обойтись без врачебной помощи не удалось. Геша, спускаясь сверху по наклонной доске, не удержал равновесие и упал, ободрав ногу. Обильно выступившая кровь напугала ребят, особенно девочек. Все с надеждой глянули на Изабеллу Юрьевну. Но ее опередил Никитич.
– Погодь, дохтур! – остановил он врача. Потом, оглядевшись, выбрал самую свежую коровью лепешку и, зачерпнув из нее навоза, на глазах обомлевших свидетелей густо смазал им кровоточащую рану. – Посиди малость, пусть подсохнет, – успокоил он Гешу. – Верное средство. В нем все целебные травы. Ни один дохтур такого лекарства не состряпает. Исстари им врачуется народ.
Но Изабелла Юрьевна в миг превратилась из «белой сороки» в пятнистую тигрицу. Она металась вокруг Никитича, осыпая его обвинениями в дикости, невежестве, угрожая привлечь к уголовной ответственности.
Но едва она попыталась забрать мальчика с собой, Никитич грозно прикрикнул:
– Кыш отсюда, курица бесхвостая!
Врач поняла, что дальше препираться с председателем опасно, и, выкрикивая угрозы, помчалась назад. Все ждали, что вернется она с директором, но никто больше не пришел.
Рана действительно вскоре зажила без всяких осложнений.
Неожиданно и кстати объявился печник – хозяин дома, отданного председателем для ребят старшей группы. Рано утром Никитич привез его к бане, помог сойти с телеги, подняться по ступеням в дом.
Стогов и Спичкин с удивлением и настороженно смотрели на смирного старца, знакомство с которым три дня назад едва не закончилось для друзей трагически.
…Рыба не клевала. Уже и солнце поднялось высоко. Ребята сменили десяток мест, но предсказание Никитича о богатом улове не сбывалось, словно река не хотела делиться своими щуками, окунями, налимами с неопытными рыбаками, сберегая свои богатства для местных. Они прошли по течению больше двух километров – и ни единой поклевки.
Валерка заныл:
– Витька, брось, пойдем, есть хочется, а идти-то домой о-го-го сколько!
– Я не один трепался, что принесем свежей рыбы на всех. – Витька скривил физиономию, изображая, как Валерка клялся директору: «Нелли Ивановна, честное слово, наловим много! Только отпустите!»
– Ну и что! Нет клева. Бывает! Нас поймут! Нам что, ходить до вечера? Ты есть не хочешь?
– Хочу! Но я дал слово! – твердо сказал Стогов.
Виктор упорно закидывал удочку, чуть ли не каждый раз меняя на крючке наживку, забрасывая то хлеб, то червя, то зерно. Обходя с заброшенной леской очередной куст, они обнаружили небольшую лодку, дно которой было устлано слоем травы. Виктор сдвинул удилищем траву и увидел богатый улов щук, окуней и плотвы. Оба замерли от неожиданности.
– Витька, может, возьмем, а? Как-то неловко прийти без улова.
Стогов молча оглядывался по сторонам.
– Не знаю… Вроде это воровство. Был бы хозяин – попросили, может, и дал бы.
– Как бы, был бы, дал бы! Нет его, хозяина! Возьмем не всё, а часть – и смываемся! Если придем с пустыми руками, в следующий раз не пустят.
– Ладно, давай! – нехотя согласился Стогов. – Стой на шухере, я срежу ивовый прут и нанижу штук пять щук.
Витька так и сделал. Валерка прикрыл оставшуюся рыбу травой и последовал за другом.
Они и шагу не сделали, как вдруг в Витькину грудь уперся ствол ружья.
– Стой, варнаки треклятые!
Раздвигая ветки, подобно лешему, из куста вылез старик с ослепительно белыми бородой, усами и волосами, жидкими прядями свисающими из-под непонятного покроя шапки. Под мохнатыми, как у пуделя, бровями зло поблескивали глубоко посаженные глаза.
– Скидавай рыбу, вражина! – скомандовал дед.
Виктор снял с плеча щук, разглядывая щуплого, сухого, как прошлогодний репей, старикашку, который выглядел так, словно сошел со страниц сказов Бажова. Поверх синей полотняной рубахи, подпоясанной куском веревки, на плечах болтался серый залатанный армяк. Грязные, неопределенного цвета штаны были заправлены в высокие резиновые боты, какие носили еще до революции.
– Сними щуренка с прута! – приказал дед, размахивая стволом.
Виктор сдернул скользкую рыбину.
– Ешь, песий сын!
Стогов испуганно глянул на деда:
– Как – ешь? Она же сырая.
– Ешь, тебе говорят! – Дед поднял ружье к самому лбу Виктора. – Раз украл – ешь!
Стогов осторожно поднес щуренка ко рту. Запах свежей рыбы неприятно ударил в нос.
– Дедушка! – взмолился Валерка, ощущая подкатывающую тошноту от того, что Витька начнет кусать свежую рыбу. – Мы не украли! Честное слово! Мы искали хозяина, чтобы попросить несколько рыбешек. Нам надо показать, что мы можем наловить, иначе Нелли Ивановна не пустит больше на рыбалку!
– Какая Нелли Ивановна? Кто такая?
– Директор нашего детдома.
– Что ты брешешь! Я вашего директора знаю! Такой же сучий сын, как и вы все!
– Нет, у нас директор женщина.
– Вы откуда? – Дед опустил ружье. – Из Воронопашина?
– Нет, из Ягодного. Мы приехали из Ленинграда…
– Из Ленинграда? Из Петербурга, значит, вывезли ворье сюда?
– Мы не ворье. Извините, так получилось. Мы сейчас положим всё назад. – Валерка поднял лозу, взял щуренка из рук остолбеневшего Витьки и стал его насаживать на прут.
– Постой! А что она, злющая ваша, как ее… директорша?
– Нелли Ивановна? Нет. Просто строгая, но справедливая.
– Ишь ты, справедливая! – Дед повернулся к Стогову. – Что стоишь, как соляной столб? Не воруй! На-ка, подержи!
Он сунул ему в руки ружье, потом выдернул из-за спины большой нож, срубил еще один прут ивы, довольно проворно спустился к лодке и, нанизав еще несколько штук рыбин, протянул Валерке.
– Слышал я, в Петербурге голод был?
– Был, и очень сильный.
Стогов отходил от пережитого страха.
– Небось ворон, собачек, кошек поели?
– Откуда они, собачки, кошки? Я с началом блокады их не видел. Правда, Валерка? А почему вы Ленинград называете Петербургом?
– Ну, для тебя Ленинград, а для меня он был Петербург, Петербургом и останется.
– А вы были в Ленингр… Петербурге?
– Много будешь знать – долго не проживешь. Забирайте рыбу и пошли вон отсюда, пока не передумал. А где вы живете?
– Младшие в школе, а старшая группа в доме какого-то печника.
– Как это – какого-то?! Кто же вас туда пустил? Это мой дом!
– Нам дал его председатель колхоза.
– Это Косорукий? Да я ж его убью! Чтоб завтра вашего духа там не было! Приду, перестреляю всех!
По дороге домой друзья решили о встрече с дедом никому не говорить.
– Может, он пошумел и не придет. Не было его несколько лет, значит, дом ему не очень-то нужен, – убеждал Валерка.
– А если придет? Он же грозил убить Никитича. Может и в самом деле ухлопать, каторжник же. Ухлопает и скроется в тайге. Кто его искать будет? – возразил Виктор.