Первое место в его фантазиях принадлежало Чапаеву, воевавшему за советскую власть. Поэтому, выехав за околицу, он «выхватил саблю» и с криком «ура!» перешел на галоп, преследуя «противника». Но впереди, на узкой таежной тропе, никого не было. Он оглянулся и увидел, что вся его «дивизия» здорово «отстала». Стало скучно. Натянув поводья, он перевел лошадь на мелкую рысь.
За весь путь до райцентра Виктор побывал в роли и Гавроша, и Тома Сойера, и Гулливера. При въезде в Асино он решил превратиться в Дон Кихота, так как увидел шедшую ему навстречу стройную девочку в окружении троих ребят его возраста. Дон Кихот конечно же должен был ее освободить.
Перейдя на шаг, Виктор ехал прямо на мальчишек.
– Ты что, ослеп? Куда прешь! – крикнул один из них.
Стогов остановил лошадь в метре от кричавшего парнишки.
– Ребята, давайте обойдем его! Это же «всадник без головы»! – смеясь, сказала девочка.
Ее попутчики захохотали. Виктор направил лошадь на девочку. Но Цыганка оказалась умнее всадника: она замотала головой и не двинулась с места.
– Да ему надо по шее надавать!
С этими словами один из ребят кинулся к Виктору. Но Стогов огрел его плеткой и продолжал размахивать ею, не подпуская мальчишек на близкое расстояние.
Ребята начали крутиться вокруг Витьки, норовя стащить его с лошади. Силы были неравные. Падая, Виктор почувствовал, как один из мальчишек дернул за сумку. Отбиваясь от двух других, он видел, как тот вытряхнул из нее письмо, которое подобрала девочка.
– Не трожь письмо! Оно на фронт! – что есть силы закричал он, бросившись к девочке. Но, сбитый с ног, оказался на земле.
Его подняли, крепко держа за руки. Девочка прочитала адрес:
– «Полевая почта № 15558. Ноздрину И. П. Обратный адрес: Томская область, Асиновский район, деревня Ягодное, Ленинградский детдом № 21».
– Ты из Ленинграда? – удивленно спросила она, протягивая Стогову конверт. – Ребята, отпустите его! Никак не думала, что в Ленинграде есть такие хулиганы. Мамин заместитель Александр Ильич, – обратилась она к своим попутчикам, – говорит, что Ленинград самый культурный город страны. А этот, – она кивнула в сторону Виктора, – ничем не отличается от нашей одесской шпаны.
– А может, он и не ленинградец, – возразил один из ребят. – Детдом, там всякие…
Говоря между собой, они пошли дальше.
Стогов стоял не двигаясь. Он сам не мог объяснить, с какой стати прицепился к ребятам. Стыд за себя, обида за детдом, за родной город разъедали душу. Он потрогал разорванную куртку, потом пощупал начавший опухать левый глаз.
Цыганка мирно щипала траву на обочине. Она подняла голову, когда Виктор подошел. Он отчетливо прочитал неодобрение в умных лошадиных глазах.
Отправив письмо, Стогов подъехал к первому попавшемуся колодцу и долго, до ломоты в голове, прикладывал мокрый носовой платок к глазу. Очень хотелось взглянуть на себя в зеркало, но в единственную парикмахерскую зайти постеснялся. А рассмотреть себя в ведре воды, наполненном до краев, не удалось: изображение постоянно коробилось, делая лицо перекошенным до неузнаваемости. Какой уж тут глаз!
На квартиру, которую детдом снимал на случай ночевки в Асине, Виктор не поехал, чтобы не отвечать на вопросы хозяйки, которую он не любил за ее страсть к сплетням. Проехав последние дома райцентра, он нашел стог сена, стреножил лошадь и глубоко зарылся в пахучую сухую траву. Борясь со сном, попытался сочинить легенду, откуда взялись подбитый глаз, разорванная куртка и штаны.
Всю обратную дорогу Виктор придумывал ответы на вопросы, которые, глядя на его разукрашенную физиономию, непременно задаст Нелли Ивановна. Вариантов было много. Это успокаивало. Главное, опередить ее сообщением о выполненном поручении.
Во дворе детдома, не слезая с лошади, он громко отрапортовал:
– Нелли Ивановна, письмо отправлено.
– А ты что, его с боями местного значения отправлял? Где это тебя так раскрасили?
– Это, что ли? – Витька небрежно потрогал заплывший глаз. – Да ерунда, заснул и за ветку зацепился.
– Зацепился чем? Глазом, курткой или штанами? Скажу Алексеевне, чтобы она тебя хорошеи трепкой наградила за выполненное задание.
Нелли Ивановна, наверное, продолжила бы угрозы, но подошел Никитич, и директор переключилась на него:
– Это вы Виктора портите, Савелий Никитич, подчеркиваете его незаменимость, – кивнула она в сторону Стогова. – Посмотрите на этого бойцовского петуха в лохмотьях!
– Э-э, Ивановна, значит, мало нагружаешь, вот и весь сказ! Когда наломается, чтоб только на карачках доползти до постели, сил на драку уже не останется.
Это утро у Стогова и Спичкина началось, как всегда, очень рано – с поиска пасшихся ночью лошадей. Несмотря на путы, они иногда уходили за ночь на полтора-два километра да еще, спасаясь от шершней, забирались в такую чащобу, что только по громкому фырканью и можно было их отыскать. Выехав на дорогу, ребята собирались размять лошадей галопом, но, увидев шедшего в направлении детдома человека в вылинявшей солдатской форме, попридержали их.
– Дядь, вы не в детдом? – осторожно спросил Валерка.
– Да, в детдом, а вы знаете, где он?
– Мы сами детдомовские, – обрадованно сказал Виктор. – Садитесь ко мне на коня, мы вас быстро довезем: тут недалеко.
– Нет, ребята, мне после ранения и операции нельзя трястись. Я проехал часть дороги на машине военкомата – так боль в спине страсть какая! Пешком ничего, терпимо.
– А вы к кому, к ребенку или взрослому? – спросил Виктор.
– К дочке, Ноздриной Свете. Я знаю: она у вас. Ночь не спал в военкомате, все переживал: вот она уже рядом, каких-то сорок километров. Упросил коменданта выехать с рассветом.
– Дядь, вы же Иван Палыч? Я письмо вам отвозил.
Ребята спрыгнули с лошадей.
– Пойдемте вместе, давайте ваши вещички, – предложил Валерка.
Задавая бессчетное количество вопросов, ребята не обратили внимания, что военный ускоряет шаг. А когда они указали на здание детдома, Ноздрин, сильно прихрамывая, побежал.
– Иван Палыч, вам же нельзя! Не надо, сейчас встретитесь! – пытался остановить его Валерка.
Стогов, ни слова не говоря, обогнал их обоих и кинулся к дому.
– Нелли Ивановна! – закричал он во всю глотку. – Ноздрин приехал!
Напуганные воспитательницы, а вслед за ними и дети высыпали в коридор.
– Ты чего кричишь, как на пожаре? – выскочила из кабинета директор.
– Ноздрин! Ну тот, кому я письмо отвозил, он на улице!
Нелли Ивановна поспешила на крыльцо.
В десятке метров, повиснув на Валерке, военный еле держался на ногах.
– Что с ним?! – еще громче Витьки закричала Нелли Ивановна. – Врача! Изабелла Юрьевна! Скорее!
Она подскочила к военному и попыталась поднять его голову.
– Что с вами? Потерпите, сейчас подойдет врач!
С помощью Стогова они втроем втащили Ноздрина в дом.
Уложенный на топчан, Ноздрин под воздействием массажа и нашатырного спирта пришел в себя.
– Извините, – еле слышно прошептал он, – не рассчитал. Думал, выдержу, ан нет… У меня повреждена диафрагма. А где моя доченька? Могу я ее увидеть?
– Можете! – твердо ответила Нелли Ивановна, снова обретя облик директора. – Только не сейчас! Как вы в таком состоянии предстанете перед дочерью? Вот, спросите у врача, где гарантия, что во время встречи вам не станет хуже? – Она взглянула на Изабеллу Юрьевну.
– Я категорически против встречи с дочерью в данный момент! – жестким тоном, подражая директору, отчеканила Изабелла Юрьевна. – Я детский врач и ничем вам не смогу помочь. И в радиусе пятидесяти километров нет врача, который вам нужен. Есть местный доморощенный эскулап, который все болезни лечит свежими коровьими лепешками. Но надежда на эффект его лечения сомнительна. Вот так! Когда будете в состоянии хотя бы сесть, мы организуем вам встречу, но пока только на расстоянии! А сейчас отдыхайте!
С этого момента кабинет директора стал местом паломничества всех сотрудниц детдома. Ведь здесь был не просто мужчина, а фронтовик при орденах и медалях в звании старшего лейтенанта. И никого не интересовало, есть ли у него где-то свой «предмет обожания». Приходили в течение всего дня: поправить постель, поинтересоваться самочувствием, открыть форточку и даже поставить в консервную банку полевые цветы.
Настал день, когда Изабелла Юрьевна помогла лейтенанту сесть на стул напротив двери.
– Сейчас мимо кабинета пройдут дети. Ваша дочь в ярко-синей кофточке. Естественно, дети заглянут, зная, что здесь больной дядя, военный. Стало быть, ваша дочь тоже вас увидит. Прошу вас, без глупостей, только смотрите!
На всякий случай Изабелла Юрьевна встала рядом с Ноздриным, держа его за руку.
Как только открылась дверь, врач почувствовала, как Иван Павлович сжал ее ладонь. По мере того как в проеме двери двигались дети, его «рукопожатие» становилось все сильнее. И когда появилась девочка в синей кофточке, Изабелла Юрьевна едва не вскрикнула от боли – так сильно он сдавил ей руку. Когда девочка скрылась, рука Ноздрина резко ослабла.
Тотчас в кабинет вошли директор и Вероника Петровна.
– Это не она, – подавленным голосом произнес Ноздрин.
Вероника Петровна схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Нелли Ивановна нашла в себе силы, чтобы спросить:
– С чего вы это решили?
– Она же едва ходила, а эта девочка твердо держится на ногах.
– Ох!.. – облегченно вздохнула директор. – Ну разве можно так?! Вы что, смотрите на нее глазами сорок первого года? Вам разве неведомо, что дети имеют свойство расти, развиваться? Представляю себе, что с вами будет, когда она скажет: «Здравствуй, папа!» Словом, спектакль продолжается. Вероника Петровна, порепетируйте с Иваном Павловичем сцену встречи с дочерью здесь, в кабинете. И когда он, именно он (за девочку я спокойна), будет готов, скажите мне!
Несмотря на репетиции, Иван Павлович едва не сорвал встречу.
Девочка за руку с Вероникой Петровной вошла в кабинет, где помимо отца в качестве режиссера находилась Нелли Ивановна, а в роли суфлера у окна сидела Изабелла Юрьевна. Накладки начались с первых же слов. Вместо «Здравствуй, папочка!» девочка произнесла: «Здлавствуйте, папа!» Заученность у нее чувствовалась во всем: тихий голос, отсутствие эмоций, напряженность. Все это делало сцену слишком театральной.